Все дороги и перекрестки были забиты войсками. Под ногами пехоты чавкала грязь. Надрывались автомобильные гудки. Ржали лошади. Ревели двигатели танков и самоходок. Шоферы добродушно посмеивались над ездовыми. До хрипоты спорили начальники колонн и обозов. Тыча засаленными рукавицами в прогнувшиеся рессоры, отбивались от многочисленных попутчиков водители шедших к Дунаю машин.

Примерно на полпути летучка догнала колонну грязно-белых от зимней маскировочной окраски «тридцатьчетверок», сошедших с дороги и остановившихся на обочине. Возле машин кое-где виднелись фигуры танкистов в черных комбинезонах и черных шлемах.

— Наши, гурьяновские,— кивнув в сторону колонны, сказал шофер.— Девятка. Девятый танковый полк. К Дунаю, товарищ гвардии капитан, войска идут. Будапешт брать.

— Понятно.

— Спасибо, погода нелетная... А то, если б налетел,— подумать жутко...

Часам к одиннадцати капитан был уже в штабе корпуса. Начальник отдела кадров, сонный, с помятым лицом подполковник, сидел среди писарей в небольшой, полной табачного дыма комнате. Не вынимая изо рта папиросы, он встретил капитана усталым взглядом красных, с припухшими веками глаз:

— Т-так-с, значит, из госпиталя... Последняя должность?

— Командир роты средних танков.

— Ну, это совсем, брат ты мой, чудесно! — подполковник бросил погасшую папиросу в пепельницу из консервной банки, откинулся на спинку шаткого скрипучего стула и, задумавшись, опустил веки.— Ну что ж! — неожиданно сказал он, выпрямляясь.— Вот и пойдешь на роту. В девятый танковый. Дай-ка предписание...

— В девятый? — капитан вспомнил колонну «тридцатьчетверок», стоявшую в придорожной посадке.

— Не устраивает?

— Да нет, почему... Мне, откровенно говоря, все равно. Раз к своим обратно не попал...

— Полк в штабе гвардейской мехбригады и сегодня должен сосредоточиться в Киш... Киш... Вот беда — никак не могу привыкнуть к этим названиям!Отложив в сторону поданное капитаном предписание, начальник отдела кадров надел очки и вытащил из лежавшей на столе папки лист прозрачной папиросной бумаги, исписанный на машинке.— Киш-кун-лац-хаза! Это отсюда километров пятнадцать... Командир полка — чудесный человек. Гоциридзе. Шалва Михайлович Гоциридзе. Герой Советского Союза. Сейчас дадим тебе бумагу — и топай в оперативный отдел, к ОД. Офицер связи поедет в полк — и тебя заберет.

Он положил листок обратно в папку, взял предписание, два раза перечитал его и в упор взглянул на капитана:

— Мазников твоя фамилия?

— Точно. Мазников Виктор Иваныч.

— Гм... А у нас есть полковник Мазников. Как раз командир той бригады, куда ты едешь. Мазников Иван Трофимович.

— Иван Трофимович? Вы это точно знаете?

— Кому уж лучше знать! — подполковник слегка обиделся: — Как-никак кадрами заведую.

— Отец мой — Иван Трофимович. И тоже — полковник.

— Ну, брат ты мой! Вполне возможно, что это и есть твой батя... Я сейчас личное дело подниму, карточку тебе покажу.

Рекогносцировка была закончена, и Талащенко отпустил командиров рот, приказав им до наступления темноты завершить всю подготовку к форсированию. Никольский и начальник связи батальона пошли в штаб артиллерийского дивизиона, который должен был прикрывать огнем переправу. Одетые в маскхалаты связисты потянули за ними телефонную линию.

Командир батальона остался на наблюдательном пункте вдвоем с Сашей Зелениным. Сквозь длинную узкую амбразуру НП, обращенную к противнику, была видна черная, глухо гудящая вода Дуная и обледенелые прибрежные кустики. Западный берег реки — далекий и пока недоступный — таял в дымной снежной синеве.

«Голубой Дунай! — с грустью и горечью сказал себе Талащенко.— И не голубой он, а мутный и темный... Что принесет сегодняшняя ночь? Может, и не побываешь на том берегу — хлебнешь этой ледяной черной воды... Дунай! Подумать только! Если бы мне в начале войны сказали, что я окажусь здесь — разве я поверил бы!»

— Ну и занесло нас с тобой, Зеленин! Даже удивительно! В Венгрию!..

— Верно, товарищ гвардии майор: занесло далековато! Точно: иногда даже и не верится. Только мы тут ни при чем. Не мы с вами в этом виноваты, а Гитлер. Я, к примеру, лучше б сейчас дома сидел...

— И чай с женой пил?

— Да я холостой!

— Женился б, если б не война.

— Вполне возможно.

— А я, брат, был женат... И даже дочка у меня была. Олеся. А все равно после победы возвращаться не к кому. Только три года и пожить успели. Я после Хасана женился. Три года пожили — и опять. Я на фронт. Они — в эвакуацию, В Среднюю Азию ехали. Да под Воронежем от их эшелона — одни щепки... «Юнкерсы» налетели и — вдребезги...

— Понятно, товарищ гвардии майор.

— Ну, ладно... А дело делать надо.

Талащенко первым вышел из блиндажа НП в узкий глубокий ход сообщения. Саша, перебросив автомат на грудь, деловито посапывал сзади.

По небу, казалось, над самой головой, летели низкие, рваные облака, сверху опять сыпало. Тонкий снежный наст на обочинах траншей, изъеденный за день сырым ветром, посерел и затвердел. Лужицы под ногами затянуло ледком — тусклым и ломким, как слюда.

Порыв сырого ветра закружил над траншеей снежную пыль. Где-то позади начали рваться снаряды. На том берегу гулкой короткой очередью дробно прогрохотал пулемет. Ниже по течению, как и весь день, погромыхивало: там, расширяя плацдарм, захваченный еще месяц назад, в начале ноября, наступали вдоль Дуная на север войска Третьего Украинского.

— Тылы проверим, товарищ гвардии майор? — поинтересовался Саша.

Командир батальона кивнул:

— Тылы.

В длинной палатке бригадной санроты было неуютно и холодно. Под ударами ветра, словно паруса, выгибались во внутрь ее брезентовые стены. Снаружи надоедливо трепыхалась плохо пристегнутая дверь. Невеселым тусклым огоньком горела стоявшая на раскладном столике «летучая мышь».

Капитан Сухов, командир санроты, куда-то вышел, старший фельдшер Галечка Ларина и операционная сестра Славинская разбирали после переезда свое имущество в соседней палатке, пожилой солдат-санитар Кулешов вовсю храпел в углу на куче матрацев.

Подбросив в печурку раздобытых где-то Кулешовым сырых дров, Катя присела на сложенные стопкой носилки переобуться: в левом сапоге терла портянка.

— А тут чьи владения? — спросили вдруг у входа, и в палатку, в сопровождении автоматчика, вошел офицер в залепленном снегом полушубке.— Ага! Надо полагать — суховское.

— Точно, товарищ гвардии майор, наша бригадная санрота,— бойко подтвердил автоматчик.

— Ну, добре, добре! — майор прошел на середину палатки, огляделся: — Есть тут живые люди?

— Есть,— сказала Катя, натягивая сапог.— Разве не видно?

— Теперь видно. Вечер добрый!

— Добрый вечер.

— Т-так! — майор, наклонив голову, пригляделся: — А вы, по-моему, новенькая... Точно?

Катя нахмурилась:

— Нет, уже старенькая.

— Непохоже. Я, например, вижу вас в первый раз.— Майор потрогал мокрый от снега ус: — А где Сухов?

Кати пожала плечами:

— Не доложил. Но, возможно, в палатке рядом.

— Саша! — позвал майор, разглядывая печурку снизу вверх — от железного листа на полу до асбестовой обшивки трубы и потолке.

— Узнать?

— Узнать!

— И кто же это там так сладко спит? — спросил майор, всматриваясь в угол, из которого доносился богатырский храп Кулешова.

— Наш санитар.

— Завидую.

Снаружи раскатисто загрохотало: немцы опять ударили по левому берегу из шестиствольных минометов. Потом донеслось несколько очень далеких пулеметных очередей.

— Привыкли к такой музыке? — взглянул на Катю

майор.

— А что делать?

—Точно — делать нечего. Но привыкнуть к этому трудновато. Тем более — вам.

— Почему это — тем более?

— Ну все-таки — слабый пол.

В палатку вошел Сухов.

— Привет, привет! —начал он с порога, протягивая майору обе руки.—Рад видеть земляка... Но, думаю, лучше перейти в палаточку рядом. Там мы уже навели порядок, и я вас обо всем проинформирую, поскольку на ближайшие дни вы мой начальник.— Сухов обернулся: — Катерина Васильевна, если вас не затруднит, разожгите примус и поставьте кипятить воду.— Он жестом пригласил майора к выходу: — Прошу. Тут недалеко, метров пятьдесят.