– Какой же? – с любопытством поинтересовался Всеволод Аркадьевич.
Африканыч, не зная как сказать, немного замялся:
– Ну… этой… когда лижут… его…
И он опустил свой взгляд на низ живота.
– Что ты говоришь! Мать честная! – воскликнул Сева. – Ай да старичок! А он у нас, оказывается, большой затейник!
– Представь себе, – произнес Африканыч. – Своими глазами видел.
– Сла-авно, – протянул Сева. – Итак, что нам это дает?
– Надо посмотреть Уложения о наказаниях, – посоветовал Самсон Африканыч.
– Да что их смотреть, ежели я их почти наизусть знаю… – Сева подумал малость, а затем процитировал: – Раздел «О преступлениях против чести и целомудрия женщин». Статья об установлении ответственности за растление девицы, не достигшей четырнадцати лет… Нет, не подходит… Об изнасиловании лица женского пола… Не подходит… – Долгоруков собрал лоб в морщинки. – Вот: похищение и обольщение женщины или девицы!
– Он ее не похищал, Сева, – заметил шефу Неофитов.
– Знаю, – отмахнулся от друга Долгоруков. – Но обольстил! Наверняка особнячок, где проживает эта твоя…
– Не моя, Сева, и я не хотел бы, чтобы ты…
– Не перебивай! – Долгоруков продолжил мысль: – Эта твоя…
– Да не моя, Сева, и я как раз об этом хотел с тобой поговорить…
– …Наталия Георгиевна… был приобретен на средства Феоктистова. И теперь старик просто принуждает ее обольщением отрабатывать свои денежки. Понимаешь? Принуждает!
– Сева, я бы хотел попросить тебя…
– Да ты дослушай! – снова не дал досказать Африканычу Всеволод Аркадьевич. – Согласно Уложению о наказаниях за обольщение наказание отягощается в том случае, ежели эти действия совершены лицом, от которого женщина непосредственно зависит. Это может быть ее начальник, опекун, человек, на чьи средства она существует… – Сева уже повеселевшими глазами посмотрел на друга: – Понимаешь?
– Да, – коротко ответил Африканыч.
– Эта Наталия Георгиевна, несомненно, зависит от Феоктистова. В материальном плане. Ведь она его содержанка. И при ее отказе доставить Феоктистову известное удовольствие он возьмет да и потребует вернуть ему денежки за дом. Такой скупердяй, как наш фигурант, не мог записать дом на ее имя, ведь так?
– Так, – согласился Самсон Африканыч.
– Но ты на всякий случай узнай, на кого записан дом, хорошо? – попросил Всеволод Аркадьевич.
– Будет сделано, – ответил Неофитов.
– Лады… Значит, у нас имеется что? – задал, сам себе вопрос Долгоруков и сам же ответил: – А у нас имеется обольщение бедной женщины путем принуждения ее совершать действия, порочащие ее честь и целомудрие, ввиду полной материальной зависимости от лица, принуждающего к этим действиям… Это уже тюремный срок, Африканыч! Сидеть этому Феоктистову на киче!
– Это еще не факт, что сидеть, – уныло заметил Самсон Африканыч.
– Не факт, согласен. Скорее всего, наш мильонщик никогда не будет сидеть на киче, – произнес задумчиво Сева. – Но нам этого и не надо! Нам нужен крючок, на который мы можем его зацепить. И он у нас имеется!
– Не шибко это большой крючок, – снова безрадостно заметил Неофитов.
– Это с какой стороны посмотреть, – не согласился с помощником и другом Долгоруков. – Ведь у нас принуждение женщины совершать с мужчиной сладострастные действия усиливается еще извращенной формой этих действий. Кроме того, здесь вдобавок просматривается преступление против общепринятых в обществе канонов нравственности, – с некоторым жаром добавил Всеволод Аркадьевич. – Ибо наряду с мужеложством и скотоложством, преступлением против общественной нравственности является и половая связь неженатого мужчины с незамужней женщиной…
– Мне кажется, – сказал Африканыч, – то, что она делала с Феоктистовым, она делала не без удовольствия…
– Ну, не могла же она делать «доброе дело» для своего благодетеля с брезгливым выражением лица. Не мне тебе говорить, что женщины довольно часто показывают мужчинам, что испытывают с ними несказанное наслаждение только для того, чтобы не обидеть его. Так что испытывала она удовольствие или только делала вид, будто бы ей приятно, нам совершенно неважно, – ответил Долгоруков. – Мы оперируем голыми фактами. А они налицо… Ты что мне хотел сказать-то? – неожиданно соскочил с одной темы на другую Сева и внимательно посмотрел прямо в глаза друга.
Метаморфоза! Африканыч не первый раз сталкивался с такой способностью Долгорукова: закончив одну тему разговора, он тотчас переходил к другой. Казалось, что в голове шефа работало несколько машин одновременно, отвечающих за выработку совершенно разных мыслей. И память у него была отменная. Но шеф на то и шеф, чтобы быть умнее своей команды. Поэтому Самсон Африканыч, ничуть не удивившись мгновенной смене разговора, ответил:
– Я хотел сказать тебе, что после того, ну, увиденного мной в ее доме, я… не хотел бы заниматься этой барышней, которая у мужчин того… В общем, ты понимаешь.
– Конечно… Если бы она занималась такими вещами не со стариком, а с тобой, то тогда было бы совсем другое дело, верно? – посмотрел Сева на Африканыча.
– Верно, – почти с вызовом ответил Неофитов.
Долгоруков посмотрел на Неофитова и едва покачал головой…
Сколько они знают друг друга? Лет пятнадцать? Больше?
* * *
Они познакомились в одна тысяча восемьсот семьдесят втором году. К этому времени клуб «Червонные валеты» существовал уже пять лет, и о нем в Москве были хорошо наслышаны. Основали знаменитый клуб купеческий сын Кеша Симонов, профессиональный карточный игрок Огонь-Догановский, помещик из Нижнего Новгорода многоженец де Массари, самочинно присвоивший себе титул графа сын тайного советника Давыдовский, отпрыск генерала от артиллерии Шпейер и четыре юных прожигателя жизни – Неофитов, Каустов, Протопопов и Брюхатов. Бессменным председателем клуба был единогласно выбран Павел Карлович Шпейер, тот самый, который тремя годами позже продаст губернаторский дворец на Тверской заезжему английскому лорду за сто тысяч рублей серебром, что и приведет впоследствии к судебному следствию и кончине клуба…
«Червонные валеты» продавали несуществующие имения, ловчили с фальшивыми векселями и долговыми расписками, нечисто играли на бирже и облапошивали за карточными столами подгулявших купчиков. А познакомил Севу Долгорукова с Самсоном Неофитовым и прочими «валетами» случай…
В один из апрельских дней тысяча восемьсот семьдесят второго года действительный студент выпускного курса юридического факультета Всеволод Аркадьевич Долгоруков был безмерно счастлив. Он только что сдал на «отлично» свой последний экзамен; в душе бушевала весна, и вообще жизнь казалась нескончаемым праздником. Сева и его приятель Сергей Юшков, с которым вместе снимали на двоих квартиру на Маросейке близ церкви Косьмы и Дамиана, решили прогуляться по Воздвиженке. Ведь хорошо гулять, когда на улице и в душе весна! Юшков предложил Севе поиграть в лотерею. И Долгоруков, не долго думая, согласился. Лотерея проводилась, как обычно, в здании Городской Думы. Народу было не протолкнуться, но молодость и крепкие плечи взяли свое.
– Мне бы два билетика, будьте добры, – сказал Долгоруков, сунул руку в карман и… застыл.
– Ну, давай, бери, что же ты! – заторопил его Юшков.
– Портсигар украли! – выдохнул Сева.
– Что?
– Портсигар украли фамильный, подарок отца, – промолвил Сева, бледнея, и стал осматриваться. Весна в душе улетучилась, уступив место зимней стуже…
– Это он, касатик, точно он! – сказала Долгорукову невесть откуда взявшаяся крохотная старушка, указывая на франта с прилизанными волосами, что стоял рядом с Севой.
– Что? – не понял Долгоруков.
– Да он, хлыщ этот самый, у тебя, касатик, из карману что-то вытащил и другому такому же хлыщу в толпу передал. Своими глазами видела, милостивец ты мой.
Долгоруков поднял глаза на франта. Тот дернулся было, но Юшков уже крепко держал его за руку.
– Вы не имеете права, – торопливо произнес франт, пытаясь высвободиться из цепких рук друга Севы. – Это возмутительно! Я решительнейшим образом протестую против подобного обращения!
