Настороженный официально-деловым тоном старшины, помкомвзвода встал, хотел даже снять ушанку.
— Можно сидеть, сержант,— сказал Краснов, прислушиваясь к возникшей на передовой перестрелке.— А то чем черт не шутит — начнет обстреливать...
Авдошин присел на корточки, рукой стряхнул со лба капли пота.
— Родился я, значит, в четырнадцатом году, отец был батрак, а мать ему помогала...
Махоркин улыбнулся.
— Всего нас было четыре брата и две сестры. Кончил в школе пять групп, потом коллективизация началась, в колхоз пошел, работал с отцом и с братьями. Поначалу коней пас, потом меня в кузню взяли. Действительную службу отслужил, женился, значит... Ну, а потом война. По мобилизации воюю. Призван двадцать пятого июня. Все время в этой части. Под Ельней сюда прибыл. Сперва, до ранения, в разведроте был, ну а теперь — сами знаете. Вот и все.
— Вопросы будут? — оглядел сидящих в окопе Добродеев.
— Какие, старшина, вопросы! Знаем как облупленного!
— Кто хочет выступить?
Поднялся Приходько, сказал, что знает Авдошина почти два года, воюет этот человек отважно, привел много «языков», он, Приходько, смело дал ему рекомендацию и сейчас предлагает принять.
Взял слово командир взвода.
— Знаю я товарища Авдошина еще мало, двух недель нет. Мне лично он по душе и как солдат, и как человек. Только вот насчет дисциплинки должен построже с себя требовать. А в партию Авдошина, по-моему, принять можно. Он достоин. А если какие ошибочки будут, поможем и потребуем.
— Поступило предложение принять,— заключил Добродеев.— Кто — за? Единогласно...
После обеда, вдоволь накурившись у себя в окопе, Авдошин пошел искать Махоркина.
На передовой стояла тишина. Были предвечерние синие сумерки. Начинало морозить. Кое-где изредка постреливали, в тылу батальона глухо рокотали танковые моторы. Над головой, невидимые, прошли на Будапешт немецкие транспортные самолеты.
Командир взвода сидел в окопчике, по-турецки поджав ноги, и ел гречневую кашу с тушенкой.
— Приятного аппетита, товарищ гвардии лейтенант! — сказал Авдошин.
— Спасибо. Вы обедали?
— Обедал, товарищ гвардии лейтенант.
Махоркин что-то промычал полным ртом и стал выскребать котелок.
— Товарищ гвардии лейтенант, разрешите сегодня ночью «языка» привести?
— Какого «языка»?
— Ну... немецкого.
— А-а! — Махоркин оставил пустой котелок и аккуратно вытер платком губы. — Понимаю. Но я никакого приказа на поиск не получал.
— Жалко! А то можно было бы «языка» доставить. У меня что-то, извините за выражение, руки чешутся.
— Да вы же ранены, Авдошин! О каком «языке» речь!
— Это — ранен? — помкомвзвода презрительно глянул на разрез в рукаве шинели, сквозь который белел туго намотанный бинт. — Чепуха, товарищ гвардии лейтенант! Детская царапина! Хоть бы рана как рана! А то так... Стыдно сказать. Только одни неприятности из-за нее. И с вами вот тоже... не поладили малость.
— Последний раз, конечно?
— Точно, товарищ гвардии лейтенант! Первый и последний! Уж вы поверьте моему слову.
— Ладно, поверю.
— Ну... Спасибочко вам!
Когда почти совсем стемнело, на переднем крае появились двое военных. Они вышли из бронетранспортера, остановившегося в лощинке на западной окраине Баклаша, и, спросив у одного из встреченных ими солдат, где штаб первого батальона, дальше пошли пешком.
Впереди шагал невысокий полный человек в бекеше и в папахе, чуть позади — подтянутый и стройный, пружинящим легким шагом шел второй в перехваченном ремнями полушубке.
У входа в землянку, прилепившуюся к длинному сгоревшему сараю, их остановил часовой:
— Стой! Кто идет?..
Оба остановились.
— Здесь Талащенко? — спросил перехваченный ремнями офицер.
В ответ на это часовой скомандовал «Кругом!» и щелкнул предохранителем автомата.
— Я Гурьянов,— сказал тот, что шел впереди.— А это мой адъютант старший лейтенант Ибрагимов.
— Никакой Гурьянов приказано не пускать. Ибрагимов тоже.
— Командира корпуса не пускать? — улыбнулся генерал.
— Кру-гом! Не разговаривай!
Генерал усмехнулся и пожал плечами. Ничего не поделаешь, часовой охранял свой пост. Но Ибрагимов уже закипал.
— Ну будет тебе!.. Ох, парень, влетит тебе! Где разводящий?
— Кругом, сказал!
Талащенко, проснувшийся от громких голосов у входа в землянку, спросонья не сообразил, что происходит. А когда до него дошло, просто ужаснулся. «Перестарался, Садыков! Перестарался, черт отчаянный!..»
— Кругом! Стрелять буду! — прикрикнул наверху Садыков.
Ему ответил окающий волжский говорок генерала:
— Понятно... Понятно...
Командир батальона бросился к двери.
— Отставить, Садыков! Пропустить!
— Есть пропускать, товарищ гвардии майор!
Гурьянов неторопливо прошел в землянку, сел на какой-то ящик возле стола с коптящей свечкой-плошкой, и его светлые глаза остановились на Талащенко.
— Хорошо, гвардии майор! Хвалю! И тебя хвалю, и твоего солдата... Ну-ка позови его!
Вызванный комбатом Садыков, сбежав по ступенькам, щелкнул каблуками, впился взглядом в генеральские погоны, тускло отсвечивающие большими звездами.
— Гвардии красноармеец С-садыков прибыл п-по вашему приказанию!
— Хорошо службу несешь, красноармеец Садыков.
— Служим Советскому Союзу!
— Ибрагимов! — повернулся генерал к своему адъютанту.— Благодарность в приказе и звание младшего сержанта. А ты, младший сержант, иди. Продолжай службу. До свиданья!
Козырнув, Садыков опять щелкнул каблуками, робко подержался за протянутую генералом руку и вылетел наружу.
— Ну, гвардии майор, еще сутки на своей двести четырнадцатой выдержишь? — суховато спросил командир корпуса.
— Выдержу, товарищ генерал.
— Честно? Или другое сказать боишься?
— Честно! Только прошу помочь артиллерией.
— Помогу. А теперь веди к своим, прямо на двести четырнадцатую. Кто у тебя там?
— Рота гвардии старшего лейтенанта Бельского.
— Знаю, знаю. Как раз видеть хотел.
Ибрагимов поднялся первым и широко распахнул дверь землянки. Из тьмы пахнуло морозным холодком. Где-то далеко встрепенулся и тотчас же смолк пулемет.
Солдаты на позиции спали где и как попало. На дне траншей, скрючившись в уголках стрелковых ячеек, на патронных ящиках. Кое-кто потягивал махорочные самокрутки. Не смыкали глаз только боевое охранение и дежурные наблюдатели во взводах.
Бельского нашли в ячейке управления. Талащенко предусмотрительно послал вперед Зеленина, и командир роты встретил генерала бодрым и четким докладом.
— Поздравляю, гвардии капитан, с высоким званием Героя Советского Союза! — протянул ему руку Гурьянов.— Сегодня Указ пришел.
— Спасибо, товарищ генерал! — растерянно, не по-устав-ному ответил Бельский.
— И тебе спасибо! Особо — за сегодняшний день.
— Служу Советскому Союзу!
— Ибрагимов! — позвал командир корпуса.— Вернемся, позвони Мазникову. Скажи, что я приказал представить старшего лейтенанта к очередному воинскому званию. А вы, гвардии майор,— повернулся он к Талащенко,— завтра же представляйте людей к наградам. И не скромничайте — они заслужили. Честно скажу, боялся я сегодня за вас, за эту двести четырнадцатую. Но завтра я буду спокоен...
Он пошел к брустверу, выглянул из окопа. Внизу, в пологой лощине между двумя высотами, до сих пор еще горели немецкие танки, и рыжие отблески огня трепетно метались по черному снегу.
— Как Соломатин? — негромко спросил Талащенко у появившегося в траншее Краснова.
— Умер. По дороге в санчасть.
— Жалко парня...
Гурьянов обернулся.
— Кто умер?
— Парторг третьей роты гвардии старшина Соломатин, товарищ генерал,— хмуро ответил замполит батальона.— Бросился с гранатами на «королевского тигра», подбил, но самого... из пулемета.
— У вас батальон героев, гвардии майор,— после минутного молчания сказал командир корпуса.—Благодарю вас всех!.,
