К счастью, все горничные и служанки были местными, и я просто выдала им зарплату за месяц и обещала выплачивать ее ежемесячно, пока дом будет закрыт. В то время повар был уволен, а нового еще не было, и поэтому больше мне беспокоиться было не о ком.

Потом я поговорила с Джорджем.

— Джорджи, тебе будет хорошо на море. Я не смогу сразу поехать с тобой и приеду к вам с Нэнни позднее.

— Можно мне взять с собой мои книжки?

— Да, конечно, дорогой.

— И леденцы в дорогу?

— Разумеется, и леденцы.

Джордж был удовлетворен. Я поцеловала его темные волосы и попрощалась с ним перед тем, как в двенадцать с минутами поезд отошел от нориджской станции.

К вечеру я была в Мэллингхэме уже одна.

Я принялась упаковывать вещи, необходимые мне для предстоявшего визита в Лондон. Я подумала, что будет лучше, если я выкажу готовность встретиться с Корнелиусом, хотя и не собиралась появляться в отеле «Линкольн». Потом это могло оказаться полезным при возможном следствии в связи с пожаром. Я решила, что остановлюсь в доме Гэрриет, пожалуюсь на нездоровье, а в последний момент отменю встречу. Позднее, когда Корнелиус объявит, что его терпение иссякло, я напишу ему записку о том, что по-прежнему думаю о его предложении, он бросится в Мэллингхэм и не найдет там ничего, кроме пепла. Дом стоял на отшибе, вдали от деревни. Кто-то, вероятно, увидел бы пожар, но на расстоянии не мог бы определить, откуда он начался, и у меня было бы полное алиби.

Я хотела упаковать все мои фотографии, но поняла, что это было бы неосторожно. Если бы следователи увидели, что я увезла все самое ценное, они, естественно, заподозрили бы меня. Я положила в чемодан только свои любимые фотографии Пола и Стива.

Почти всю долгую ночь я бродила по дому, из одной комнаты в другую и уснула лишь ненадолго. Грезы мои настолько смешались с окружавшей меня действительностью, что я подумала, не превратилась ли в лунатика, пока не разобралась в том, что было явной реальностью, а что фантазией. Окружавшие меня стены времени словно исчезли. Я была с Полом и Стивом — как странно было видеть их обоих вместе в Мэллннгхэме! Но там были и другие: мой отец и его отец, и какие-то чужие, незнакомые мне люди. Но меня они все знали и все мною гордились, я видела их улыбки, а когда наступил рассвет, мой последний рассвет в Мэллингхэме, я была уже во внутреннем дворике, окруженная средневековыми стенами своего дома, а Годфри Слейд отправлялся в крестовый поход, чтобы сражаться за свои убеждения с могущественными сарацинами. Я пыталась поговорить с ним, но он говорил на каком-то непопятном мне языке, и, хотя я понимала, что могла общаться с ним на латыни, латинские слова от меня ускользали. А потом снова появился Пол, цитировавший мне любовные стихи Катулла, и небо над нами было таким пронзительно-голубым, что я была способна только восхищаться: «Какое волшебное лето!»

Но, глядя в небо, я слышала рев немецкого самолета и понимала, что это лето — лето разрушения, что эти пронизанные солнцем дни 1940 года застали меня над пропастью на самой кромке мира.

Картина прошлого рассеялась. Я снова была в Мэллингхэме в понедельник, двадцать седьмого мая 1940 года, и близился час моей победы.

Я вывела из гаража автомобиль и положила в багажник чемодан. Бензина в баке было ровно столько, сколько требовалось, чтобы доехать до ближайшей станции.

Когда я вернулась в дом, зазвонил телефон.

— Дайана? — услышала я напряженный голос.

— Джеффри! Что случилось?

— Вы слышали новость?

— Я несколько часов уже не слушала радио. А в чем дело?

— Около семи вечера передали сообщение о том, что должна начаться операция «Динамо». Я сам узнал об этом только что. Это значит, что английская армия эвакуируется с французского побережья.

В начале года правительство предусматривало возможность использования частных лодок в помощь флоту при определенных обстоятельствах, а четырнадцатого мая в девятичасовых новостях Би-Би-Си всем владельцам судов длиной от тридцати футов предлагалось представить подробные сведения о своих плавсредствах. Моя яхта была меньше тридцати футов, и я ее не регистрировала, но мы с Джеффри подумали, что и она может пригодиться. У нас обоих были друзья, зарегистрировавшие свои суда.

— Говорят, что им годится все, что может плавать, — продолжал Джеффри. — Я только что разговаривал с одним из своих клиентов из Довера, он говорит, что гудит весь юго-восток. Кажется, нужно мелкие суда гнать в Рамсгитский порт, там их ожидают, заправляют горючим и отправляют.

— Где же сейчас армия?

— Один Бог знает. Разумеется, ни в газетах, ни по радио ничего не сообщается — все делается совершенно секретно.

— Если суда собирают на Рамсгите, то место назначения где-то между Калэ и Дюнкерком. — Я попыталась обдумать ситуацию. — Моя яхта может быть готова через час. Как скоро вы можете быть здесь?

— Я могу выехать немедленно, но, Дайана, посмотрите, что у вас есть из продуктов, чтобы я мог привезти недостающее из Нориджа. У вас есть карандаш и бумага? Составьте список.

Мы говорили еще минут десять, пока не убедились в том, что ничего не забыли, и, положив трубку, я подумала об изменении своих планов. Небольшое изменение было необходимо. Чему я была рада больше всего, так это тому, что теперь у меня был железный предлог для отмены встречи с Корнелиусом, не вызывавший его подозрений. Никакой лучшей версии я не могла бы выдвинуть позднее и на возможном следствии. Я могла сказать, что в спешке перед отправлением во Францию забыла выключить приемник. Ничего более правдоподобного невозможно было придумать.

Прежде чем приняться за подготовку яхты, я снова позвонила Гэрриет. Накануне мы говорили с ней о том, что Джордж с Нэнни переночуют перед отъездом в ее коттедже в Девоне, а теперь я попросила ее позвонить адвокатам Корнелиуса и передать, что я неожиданно привлечена к совершенно секретной военной операции.

— Операция «Динамо»! — пришла в ужас Гэрриет, но тут же успокоилась. — Ради Бога, береги себя, Дам. Счастливого пути. Я буду молиться за вас, — добавила она весьма неожиданно, так как была атеисткой.

Я дала отбой и взглянула на часы. Времени у меня оставалось мало, а дел было полно. Пробежав по дому, я раскрыла все двери, чтобы огонь распространился быстрее, а в гостиной подвинула софу ближе к приемнику, чтобы шнур касался обивки. Потом разбросала газеты от софы до высокой плетеной корзины для бумаги, которую подвинула под портьеру. Я решила, что будет лучше, если пожар начнется на втором этаже, чтобы быстрее занялась тростниковая крыша.

Джеффри приехал в полдень. Я уже была одета для морского путешествия в широкие штаны и толстый джемпер.

— Почему вы вывели машину? — спросил он. — Вы сбирались куда-то ехать?

— В Лондон, но я изменила свои планы.

Я подумала о том, не следует ли поставить автомобиль в гараж. Что будет выглядеть естественнее? Да определенно, лучше в гараж. У меня мелькнуло сомнение, перекинется ли огонь на гараж, и я решила, что, наверное, перекинется, потому что крыша гаража была также тростниковая, а ветер донесет до нее искры. Поставив машину, я быстро открыла свой чемодан, вытащила обе фотографии и засунула их под джемпер.

Джеффри грузил продукты на яхту, но оторвался от своей работы, когда я, запыхавшись, вошла на причал, и поцеловал меня. Ни один из нас не произнес ни слова. На секунду я подумала об ожидавших нас дюнкеркских пляжах, а потом, с проснувшимся страхом, о Корнелиусе. Я поняла, что моя былая пассивность по отношению к нему отражала мой английский пацифизм, что его нараставшая агрессия была своеобразным эхом гусиного шага Гитлера, и что моя решимость восстать против него странным образом ассоциировала с после-мюнхенской Англией. К сожалению, параллели на этом кончались. Перед лицом отступления английской армии мне было трудно рисовать себе картину английской победы над Гитлером, но моя победа над Корнелиусом Ван Зэйлом была для меня очевидна.