В центре зияла громадная открытая дверь, куда вела поражающая воображение каменная лестница; дверь окаймлена тончайшей резьбой — кажется, вакхические сюжеты. Вершина всего — громадные колонны и фризы, украшенные скульптурами невыразимой красоты: изображены, видимо, идеализированные пасторальные сцены и шествия жрецов и жриц, несущих странные ритуальные предметы, поклоняясь сияющему богу. Искусство феноменального совершенства, преимущественно эллинистическое по виду, но странно самостоятельное. Оно разрушает впечатление жуткой древности, как будто оно современнее, чем непосредственное потомство греческого искусства. Каждая деталь этого массивного произведения ощущалась как часть склона долины, хотя я не мог вообразить, как вырублено громадное внутреннее пространство. Возможно, это каверна или серия пещер, послуживших центром. Ни время, ни затопление не повредили величавой святости жуткой храмины — ибо это мог быть только храм — и сегодня, спустя тысячи лет он стоит, нетронутый, неоскверненный, в бесконечной ночи и молчании океанской пучины.
Не могу подсчитать, сколько часов я провел, глядя на затонувший город — его дома, арки, статуи, мосты и колоссальный храм. Хотя я знал, что смерть рядом, любопытство пожирало меня, и я посылал прожекторный луч в нескончаемый поиск. Столб света позволял мне изучить множество деталей, но отказывался высветить что-либо за зияющей дверью скального храма; через некоторое время я выключал ток, сознавая необходимость беречь энергию. Луч был теперь ощутимо слабее, чем в первые недели дрейфа. Как будто обостренное грядущим расставанием с жизнью, росло мое желание узнать океанские секреты. Я, сын Германии, буду первым, кто ступит на эти тысячелетиями забытые пути.
Я достал и осмотрел металлический костюм для глубоководных погружений; поэкспериментировал с переносной лампой и регенератором воздуха. Хотя мне будет трудно одному справиться с двойным люком, я верил, что преодолею все препятствия и с моими навыками ученого пройду по мертвому городу.
Шестнадцатого августа я осуществил выход из У-2 и проложил путь сквозь разрушенные и заплывшие грязью улицы к древней реке. Я не нашел скелетов или других человеческих останков, но обнаружил множество археологического материала, от скульптур до монет. Об этом невозможно рассказать: выражу только свою скорбь о культуре, бывшей в расцвете славы в те времена, когда по Европе бродили пещерные люди, а Нил тек в океан, никем не созерцаемый. Другие, ведомые этими заметками, — если их когда-нибудь найдут — должны развернуть перед человечеством тайны, на которые я могу только намекать. Я вернулся в лодку, когда батареи стали садиться, решив на следующий день исследовать пещерный храм. Семнадцатого августа величайшее из разочарований постигло меня: я обнаружил, что материалы, необходимые для перезарядки фонаря, погибли в июньском бунте. Моя ярость была беспредельной, но немецкий здравый смысл запрещал мне рисковать, неподготовленным ступая в непроглядную тьму, где могло оказаться логово неописуемого морского чудовища или лабиринт, из чьих извивов я никогда не выберусь. Все, что я мог — включить слабеющий прожектор У-29 и с его помощью взойти по ступеням и изучить наружную резьбу. Столб света упирался в проход снизу вверх, и я старался разглядеть что-нибудь, но бесполезно. Не было видно даже крыши: и хотя я сделал шаг или два вовнутрь, проверив сначала пол, дальше идти не посмел. Более того, впервые в жизни я испытывал ужас. Я начал понимать, откуда возникали некоторые настроения бедного Кленце, потому что хотя храм все больше притягивал меня, я испытывал перед его глубинами слепой ужас. Возвращаясь в субмарину, я выключал свет и думал в темноте. Электричество надо было беречь для срочных случаев.
Субботу, восемнадцатого, я провел в полной тьме, терзаемый мыслями и воспоминаниями, грозившими побороть мою немецкую волю. Кленце обезумел и погиб прежде, чем достиг этих губительных останков невообразимо далекого прошлого, и звал меня с собой. Что, если судьба в самом деле сохранила мне рассудок только для того, чтобы непреодолимо увлекать меня к концу, более жуткому и немыслимому, чем в состоянии придумать человек? Поистине, мои нервы были болезненно напряжены, и я должен отбросить эти впечатления: они для слабых.
Всю субботнюю ночь я не спал и включал свет, не думая о будущем. Раздражало, что электричество иссякнет раньше воздуха и провизии. Я вернулся к мысли о легкой смерти без мучений и осмотрел свой автоматический пистолет. Под утро я, должно быть, уснул со включенным светом, так что проснулся во тьме, чтобы обнаружить, что батареи мертвы. Я зажег одну за другой несколько спичек и отчаянно сожалел о непредусмотрительности, с которой были сожжены несколько имевшихся у нас свечей.
После того, как погасла последняя зажженная спичка, я очень спокойно остался сидеть в темноте. Пока я размышлял о неизбежном конце, мой разум пробежал все прежние события, и вывел нечто странное, что заставило бы содрогнуться человека послабее и посуевернее.
ГОЛОВА СВЕТЛОГО БОГА НА СКУЛЬПТУРАХ СКАЛЫ-ХРАМА ТА ЖЕ, ЧТО И НА КУСОЧКЕ РЕЗНОЙ КОСТИ, КОТОРУЮ МЕРТВЫЙ МОРЯК ПРИНЕС ИЗ МОРЯ И КОТОРУЮ БЕДНЫЙ КЛЕНЦЕ УНЕС ОБРАТНО В МОРЕ.
Я был слегка ошарашен этим совпадением, но не ужаснулся. Только слабый ум торопится объяснить уникальное и сложное примитивным замыканием на сверхъестественном. Совпадение было странным, но я был слишком здрав в суждениях, чтобы связывать несвязуемое или неким диким образом ассоциировать ужасные события, приведшие от случая с «Виктори» к моему теперешнему ужасному состоянию. Чувствуя потребность в отдыхе, я принял успокоительное и поспал еще. Состояние моих нервов отразилось и в снах: я слышал крики тонущих, видел мертвые лица, прижатые к иллюминаторам. Среди мертвых лиц было и живое — насмешливое лицо юноши с костяной статуэткой.
Описывать мое пробуждение следует с осторожностью, потому что мои нервы совершенно расстроены и галлюцинации перемешиваются с фактами. Физиологически мой случай очень интересен, и очень жаль, что его не могли пронаблюдать компетентные немецкие специалисты. Открыв глаза, первым делом я ощутил всепоглощающее желание посетить храм-скалу; желание росло с каждым мгновением, но я почти автоматически переборол его чувством страха, которое срабатывало как тормоз. А следом на меня снизошло ощущение света среди тьмы. Я словно бы увидел фосфоресцирующее сияние в воде, пробивавшееся сквозь иллюминаторы, обращенные к храму. Это возбудило мое любопытство, ибо я не знал глубоководных организмов, способных испускать такое свечение. Но прежде чем я разобрался, пришло лишнее ощущение, своей иррациональностью заставившее меня усомниться в объективности всего, что регистрировали чувства. Это была слуховая галлюцинация: ритмичный, мелодичный звук какого-то дикого, но прекрасного хорального гимна, идущего словно извне, сквозь абсолютно звуконепроницаемую оболочку У-2. Убежденный в своей психической аномальности, я зажег несколько спичек и налил себе большую дозу бромистого натрия, казалось, успокоившего меня до уровня отключения иллюзии звука. Но свечение осталось; было трудно подавить желание пойти к иллюминатору и доискаться его источников. Свечение было настолько реальным, что скоро я мог видеть с его помощью знакомые предметы вокруг, я видел даже склянку из-под брома, а ведь я не знал, где она лежит. Последнее заинтересовало меня — я перешел каюту и дотронулся до склянки. Она была именно там. Теперь я знал, что свет или реален, или он часть галлюцинации настолько стойкой, что я не могу надеяться подавить ее; поэтому, отказавшись от сопротивления, я поднялся в рубку взглянуть, что же именно светит. Может быть, это другая подлодка, несущая спасение?.. Хорошо, что читатель не принимает ничего этого на веру, ибо когда события преступают естественные законы, они неизбежно становятся субъективными и нереальными созданиями моего перенапряженного рассудка. Поднявшись в рубку, я нашел, что море светится куда меньше, чем я ожидал. То, что я увидел, не было гротескным или ужасающим, однако видение убрало последние опоры доверия моему сознанию. Вход и окна подводного храма, высеченного в скале, ясно горели мерцающим светом, будто от могучего светильника внутри.
