— Не первый раз, товарищ гвардии старший лейтенант!

Незадолго до выхода Отар Гелашвили сел писать письмо. Авдошину это не понравилось. Он долго кружил вокруг своего солдата и наконец не выдержал:

— Отставить, гвардия! Ни к чему это. Утром дома будем, тогда и напишешь. А сейчас вроде как завещание.

Гелашвили молча посмотрел на него темными удивленными глазами, потом аккуратно сложил начатое письмо и вместе с ненадписанным конвертом сунул в вещевой мешок:

— Понимаю, дорогой.

Около восьми в избу, занятую разведчиками, стряхивая с шинелей снег, вошли Добродеев, Талащенко, Бельский и Богданов.

— Готовы, ребята? — спросил начальник разведки.

— Как штык!

— Насморк у кого-нибудь есть?

— Какой насморк на войне, товарищ гвардии подполковник?!

— Кашель?

— Тоже нету!

— Смотрите! На той стороне чихнешь — очередью из автомата отзовется!..

— Знаем!

Опять отворилась дверь, и на пороге появился Краснов. Добродеев и Приходько сдали ему партийные билеты, Гелашвили — кандидатскую карточку, Садыков — комсомольский билет. Красноармейские книжки, письма, фотокарточки собрал командир роты...

Минут через пять один за другим, увешанные гранатами и запасными дисками к автоматам, в новеньких белых маскхалатах разведчики вышли из прокуренной избы во тьму уже надвинувшейся ночи. К переднему краю двигались гуськом: впереди Добродеев, замыкающий — Гелашвили.

В окопах их встретили приглушенным шепотом:

— Пошли, значит, братцы?

— С богом, ура! — усмехнулся Авдошин.

— На рожон, ребята, не лезьте!.. Осторожней.

— Закурите на дорожку.

Разведчики остановились, присели в окопе, закурили, привычно пряча в ладонях горячие угольки самокруток.

Богданов негромко спросил:

— Саперы здесь?

— Здесь,— отозвались из темноты.— Мы готовы, товарищ гвардии подполковник.

В окопе боевого охранения Богданов, командир батальона, Краснов и Бельский молча пожали каждому руку — слова тут были не нужны. Только начальник разведки негромко сказал Добродееву:

— Ни пуха ни пера, старшина!..

За сутки до этого, такой же безлунной и ветреной ночью, в соответствии с приказом Балька части мотодивизии СС «Фельдхеррнхалле», соблюдая все меры предосторожности, начали выдвижение из Будапешта к «Линии Маргариты» в район намеченного удара. Танки, которыми Бальк обещал командиру дивизии генерал-майору Папе усилить его части, разгрузились на железнодорожной станции Товарош, близ города Тата, и к местам сосредоточения шли своим ходом.

Над белыми прибалатонскими равнинами, над лесами Вэртэшхэдыпэгского горного массива густела дымная снежная мгла. Громыхая широкими гусеницами и устремив вперед тяжелые набалдашники дульных тормозов, медленно ползли по метельным дорогам «тигры» и «пантеры». Понуро и неохотно шла к переднему краю венгерская пехота, на каждом привале недосчитывавшая людей: десятки солдат дезертировали, не дойдя до передовой. Поеживаясь от холода, тянулись колонны немецких автоматчиков. Проплыл и растаял в темноте кавалерийский полк гонведов. Подтягивалась к огневым позициям артиллерия, а вслед за ней неуклюжие «оппель-блитцы» везли ящики со снарядами...

Старшие немецкие офицеры, изредка появлявшиеся в окопах, предназначенных к наступлению частей, внушали солдатам, что русские на плацдарме обескровлены, их резервы еще на той стороне Дуная и предстоящее немецкое наступление должно непременно завершиться успехом — войска большевиков будут отрезаны от переправ, их коммуникации и тылы дезорганизованы, все части, находящиеся на плацдарме, окружены и уничтожены.

Огромная военная машина, растянувшаяся почти на полсотни километров от Будапешта до озера Веленце, была заведена, все пружины ее напряжены до предела, и стоило только Вальку дать в эфир условный сигнал, вся эта масса пехоты, танков и артиллерии обрушится на советские части, стоящие перед «Линией Маргариты»...

«Но когда, когда будет дан этот сигнал?» — прислушиваясь к ночной тишине переднего края, спрашивал себя Богданов, ожидавший в штабе Талащенко возвращения поисковой группы.

«Когда?» — это было сейчас главным. Это нужно было знать, чтобы опередить врага, смешать все его карты.

Авдошин полз по следу Добродеева, но самого Добродеева не видел: старшина словно слился с очень близким белым горизонтом.

Минут через двадцать добрались до овражка на ничьей земле. Приходько, появившийся сразу за Авдошиным, тяжело дышал и отплевывался. Садыков вытирал рукавицей потное лицо. Осипов был, как всегда, молчалив и угрюм. Последним, после саперов, скатился в овражек Отар Гелашвили.

— Саперы, давай вперед! — негромко скомандовал Добродеев.

Два сапера, один пожилой, другой совсем молоденький, выбросив перед собой шесты миноискателей, выбрались из овражка. За ними пополз Добродеев и все остальные, в прежнем порядке.

Над головой редкими звездами сверкала декабрьская безлунная ночь. Опять где-то стреляли, опять наискосок к земле, казалось, совсем близко, почти поминутно взмывали вверх осветительные ракеты.

Саперы молча работали впереди, и обнаруженные ими мины Авдошин считал по минутным остановкам Добродеева, который, оборачиваясь, чуть слышно говорил:

— Стой!

Помкомвзвода передавал команду дальше, Приходько, тот — Садыкову, и вся группа останавливалась. Потом старшина командовал «Пошли!» — и снова пять — семь метров по-пластунски, лицом в снег.

— Амба! — сказал наконец Добродееву молоденький сапер.— Дальше чисто!

— Спасибо, браток!

— Не за что.

Старшина вытер рукавицей лоб.

— Давайте теперь до дому.

— Сейчас пойдем. А вам счастливо, хлопцы!..

Саперы поползли обратно, а Добродеев кивком приказал своим разведчикам: «Вперед!»

Передний край противника они миновали удачно, по одному перебравшись через противотанковый ров между двумя немецкими пулеметными окопами, расположенными по фронту метрах в ста друг от друга. Потом осталось позади и проволочное заграждение. Переждав несколько минут, броском перебрались через шоссейную дорогу и, пригибаясь к земле, вошли в парк на северо-западной окраине Мартон-Вашара. Тут стояла глухая тишина. Неподвижные, засыпанные снегом, переплетались ветвями могучие старые буки. В их вершинах, сдувая снежную пыль, шумел ветер.

Прячась за толстыми стволами, замирая почти на каждом шагу, разведчики обогнули поляну, на опушке пересекли узкоколейную железную дорогу и, пройдя через весь парк, очутились на окраине городка.

Налево тянулась улица, застроенная низенькими одноэтажными домиками. В окнах одного из них неосторожно поблескивал свет. Где-то монотонно трещал мотор — видно, работал движок радиостанции. Темно-серой лентой на север, к деревне Тордаш, уходила накатанная дорога.

Добродеев огляделся.

— Т-так,— сказал он.— Вышли, кажись, правильно.

— Двинем дальше? — спросил помкомвзвода.

— Двинем.

Все шестеро, низко пригибаясь к земле, перемахнули улицу, опять свернули под какие-то деревья и дворами вышли к последним домикам. Старшина коротким взмахом руки приказал залечь, а сам пополз вперед, за угол низкого и длинного, похожего на сарай строения. Дорога на Тордаш, намятая гусеницами танков и колесами автомашин, засыпанная конским навозом, была теперь в трех шагах от него. На выезде из Мартон-Вашара, уже в поле, виднелся поднятый шлагбаум.

«Подождем здесь»,— решил Добродеев и два раза тихонько свистнул.

— Слушай, Ваня,— сказал он Авдошину, когда все подошли,— закрой шлагбаум. Осипов — с тобой. Гелашвили и Приходько — охранять выезд из города! Вдруг немцы попрут, прикроете. А мы тут с Усманом. Подождем полчасика. Может, кто поедет.

Ждали долго. Только часа через полтора вдали на дороге послышался шум машин. Было похоже, что идет колонна, и немного погодя четыре грузовика с пехотой остановились у закрытого шлагбаума. С передней машины спрыгнули солдаты. Двое остановились около кабины, громко и быстро говоря что-то водителю, третий, долговязый, в длинной шинели, пошел поднимать перекладину; четвертый неторопливо сошел на обочину дороги и остановился в трех шагах от замершего, вросшего в снег Добродеева. Рассеянно глядя в сторону и мурлыча себе под нос, немецкий солдат сделал то, что собирался сделать, и вприпрыжку побежал обратно.