— Что, уже?

— Приказано выдвигаться. — Бельский подсел к лампе, ощупывая подбородок, погляделся в круглое карманное зеркальце. — Побриться успею?

— Не надо, товарищ гвардии капитан! — как-то странно сказал копошившийся в углу батальонный писарь. — Не надо. Говорят, примета есть.

— Примета? — усмехнулся комбат, прикуривая.

— Ага... Я вот в сорок втором, после ранения, в БАО служил, в батальоне аэродромного обслуживания, значит, дальне-бомбардировочную обслуживали... Так у нас летчики никогда перед заданием не брились. Примета, говорили...

— Ерунда! — отмахнулся Бельский. — Теплая вода есть?

— Нету.

— Котелок, и на кухню. Только поскорей. Знаешь, где кухня?

— Где кухня, солдат всегда знает, — засмеялся Краснов, натягивая сапоги.

Писарь нехотя поднялся и, выходя, столкнулся на пороге с телефонистом, который привел связных из всех рот. Солдаты поеживались, сопели, протирая глаза, щурились на свет лампы.

— Все связные?

— Все, товарищ гвардии капитан!

— Так. Идите по ротам и передайте командирам, — Бельский посмотрел на часы, — в пять тридцать начинать выдвижение. Куда и как, они знают. Поняли?

Связные один за другим исчезли.

— Никандрова видел? — спросил командир батальона у писаря, когда тот вернулся с котелком горячей воды.

— Видел, товарищ гвардии капитан! Приказал доложить, что завтрак привезет прямо туда и там, значит, на новом месте, кормить будет...

— Ну, все. Порядок.

Несмотря на искреннее предупреждение писаря, Бельский все-таки побрился. Лезвие безопасной бритвы было старое и тупое, он в двух местах порезался, верхнюю губу побрил кое-как.

Было пять тридцать, когда командир батальона, предупредив писаря, чтобы тот приезжал потом с Никандровым, вышел вместе с Красновым из штаба.

Слегка морозило. Небо на востоке уже чуть-чуть посветлело. Вдоль улицы дул ветер. Со стороны переднего края опять слышалось деловитое покашливание пулеметов. Тянуло гнилой болотной сыростью.

— Канал Шарвиз! — сказал вдруг Краснов. — А ты знаешь, комбат, что это такое, если перевести на русский язык? Шар — грязный, виз — вода. Грязная вода. Это буквально, Насколько я разбираюсь в венгерском языке. Шар-виз!..

По всему горизонту опять, как и все эти дни по утрам, стелился белесый туман. В его длинных волнистых клочьях смутно вырисовывались отдельные деревья, камышовые заросли по берегам разбросанных вдоль канала озер, похожих на большие, после дождя, лужи. Сам канал Шарвиз из-за тумана с наблюдательного пункта генерала Гурьянова пока не был виден. Но он был хорошо слышен. Именно слышен. Сырой ветер доносил оттуда короткие пулеметные очереди, редкие разрывы мин и снарядов.

В блиндаж вошел начальник связи корпуса, доложил, что со всеми частями установлена двойная связь — по радио и по проводам. Высокий подполковник из оперативного отдела положил на столик перед Гурьяновым карту с последними данными обстановки.

Взошло солнце. Гурьянов не видел его, потому что амбразура наблюдательного пункта глядела на запад. Но он догадался, что солнце взошло, по тому, как зазолотился и стал словно перламутровым стелившийся над каналом туман. Туман вскоре рассеялся — и вся земля засеребрилась и засверкала росой. Потянуло волглой прохладой. Воздух был свеж и чист, несмотря на то, что вокруг десятилетиями гнили болотца и мелкие заилевшие озера.

По обороне противника ударила артиллерия. Ее огонь в первые мгновения, как могло показаться, был робким и нерешительным. Но это было только в первые мгновения. Оно прошло, и выстрелы орудий слились в один сплошной волнообразный грохот, то затихающий, то усиливающийся.

— Через семь минут пойдет первый эшелон, — поглядев па часы, сказал подполковник из оперативного отдела.

И вот она пошла, матушка-пехота, царица полей. Стрелковые полки дивизии прорыва, за которыми, расширяя брешь в обороне противника и пробиваясь в ее глубину, должны были двинуться танки и механизированная бригада Кравчука. Артиллерийский обстрел немецких позиций стал реже, огонь был перенесен в глубину. Сильная оптическая система стереотрубы, казалось, вплотную приблизила берега канала. По настеленным ночью, чуть прикрытым водой гатям двинулись к местам переправ танки непосредственной поддержки пехоты. Были видны, как на тактических учениях, развернувшиеся в цепи роты. Между атакующими зачастили минные разрывы, из немецких тылов начала бить не подавленная до конца артиллерия, снаряды стали рваться даже впереди, позади, справа и слева от КП командира корпуса. Передний край, измолоченный артиллерийским огнем наступающих, бушующий сейчас пулеметными и автоматными очередями, трескучими разрывами мин, стало постепенно заволакивать тяжелым черным дымом. Он скрыл от глаз Гурьянова всю картину атаки. Но было уже ясно, что дивизия прорыва форсировала Шарвиз, преодолела противопехотные заграждения на его западном берегу и сейчас ведет бой в первой и во второй траншеях противника.

От грохота орудий позади, за спиной батальона, у Авдошина ломило в ушах. На противоположном берегу канала, как хворост в костре, не переставая, потрескивали автоматные очереди. Далеко слева испуганно, панически бил тяжелый немецкий пулемет.

«Сейчас... Вот пройдут наши танки, и надо вставать. Опять под огонь, под немецкие пули. Свалишься в это болото, затянет, и товарищи не найдут. И похоронная команда тоже не найдет... »

Рафаэль, его связной, ординарец и порученец, растерянно глядел по сторонам своими желтыми кошачьими глазами. Его веснушчатое лицо было забрызгано грязью.

Послышался тяжелый, густой рокот танковых моторов. Совсем близко, на этом берегу канала, ахнул немецкий снаряд. Порыв ветра хлестнул в лицо Авдошину холодной водяной пылью. Второй снаряд разорвался позади, там, где шли танки.

Солдат взвода не было видно. Они залегли в неглубоких, наспех вырытых окопчиках по обеим сторонам оставленного для «тридцатьчетверок» прохода. Но Авдошину казалось, что он видит сейчас их всех, напряженных, готовых к броску вперед, в низко надвинутых, заляпанных землей касках.

Танки прошли метрах в пятнадцати от него. Передний чуть не смял небольшой красный флажок, которым был отмечен проход. По земле заклубился синеватый горький дым отработанного газойля, пахнуло запахом железа и разогретого машинного масла.

«Ну, как говорится, с богом ура! » — вздохнул Авдошин, приподнимаясь. Над взводом прозвенела и замерла длинная, призывная трель его свистка.

Поднялись и побежали за танками Варфоломеев, Вартанян, Горбачев. Мелькнул в синем облаке дыма Быков. Совсем рядом, шлепая по хлюпающей, залитой водою земле, тяжело протопал Кочуев-большой и следом за ним, похоже, Ленька Бухалов. На берегу, возле самого моста, рванул вверх, будто нефтяной фонтан, черный столб вывороченной снарядом земли, и Авдошину показалось, что среди комьев грязи в буром дыму разрыва мелькнула человеческая фигура с растопыренными руками. Он обернулся к Рафаэлю, мотнул головой:

— Двинули!

До переправы было метров полтораста. Танки уже шли по ее грохочущему бревенчатому настилу. Между ними мелькали фигурки пехотинцев.

Авдошин бежал, чувствуя, как вязнут в болотной грязи сапоги, хлещут по ногам тяжелые мокрые полы шинели. Остановиться и подцепить их крючками к ремню сейчас было некогда и опасно: мины стали рваться чаще и ближе. Дымки разрывов мгновенно вырастали то справа, то слева, то позади танков и идущей за ними пехоты. Загрохотало в тылу — немцы нащупывали огнем позиции советской артиллерии. Перекрывали подходы к переправе через капал. На той стороне Шарвиза, заволакивая горизонт, стелились низкие длинные облака серого дыма.

У самой переправы Авдошин догнал Бухалова. Тот был не похож на самого себя. Весь в грязи, мокрый, нервно-веселый.

— Искупался! — крикнул он командиру взвода. — Мина ка-ак даст!..

На мосту их догнал и Рафаэль. Скользя по круглым неотесанным бревнам, ободранным гусеницами танков, они бежали рядом за шедшей впереди «тридцатьчетверкой». Из выхлопных труб танка летел синий дым, и от него першило в глотке, слезились глаза.