— Нет, — сказала я.

— Еще не поздно.

— Поздно. Когда Шеффи было семь лет, я решила, что детей у меня не будет. Обратилась к врачу…

— И ты уехала, потому что несчастье было слишком велико для тебя?

— Тяжело вспоминать это, — сказала я. — Тебе еще налить?

Он кивнул, я взяла у него стакан и направилась в кухню. Я не была уверена, что здорово придумала с этим виски и разговором на все эти темы. Я много лет не была с ним наедине. Пока я оставалась на кухне, он продолжал говорить. Он говорил о Шеффи, о том, как тот помогал ему мыть машину. О, мне было очень тяжело это слушать.

Когда я принесла ему выпивку, он усадил меня рядом и опять углубился в воспоминания. Вспомнил, как горд был Шеффи, научившись кататься на двухколесном велосипеде. Как показывал отцу свои поделки, выставленные в школьном холле. Как хотел знать, сколько всего бабушек и дедушек у него есть, может ли он и Челси называть мамой…

У меня комок подступил к горлу, но я все-таки спросила:

— И он звал ее мамой?

— Нет, Челси сказала, что, хотя она и любит его, и заботится о нем, и даже позволяет себе иногда его шлепнуть, но только ты — его настоящая и единственная мама… Они даже решили, что для него у нее будет особое имя, обозначающее мать — Мадре. И девочки тоже стали ее так звать.

— Да, она выдающаяся женщина, — сказала я. — С ней можно чувствовать себя в безопасности.

— Если бы я не был столь удачлив, Джек, если бы в моей жизни не появились две великие женщины, я не протянул бы так долго. Я бы так и не узнал, что у меня был сын, я жил бы свинья свиньей. И я не был бы теперь с тобой.

На глаза у меня навернулись слезы, я подняла стакан и залпом осушила его.

— Хватит, — взмолилась я. — Не нужно больше вспоминать о нем.

Майк обнял меня за плечи.

— Я делал это не для того, чтобы тебя огорчить. Конечно, мы много не будем об этом говорить, но это наша общая утрата. У меня есть Челс, девочки, все так. Но он был наш, мы оба потеряли его.

Он прижал свою голову к моей и, кажется, он тоже плакал — по крайней мере, беззвучно, не столь драматично, как я. Но разговор на этом не прекратился, напротив — сквозь слезы мы стали вспоминать наших родителей, Шеффины капризы и достижения, похороны.

Я рассказала ему, какие страшные дни, недели и месяцы мне пришлось тогда пережить. Как друзья опасались, что я наложу на себя руки, а я действительно считала, что никто не вправе отнять у меня этой единственной возможности спасения. Я говорила, как не могла подняться с постели, была не в состоянии водить машину, как рыдала дни напролет, прерываясь только для того, чтобы собраться с силами и рыдать снова. Как мои чувства притупились до того, что мне казалось, между мной и жизнью воздвигнута непроницаемая стена. Как тело мое на некоторое время просто умерло, а в душе царило полное опустошение без проблеска надежды и малейшего интереса к жизни. Как я была уверена, что выкарабкаться мне не удастся.

И оказалось, что сама я тоже не все знала. Не знала, что Майк был до того потрясен случившимся, что в ярости хотел разыскать проклятого водителя и учинить над ним жестокую расправу. Только Челси остановила его, хотя он и не помнит, каким образом. Он не решался говорить мне о своих переживаниях, потому что считал, что по сравнению со мной он находится в выигрышном положении — ведь у него была жена и двое детей. Он тоже рыдал от сознания собственного бессилья, терял власть над собой, предавался пьянству. Челси водила его к врачу, ему назначили какие-то процедуры.

— И это помогло? — спросила я.

— Не знаю. Первое время я мог думать только об одном — я хотел оказаться на его месте. Ведь я дважды получал пулю на задании, но оба раза это были простые ранения.

— Майк, он остался у тебя в памяти одиннадцатилетним?

— Да, — сказал он удивленно. — А у тебя?

— У меня тоже. Я не могу представить себе, каким он был бы в тринадцать лет, в четырнадцать.

— Да, мы никогда не узнаем, что было бы с нами, что было бы с ним…

— Почему ты заговорил со мной обо всем этом? — спросила я.

— Когда-то надо было все расставить по своим местам. Мы никогда с тобой не говорили о нем, но я знал, что ты прошла через мясорубку и никогда не забудешь его, как не забуду и я. Нам всегда будет его не хватать. И я обязательно должен был сказать тебе спасибо за те годы, что я мог с ним встречаться. Ты спокойно могла не позволить мне этого, особенно, если вспомнить, как мало внимания уделял я ему, когда он был совсем маленьким.

— Скажи спасибо Челси, это она все устроила.

— Ей я говорил, я не говорил тебе. Благодаря тебе я стал его отцом.

— Я просто использовала подвернувшуюся возможность.

— Не нужно шутить, Джек… — сказал он и взял со стола салфетку, чтобы вытереть пот со лба. — Мы обязательно должны были поговорить с тобой обо всем.

— Ты просто выполнял поручение Челси.

— Ну и что? Да, она сказала, что я не должен скрывать от тебя свои чувства, что мне обязательно нужно услышать от тебя, как тебе тогда было трудно. Но ведь с тех пор, как ты сказала мне, что нам нужно разойтись, это наша первая встреча наедине.

— Первая была в больнице.

— Нет, там с нами был Шеффи.

— Да, ты прав, — сказала я и на миг прижалась к нему.

— Ты должна помнить, что я люблю тебя. Не как сестру, жену или любовницу — нет. Я люблю тебя за то, что ты подарила мне сына, помогла мне стать отцом и была со мной, когда его не стало. Я хочу, чтобы у тебя все было в порядке, а если тебе понадобится моя помощь, я всегда к твоим услугам. — Он взял меня за голову и поцеловал в лоб.

— Я тоже люблю тебя, — сказала я.

— Не нужно говорить этого.

— Я знаю. Но все-таки спасибо и тебе.

— За что?

Я посмотрела в его влажные глаза:

— За то, что ты дал мне Шеффи. И за то, что ты стал таким милым.

Мы помолчали. Пэтси Клайн тоже исчерпала свою программу. Горела всего одна лампочка, и лед у нас в стаканах почти растаял. Мы держали друг друга за руки.

— Знаешь, о чем я думаю, Джек?

— О чем?

— Я думаю, Шеффи мог бы нами гордиться.

Мог бы. Если бы он вырос…

Глава тринадцатая

Сентябрь готовил мне еще одно потрясение, еще одно действие ужасной драмы. Я могла собрать вещи и уехать сразу же, но меня уговорили остаться — или я сама себя уговорила. Я думала, что это не так уж важно, останусь я или уеду. Я не была уверена, что мой отъезд что-нибудь изменит.

В воскресенье утром, пока Майк принимал душ, я немного прибралась, сделала кофе, вытерла кухонный стол и прямо в халате отправилась за утренней газетой. В конце улицы я видела машины, кружившие в поисках свободного места для стоянки, а ведь было всего семь утра.

Мои газеты всегда были сложены пополам и схвачены резинкой. Какие бы щедрые чаевые я ни давала почтальону, он все равно не удосуживался доносить газету до крыльца, и мне приходилось идти за ней почти до самого тротуара.

Я положила ее на кухонный стол и налила себе кофе. Я устроилась поудобнее, надеясь, что Майк не заведет болтовню с утра пораньше. В воскресенье утром я не люблю никуда торопиться. Я сняла резинку и развернула газету.

Я думаю, мой крик был слышен довольно далеко. Продолжая кричать, я чуть не скатилась со стула — в газету был завернут сморщенный окровавленный палец.

Оправившись от шока, я выскочила на лестницу. Майк спускался вниз с полотенцем через плечо.

— Газета! — закричала я. — В газете отрезанный палец!

Увидев все своими глазами, он на миг утратил дар речи.

— Боже!.. Может быть, он не настоящий, — с трудом вымолвил Майк.

— Только не трогай его! — приказала я.

— Скверная штука, — сказал он с отвращением. — Только не волнуйся. Я сейчас позвоню этому, как там его…

— Боджу, — подсказала я сквозь слезы. — Телефон в этой книге под буквой «Б».

— Этот сукин сын не в своем уме, — бормотал Майк, набирая номер. — Я слыхал о ревнивых любовниках, но это нечто невообразимое. Что же — они не пришивают пальцы обратно? Чем они там занимаются? Прислали его тебе, как выдранный зуб и… Боджа Скалли, пожалуйста. Это очень важно… Майкл Александр. Да, Александр… Я звоню от Джеки Шеппард и это очень важно. Спасибо…