— Да.

Я помолчал, вспоминая отца. Она ждала, не торопя меня с ответом, и наконец сказала:

— Можешь не говорить, если не хочешь.

— Черт побери, да ничего особенного, — отвечал я. — Он пил.

— Неужели? Боже, какое совпадение! И мой отец тоже пил! А мать? Она ушла от него или оставалась с ним?

— Она оставалась с ним.

— А моя ушла.

Теперь настала ее очередь надолго замолчать.

— Что с ней стало, Дайана?

— Не хочешь ли ты сказать, что Пол тебе об этом не рассказывал?

Дайана заговорила. Ее мать была суффражисткой, боролась за избирательное право для женщин и умерла в тюрьме. Я был уже готов сказать что-нибудь утешительное, когда она с горячностью проговорила:

— Ты не решаешься сказать: «Какова мать, такова и дочь» потому что это может мне не понравиться.

— Бог с тобой, Дайана, — уязвленный, проговорил я, — о каком сходстве ты говоришь? Ты же не идеалистка! Ты же не заберешься в Гайд-Парке на ящик из-под мыла, призывая к крестовому походу за свои убеждения. Не говоря уже о том, что не сядешь за них в тюрьму! Ты всегда будешь слишком занята умасливанием Хэла Бичера, чтобы он предоставил тебе очередную ссуду на расширение твоего миллионного бизнеса! — Дайана пристально смотрела на меня. К моему удивлению, она не находила слов. — Что, разве я не прав? — продолжал я. — У людей Пола одна общая черта — они ведут честную игру. Проявление время от времени некоторой сентиментальности еще простительно, но идеализм? Позабудь о нем! Ты не уйдешь далеко, вооружившись романтическими идеалами… Пол убедился в этом еще юношей и никогда этого не забывал. — Она по-прежнему молчала. Я терялся в догадках — о чем она думает? Наконец заговорил снова: — Ты пришла в ужас, увидев, как рассмешило меня то, что твоя мать была суффражисткой? В чем проблема? Ты знаешь, как я отношусь к эмансипированным женщинам!

И я поцеловал ее с безошибочным восторгом.

Дайана засмеялась и вернула мне поцелуй.

— Ты настоящий азартный игрок, дорогой! — поддразнила она меня. — Все ради честной игры между полами!

— Вот именно игры! — отозвался я, но мне было приятно.

Я чувствовал какую-то гордость за свои современные взгляды па женщин и, пытаясь убедить Дайану в том, что я целиком за эмансипацию, попросил разрешения посетить ее в офисе, чтобы увидеть в роли тигрицы-бизнесмена.

Из сообщений Хэла Бичера мне было известно, что фирма «Дайана Слейд Косметике» имела оборот около четырехсот тысяч фунтов в год, что при тогдашнем обменном курсе составляло порядка двух миллионов долларов. В витринах знаменитого салона на Графтон-стрит было выставлено двадцать четыре разновидности косметических товаров, которые продавала вразнос целая сеть торговцев в каждом крупном городе Британских островов. Салоном управляла приятельница Дайаны, Гэрриет, энергичная старая дева, похожая на борзую. Салон поддерживал репутацию фирмы как производителя товаров для аристократии, несмотря па скрытую недавнюю тенденцию торговать по сниженной цене для массового потребителя. Гэрриет отвечала за связи с обществом, за устройство всевозможных развлечений с целью рекламы и за потребительский спрос. Дайана же появлялась на приемах только тогда, когда нужно было хорошо угостить клиентов. Эта традиция возникла, когда Дайана стала незамужней матерью, еще одной, пренебрегшей мнением света. Теперь традицию пришлось возродить, чтобы придать образу Дайаны некую таинственность. Это не только стимулировало связи с общественностью, но и означало, что Дайана могла иметь какую-то частную жизнь. Обе приятельницы работали в согласии. Я только на минуту сунул нос в салон, так как было ясно, что в подобном месте мужчина может чувствовать себя нормально не больше двух секунд, но и за это время я успел почувствовать недовольство клиенток, вынужденных прервать свой женский ритуал, в чем он состоял — одному Богу известно.

В конторе на втором этаже я встретил коммерческого директора, плотного, невысокого гомика с едким, как синильная кислота, языком и заведующего производством, руководившего и лабораторией. На попечении еще одного администратора находился склад и оборудование. Отделом рекламы ведала женщина. Это напомнило мне Мэдисон авеню, и я, откровенно говоря, подумал, что рекламу можно было бы поставить получше. Она была, по-моему, слишком многословна, но Дайана сказала, что английские женщины обожают всевозможные инструкции, сродни пухлым романам, содержащие колонки цифр, рассказывавших о продажах, и я отступил. Еще одна леди занималась кадрами. Это я одобрил, потому что все эти машинисточки сразу строят невинное материнское лицо, как только какой-нибудь грубиян из персонала ущипнет их за зад.

— А что делаешь здесь ты? — улыбаясь спросил я, когда обход был завершен и мы пили чай в кабинете Дайаны. — Кладешь ноги на свой письменный стол и принимаешься за вязанье?

Оказалось, что она действовала в точности так, как старший партнер в банке «Ван Зэйл». Тратила много времени на то, чтобы быть приятной людям, старалась умасливать тех, кто затевал волнения, и пыталась предотвращать кровопролития в комнате заседаний совета директоров. Ублажала именитых клиенток, желавших пожать ей руку, вела важные разговоры с банкирами и адвокатами, а порой и устраивала разносы бухгалтерам. Она сочиняла памятные записки, диктовала письма и пила чай. Ее единственное отличие от старшего партнера фирмы «Ван Зэйл» состояло в том, что она дважды в неделю спускалась в салон, чтобы сделать прическу.

— А с какими товарами работаешь ты? — спросила она со вздохом, когда я изложил ей свои впечатления. — Твои, наверное, гораздо интереснее моих! Я предпочла бы заниматься повседневно деньгами, а не косметикой — банковское дело просто завораживает!

Я был так тронут этим мечтательным энтузиазмом, что предложил в конце мая поехать вместе со мной в Париж. Я хотел оценить перспективы французского офиса фирмы «Ван Зэйл», а поскольку Дайана проявляла интерес к Парижу, намереваясь открыть там свой салон, я подумал, что мы могли бы соединить наилучшим образом приятное с полезным, дело с наслаждением.

Наша поездка в Париж состоялась. Вряд ли стоило удивляться, но в этой поездке я сделал открытие, что Дайана хорошая помощница мне. Я пересматривал возможности коммерческих банков и банков, кредитовавших сделки с недвижимостью, специализировавшихся на размещении промышленных акций во Франции и за границей. Дайана сделала один или два запроса по поводу помещения для фирмы «Дайана Слейд Косметике», но больше интересовалась знакомыми мне банкирами и моими потенциальными клиентами. Я тоже искал помещение под офис и тратил много времени на планирование множества сделок, которые предстояло провести, чтобы превратить французскую базу в рентабельную. Однако в основном я проводил встречи с людьми, и Дайана была просто козырной картой у меня в руках, поскольку она превосходно владела французским языком. Я говорил по-французски достаточно бегло, но это был «канадский» французский, который я освоил, несколько лет общаясь со своими клиентами в Монреале. Я прослушал курс и европейского французского языка, но быстро убедился в том, что парижское произношение и лексика сильно отличаются от моего французского. К счастью, Дайана выручала меня каждый раз, когда я испытывал трудности, и скоро я стал всюду брать ее с собой. Люди, с которыми мы встречались, были от нее в восторге. Она была всегда безупречно одета и безукоризненно причесана и всегда ненавязчиво разумна. Мы вместе с нею изучали положение «Банка де Пари и де Пэи-Ба» с капиталом в три миллиона франков, почти таким же резервным фондом и филиалами в Амстердаме, Брюсселе и Женеве.

Мне нравилось вкалывать в карту булавки, которыми мы отмечали интересовавшие нас в Европе места. Дайана говорила, что мне следовало быть генералом, и с течением времени мне и впрямь порой стало казаться, что я склоняюсь над полями будущих сражений, определяя развертывание своих войск. Мое внимание привлек также «Банк де л’Юнион Паризьен» и несколько других. Устав, в конце концов, втыкать булавки, я принялся за изучение экономической конъюнктуры. В предшествовавшем году франк стабилизировался, и национальная валюта вернулась к золотому обеспечению. Обменный курс составлял 25–50 франков за доллар, 124,21 за фунт стерлингов, а учетная ставка в Париже была такой же низкой, как и в любой европейской стране, кроме, разве, Швейцарии, и редко превышала примерно три с половиной процента.