Автоматная стрельба волнами перекатывалась теперь на самой вершине Геллерта. Очереди потрескивали между редким и гулким уханьем снарядов. С Дуная часто били пушки бронекатеров. Какой-то невысокий юркий человек с куском красной материи, привязанным к стволу автомата, упрямо карабкался по развалинам крепостной стены вверх. Авдошин узнал в нем лейтенанта Махоркина и, рванувшись вперед, снова заорал «ура! ».

Стало ясно, что части противника, оборонявшие развалины. крепости, сломлены и уже не в силах оказывать организованное сопротивление. Талащенко приказал Уварову и Чибисову потихоньку свертывать штаб.

Впереди, где, загораживая половину неба, возвышался длинный горб горы, ни на секунду не умолкала автоматно-пулеметная стрельба. Снаряды рвались редко и больше всего на левом фланге, куда сейчас, по-видимому, сдвинулся центр боя.

— Товарищ гвардии майор, — негромко позвал командира батальона Саша. — Поешьте. И так уж все остыло. А то КП менять будем, вылить придется.

— Ладно, давай! Только быстро.

Появился Уваров:

— Все готово, товарищ гвардии майор! Донесение отправил. Чибисов ждет внизу.

Талащенко поднялся, отставил котелок:

— Добре, пошли!

На улице у подъезда, возле опрокинутого немецкого бронетранспортера, комбата ждал лейтенант Чибисов. Несколько автоматчиков и двое радистов, покуривая, топтались поблизости на тротуаре.

— Дорогу знаешь? — взглянул Талащенко на командира взвода управления.

— Капитан Бельский связного прислал, товарищ гвардии майор, — сказал тот, кивнув па солдата с кровоподтеком под левым глазом.

— Добре, пошли! На всякий случай рассредоточиться по двое.

До низеньких домиков, столпившихся у подножия горы Геллерт, было не более полукилометра. Сейчас, озаренные пробившимися сквозь облака лучами заходящего солнца, их стены — белые, красные, розовые, с темными квадратами окон, полыхали багрово-золотистым огнем, а нависшая над ними громада горы казалась тяжелой грозовой тучей.

Бой шел на крайнем левом фланге бригады, уже за северными скатами Геллерта. Оттуда изредка доносились далекие отзвуки пулеметных очередей и разноголосый грохот орудий.

Пустынная узкая улочка, кривая, заваленная изуродованными немецкими повозками, битым кирпичом, обломками стен, петляя, поднималась вверх. Сапоги скользили по снежной слякоти. Кто-то из шедших сзади солдат упал, загремев котелком. Послышался сдержанный смех и негромкая увесистая ругань.

Чибисов остановился, поджидая Талащенко, и, когда тот вместе с Сашей подошел, сказал:

— Связной говорит, ближе дорога есть, напрямик.

— Где?

— Вахрамеев!

— Я! — солдат с кровоподтеком под левым глазом подбежал, остановился, вытянувшись в струйку перед командиром батальона.

— Где дорога ближе? — спросил тот.

— Во-он церквушку видите, товарищ гвардии майор? — Вахрамеев показал рукой па освещенную солнцем башенку костела, стоявшего на углу улицы, метрах в пятидесяти от них.

— Ну?

— От него левее возьмем. Так и выйдем к гвардии капитану Бельскому... Намного короче. Придется только по бугорку...

Одинокий, ошеломивший всех своей неожиданностью выстрел оборвал Вахрамеева на полуслове. Солдат охнул, схватился обеими руками за живот и, сгибаясь все ниже и ниже, закружился на одном месте.

— В подъезд! — крикнул Талащенко. — Ложись! Чибисов!

— Я!

— Найти эту кукушку! А то перебьют нас по одному...

— Есть! Канавин, Ревенко, за мной!

Двое солдат метнулись за командиром взвода управления на другую сторону улицы. Капитан Уваров подхватил опустившегося на колени Вахрамеева, поволок его к подъезду.

Какое-то мгновение Саша обескураженно глядел перед собой, подсознательно ощущая, что по ним стреляют, и в то же время ничего не понимая толком. Кто стреляет? Откуда? И почему здесь, в тылу батальона? Второй выстрел и резкий голос Талащенко словно подсказали ему, что надо делать. «Ведь его же... гвардии майора... Его же могут... » Зеленин кинулся к командиру батальона, что-то кричавшему через улицу Чибисову, обхватил его руками и попытался затолкнуть в темный провал ближайшего подъезда.

— Товарищ майор!

— Погоди, Саша...

— Товарищ гвардии майор!

Со стороны костела снова раздался выстрел. Тяжелый удар в спину, чуть ниже левой лопатки, мгновенная, одурманивающая и от этого словно не ощутимая боль слились в сознании Зеленина с далеким, еле слышным звуком выстрела, и все исчезло. Он даже не понял, что случилось.

Талащенко удержал его отяжелевшее, расслабленное тело и, чувствуя на руках густую, теплую кровь, стиснул зубы. Он занес Сашу в подъезд, молча посмотрел на Уварова. Начальник штаба догадался, чего он хочет, сбросил с себя плащ-палатку, расстелил ее на захламленном полу, и они вдвоем осторожно положили на нее мертвого ординарца.

Чибисов появился в подъезде запыхавшийся, какой-то нервно-веселый, но сразу оторопел, увидев на полу распростертое, недвижное тело Зеленина.

— Что там, докладывай, — хмуро взглянул на него Талащенко.

— На самой верхушке сукин сын сидел, — сказал командир взвода управления, продолжая глядеть на Зеленина.

— В костеле?

— В костеле. Живым не дался. Ревенко его третьим выстрелом снял. Обыскали и вот документики с собой захватили. — Чибисов полез в полевую сумку. — Опять эти «Скрещенные стрелы»...

Пытаясь наглухо прикрыть все подступы к королевскому дворцу, темневшему на крутом холме почти в самом центре Буды, противник отошел вверх по Дунаю, в район водолечебницы Рац и примыкавших к ней улиц. Левый сосед мехбригады Кравчука, преследуя отступающих, ворвался в седловину между двумя придунайскими высотами, круто развернул свой правый фланг и к вечеру закрепился на северных скатах горы Геллерт. Батальон Талащенко, к концу дня занявший развалины древней крепости, оказался во втором эшелоне, получил приказ выставить охранение, привести себя в порядок и до утра отдыхать.

Отделению Авдошина отвели каменный склеп, похожий на разбитый старый бастион, без крыши, с тремя высокими и узкими щелями амбразур и развалившимся входом, глядевшим внутрь крепостного двора. Здесь было холодно и неуютно, и помкомвзвода с удивлением и завистью прислушивался к смачному «художественному» храпу презревшего все Бухалова. «Вот дает жизни! И мороз нипочем!.. »

Он поднялся и, закурив, вышел наружу. Порыв ветра затрепал полы его полушубка, подхватил и унес вдаль крохотную красную искорку, слетевшую со спрятанной в кулаке махорочной самокрутки.

Бескрайний и страшный в своем безмолвии, со всех сторон подступая к горе Геллерт, лежал в ночной тьме Будапешт.

Ни одного огонька внизу, ни одной звездочки над головой. Угадывалась тускло поблескивающая внизу вода Дуная, да на севере, где-то около королевского дворца, дрожали сполохи зарева и осветительных ракет. Их белесые отблески скользили по округлым, чуть светлеющим башням Рыбацкого бастиона и острому готическому шпилю коронационного собора Пречистой Девы. Изредка ветер доносил далекую, приглушенную скороговорку пулеметов и раскатистый гул орудийных выстрелов. «Наши бьют, — понял Авдошин. — С того краю прижимают». Неожиданно справа, в Пеште, один за другим вспыхнули несколько прожекторов. Их прямые синие щупальца, отражаясь в неподвижной воде Дуная, суетливо заметались по черному небу. С набережной, по-видимому, от Цепного моста, ударили тяжелые зенитки, и тотчас же высоко над Будой стали вспыхивать и мгновенно гаснуть рыжие огоньки разрывов. Три прожекторных луча, упершись в густой слой облаков, скрестились в одной точке. Уходя от обстрела, наклонился и вильнул в сторону белый крестик пойманного ими самолета. «Транспортный, — помкомвзвода сплюнул и затоптал ногой окурок. — Небось опять железные кресты для морального духа привез... »

Зенитный огонь усилился. Медлительный неповоротливый «юнкерс» попытался, но так и не сумел уйти в непроглядную темень ночного февральского неба. Скрещенные лучи прожекторов были неотступны. И вот он качнулся, свалил на левое крыло и, охваченный дымным пламенем, скользнул вниз, к Дунаю.