Хорошее настроение не покидало Нормана до встречи после занятий с Соутеллами на ступеньках Мортон-Холла.
Ивлин Соутелл держалась заносчиво, в голосе ее постоянно проскальзывали снисходительные нотки. Она всячески старалась убедить всех вокруг, что ради Харви пожертвовала карьерой актрисы. Однако в действительности она не сумела даже как следует руководить студенческим театром Хемпнелла, и в итоге ей пришлось удовлетвориться скромной должностью консультанта. Впрочем, в умении со вкусом одеваться ей было не отказать; однако ее одежда в сочетании с подчеркнуто прямой осанкой, впалыми щеками, тускло-серыми глазами и такими же волосами наводила на мысль о тех театральных дамах, с которыми частенько сталкиваешься в фойе перед началом представления.
Притязая на принадлежность, но ни в коей мере не принадлежа к богеме, Ивлин Соутелл тем тщательнее надзирала за соблюдением многочисленных условностей хемпнелловской жизни. В силу своего глубокого невежества она делала это с полным отсутствием такта. Супруг был у нее под каблуком. Она вертела им, как хотела, помыкала и изводила насмешками, но ему, похоже, подобное обращение шло даже на пользу.
— Я обедала сегодня с Генриеттой… с миссис Поллард, — сообщила Ивлин Соутелл Норману с видом персоны, которая побывала на обеде У члена королевской семьи.
— О Норман… — встрял было Харви, взмахивая портфелем.
— У нас получился очень интересный разговор, — перебила его жена.
— И о вас, Норман, мы говорили тоже. Как будто Грейсин неверно истолковала кое-какие фразы из вашей лекции. Она такая впечатлительная!
«Тупоголовая», — мысленно поправил Норман. Вслух же он, чтобы не показаться невежливым, пробормотал:
— Да?
— Милая Генриетта была слегка озадачена тем, как ей быть. Я рассказываю вам потому, что, по-моему, вы желали бы это знать. В конце концов важнее всего, чтобы ни у кого не сложилось предвзятого мнения о вашей кафедре. Ты согласен со мной, Харви?
— Что? конечно, дорогая, конечно. Послушайте, Норман, насчет той диссертации, которую я отыскал в библиотеке. Просто удивительно! Ее главные доводы и заключения почти целиком совпадают с теми, которые содержатся в вашей книге. Замечательный случай истинности двух различных подходов, совсем как у Дарвина с Уоллесом или…
— И ты ничего не сказал мне, дорогой? — воскликнула миссис Соутелл.
— Минутку, — проговорил Норман.
Скрепя сердце он приготовился дать объяснение в присутствии супруги Харви.
— Простите, что вынужден разочаровать вас, Харви. Все случилось в тот первый год пребывания здесь, в 1929-м. Выпускник по имени Каннингэм ухватил суть моих идей, которыми я с ним делился, и использовал их в своей докторской диссертации. В то время проблема сходства между суеверием и неврозом была побочной линией моих исследований; к тому же я два месяца проболел воспалением легких и не успел прочитать его работу до того как он защитился.
Соутелл моргнул.
Лицо его приобрело обычное обеспокоенное выражение. Судя по взгляду его жены, она предпочла бы сначала прочесть диссертацию, вникая в смысл каждого параграфа, а уже потом выслушать объяснение Нормана.
— Я рассердился, — продолжал тот, — и хотел разоблачить его, но тут Узнал, что он умер. Ходили какие-то слухи о самоубийстве, по правде говоря, Каннингэм был неуравновешенным человеком. Как он мыслил себе свое будущее, я не имею ни малейшего понятия. В интересах его семьи шума я поднимать не стал.
Миссис Соутелл, похоже, не верила ни единому слову.
— Но было ли это разумно, Норман? — встревоженно справился Соутелл. — Я имею в виду, замолчать случившееся? Не поставили ли вы себя под удар? Ну, то есть свою репутацию?
Миссис Соутелл внезапно переменилась.
— Отнеси диссертацию обратно в библиотеку, Харви, и забудь о ней, — повелительно сказала она и лукаво улыбнулась Норману. — Я кое-что припасла для вас, профессор Сейлор. Пойдемте со мной в лингафонный кабинет. Я не задержу вас надолго. Идем, Харви.
Выдумать причину отказа Норман не сумел, а потому последовал за Соутеллами.
В лингафонном кабинете с его звуконепроницаемыми стенами и двойными окнами было сумрачно и тихо. Миссис Соутелл взяла с полки пластинку, поставила ее на один из трех проигрывателей и повернула пару рукояток. Норман дернулся. На мгновение ему померещилось, будто к кабинету мчится огромный грузовик, который вот-вот врежется в стену и разнесет ее вдребезги. Но тут отвратительный рев, исходивший из колонки, сменился прерывистыми завываниями, как будто на улице подул ветер… Норман, однако, представил себе почему-то совсем иное.
Миссис Соутелл метнулась к проигрывателю.
— Я ошиблась, — сказала она. — Это какая-то модернистская музыка. Харви, будь добр, включи свет. Вот пластинка, которая мне нужна.
Она поставила диск на другой проигрыватель.
— В жизни не слышал ничего противнее, — заметил ее супруг.
Норман наконец вспомнил. Однажды кто-то показал ему австралийскую трещотку. Та хитроумно сделанная деревяшка производила в точности такой же звук. Аборигены пользовались ею, чтобы вызывать дождь.
«… Но если в наше время взаимного непонимания и напряженности мы непреднамеренно или с умыслом забудем, что всякое слово и всякая мысль относятся к чему-то существующему в действительности, если мы позволим, чтобы нами овладела тяга к нереальному, к иррациональному…»
Норман вздрогнул. С пластинки вещал его собственный голос; он испытал странное чувство, словно перенесся назад во времени.
— Удивлены? — осведомилась Ивлин Соутелл. — Это лекция по семантике, которую вы читали на прошлой неделе. Мы записали ее, как у нас принято говорить, «подпольно», через микрофон, установленный на кафедре лектора. Вы, должно быть, считали, что он применяется для усиления звука?
Она приблизилась к большому студийному проигрывателю и принялась регулировать рукоятки.
— У нас не возникает трудностей, — щебетала она. — Мы можем накладывать друг на друга любые шумы, музыку и голоса. И…
«Вам известно, что слова способны ранить и причинять вред. Сильнее же всего, вреднее всего слова, которые относятся к несуществующим предметам. Почему…»
Норман заставил себя улыбнуться. Он понимал, что уподобляется дикарю, который боится, что кто-то узнает его тайное имя, однако ему вовсе не нравилось, что Ивлин Соутелл забавляется с его голосом. Уж очень это смахивало на поиски уязвимого места.
Тут ему пришлось содрогнуться в третий раз, ибо к доносившемуся из колонки голосу примешался омерзительный рев трещотки, дьявольски схожий с рычанием надвигающегося грузовика.
— Ох, что я натворила! — Ивлин Соутелл вновь схватилась за рукоятки. — Подумать только, ваш голос — и эта дрянная музыка! — Она усмехнулась. — Впрочем, профессор Сейлор, вы же сами сказали, что звуки бессильны причинить зло.
Норман не стал поправлять ее. Она стояла перед ним, заложив руки за спину. Ее супруг, наморщив от напряжения лоб, тыкал пальцем во все еще кружащийся диск на одном из проигрывателей.
— Да, — ответил Норман медленно, — так и есть. Что ж, спасибо за доставленное удовольствие.
— Увидимся вечером, — крикнула ему вслед Ивлин. Это прозвучало скорее как «тебе от меня не отделаться, голубчик».
«Ненавижу ее», — думал Норман, поднимаясь по темной лестнице и торопливо шагая по коридору.
Вернувшись к себе в кабинет, он сел за стол и с головой ушел в работу. Когда же встал, чтобы включить свет, то непроизвольно глянул в окно.
Поначалу он застыл как вкопанный, потом бросился к шкафу, в котором лежал полевой бинокль. Похоже, кто-то обладает весьма своеобразным чувством юмора; как иначе можно объяснить подобную шутку?
Он внимательно осмотрел в бинокль гребень крыши и каменные лапы с когтями, ища хотя бы следы трещин, но ничего не обнаружил, потому Что тусклого дневного света было явно недостаточно для хорошей видимости — по крайней мере, он себя в том убеждал.
Каменный дракон располагался теперь на краю водосточного желоба, словно намеревался прогуляться вдоль архитрава старинных ворот и переступить на крышу Мортон-Холла.
