Он подъехал верхом на муле. Был он не очень высок, не очень худощав и не очень молод. С густой вьющейся бородкой. Поклажа его состояла из вытертого солдатского одеяла, в которое были завёрнуты Библия, томик «Рубаи», губная гармошка и ещё кое-какие сокровища, необходимые в странствиях.

Конечно, Айсли не мог видеть всех этих вещей, когда бродяга подъехал в ту ночь к костру на отроге Волчьей горы. Они появились потом, после того как Айсли предложил страннику спешиться и сесть поближе к огню. Так поступил бы всякий порядочный человек с незнакомцем, подъехавшим из темноты, зная, что до ближайшего пристанища — тридцать миль. Потом Айсли никак не соглашался с тем, что будто его охватила волна христианского милосердия и сентиментальность или безграничная братская любовь заставили пригласить бродягу к огню. Просто никто не прогонит от костра человека, кто бы он ни был, поздней осенью в безграничных пастбищах Вайоминга, особенно когда в сумерках над рекой Танг набирает силу резкий северный ветер и начинает кидаться на тебя, как попавшая в капкан куница. Нет, сэр! Нет, и ещё раз нет! К тому же если этот кто-то смотрит на тебя такими жалкими глазами, что даже пёс, которого пнули ногой, в сравнении с ним кажется счастливее. Смотрит на тебя и просит разрешения только погреть руки и услышать дружеский голос перед тем, как снова пуститься в путь.

Местечко у Айсли было и впрямь уютное. Во всяком случае, для ковбоя, который трудится один на огромной территории. Айсли немало мог бы порассказать, как трудно найти подходящую дыру для ночлега в таком открытом месте. А тут вполне можно было разместиться вдвоём, во всяком случае, он так считал.

Это было что-то вроде выхода на поверхность основной породы скалы, образовавшей три стены на вершине длинного неровного пригорка, приблизительно посредине протянувшегося на двадцать миль плато. Кто-то ещё до Айсли поставил между скалами распорки и покрыл их сверху дёрном. В общем, это было не самое плохое место для ночлега. О, чёрт побери, конечно, это не отель «Браун» в Денвере и даже не «Дроверс» в Шайини! Правда, годы почти смыли дерновое покрытие, и в сильный ливень нужно было сдвигать шляпу подальше на затылок, чтобы не капало за шиворот, но три стены были крепкие, а открытая часть смотрела на юг. Мало того, текла старая дерновая крыша или не текла, она всё-таки на девяносто девять процентов защищала от ветра. К тому же в тот вечер, когда подъехал незнакомец, дождя не было и не предвиделось. Надо сказать, Айсли был таким жизнерадостным человеком, что, как говорится, увидел бы солнце и во время затмения, даже если б ему на голову напялили угольный мешок. Так что для него не составило труда подняться с корточек, обойти костёр и, отогнав дым от глаз, сказать, смущённо улыбаясь:

— Чёрт побери, приятель, отвязывай свою поклажу и подвигайся ближе к огню.

Они сразу друг другу приглянулись.

Пока незнакомец ел харч, который Айсли настойчиво ему предлагал («ел», пожалуй, не совсем подходило к тому, что он делал; скорее «заглатывал»), у Айсли, невысокого ковбоя из большого скотоводческого ранчо Кэй-Бар,[1] была возможность рассмотреть своего гостя. Вообще-то Айсли неплохо разбирался в людях, но этот незнакомец прямо-таки поставил его в тупик. Высокий? Нет, не высокий. Значит, низкий? Да нет, этого про него тоже не скажешь. Средний — вот это будет в самый раз! Ну а лицо? Длинное? Худое? Квадратное? Лошадиное? Тонкое? Красивое? Уродливое? Нет! Ничто не подходит, и всё-таки от всего понемножку есть. Простое лицо — и всё тут! Как и весь он — среднее. Чем дольше Айсли смотрел на него, тем меньше видел, за что можно было бы ухватиться, чтобы сделать заключение об этом человеке. Один раз при вспышке огня в костре он показался слабым маменькиным сынком, жидким, как снятое молоко, а при новой вспышке — твёрдым, как галька в песке. Глянешь на него, наклонив голову в одну сторону, и парень смотрится таким беспомощным, что гвоздя не вобьёт даже в снежный сугроб. Посмотришь с другой стороны — и кажется, что он самого чёрта наизнанку вывернет. Айсли решил, что не стал бы утверждать ни того, ни другого. Но одно было совершенно ясно. И тут Айсли готов был биться об заклад на что угодно. Этот паренёк вырос не на пастбище и не отличит валька лошадиной упряжки от дышла повозки, а белобрюхого бычка от племенной тёлки. Он был так же не на своём месте в Вайоминге, как корова на балконе.

Поэтому Айсли страшно удивился, когда его гость, проглотив последнюю ложку бобов и протянув кружку, чтобы снова наполнить её кофе, тихо сказал:

— Недобрые дела творятся тут у вас в округе. Верно, приятель?

Что верно, то верно, плохие. Только Айсли понять не мог, откуда этот парень, который больше похож на безработного учителя, давно болтающегося без дела, может знать про это.

— Откуда ты знаешь? — спросил Айсли. — Что-то непохоже, чтоб это было по твоей части. Извините, конечно, мистер, не хотел обидеть. Но тут у нас, как бы это сказать, никто не смотрит на это дело прямо. Почти все стараются смотреть через него или в обход. А какая твоя сторона, приятель, в войне Волчьей горы?

— Это так называется? — тихо переспросил незнакомец. Потом с грустно-доброй улыбкой, осветившей, как сияние свечи, его бледное лицо, сказал:

— Удивительно, какие красивые названия придумывают люди для таких отвратительных дел! Война Волчьей горы… Тут есть и аллитерация, и поэзия, интрига и красота…

Айсли почувствовал некоторое раздражение. Этот бородач, которого он пригласил укрыться от ветра, не совсем такой, каким должен быть. Пожалуй, подумал Айсли, следует поостеречься. Кто их разберёт, этих чокнутых. Иногда они неопасны, а то могут и прикончить скорей, чем сибирская язва.

Айсли попытался изобразить ответную улыбку.

— Как скажешь, приятель! Но как ни называй, это просто новая драка за траву и воду. Тех, у кого есть пастбища, и тех кто хотел бы их заполучить. Ничего не меняется.

— А на чьей стороне ты, Айсли?

— Ну, можно сказать… — Айсли запнулся и с удивлением уставился на него. — Айсли? — повторил он. — Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Незнакомец немного смутился, но ненадолго. Он огляделся вокруг, словно в поисках подходящего ответа. Потом кивнул и показал на седло Айсли, прислонённое к задней стенке.

— Я прочитал его на крыле седла. Только что.

Айсли нахмурился. Он тоже глянул в сторону седла. Даже зная, где он выбил «Т-о-м А-й-с-л-и» медными заклёпками со звездчатыми головками, видеть эту надпись он не мог: она была сделана на покрышке седла и примерно на дюйм заходила под крыло. Он сделал так специально, чтобы можно было доказать, кто хозяин седла, если бы кому-нибудь вздумалось позаимствовать седло без его разрешения.

— Неплохое зрение, — сказал он незнакомцу. — Буковки маленькие, к тому же читать их пришлось через кожу толщиной в четверть дюйма.

Незнакомец чуть улыбнулся.

— Покрышка седла немного отогнулась, а на заклёпки упал свет от костра. Считай что так. Плюс удача.

От низенького ковбоя нелегко было отделаться.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Если уж ты такой удачливый отгадчик, скажи мне: откуда ты знаешь, что меня все зовут Айсли, а не Том?

— Это имеет для тебя значение? Ты предпочёл бы, чтобы тебя называли Томом?

— Нет, чёрт побери, я не то имел в виду. Меня все зовут Айсли. Уже лет двадцать никто не зовёт Томом. — Недовольно сдвинутые брови Айсли сошлись ещё ближе. — Между прочим, — добавил он, — хотя и не в обычае в этих краях спрашивать имя, но мне никогда не нравилось быть в невыгодном положении. Чувствуешь себя так, будто тебя лишили всех полных и равных американских прав. Я хочу сказать, нехорошо, когда другой парень знает, кто ты, а у тебя нет ни малейшего представления, кто он. Ты меня понял, приятель?

— Ты хочешь, чтобы я назвал тебе своё имя и ты мог бы называть меня как-нибудь определённее, чем просто «приятель»?