Пол был разделен на сто полей, и у стен из сочленений плит к потолку поднимались мраморные полуколонны, а в промежутках полуколонн – зеркала, увенчанные этакой разбросанной листвой. Неревен всегда завидовал зеркалам за умение рисовать, а сейчас глядел через них за людьми.

Людей в зале было, как мальков в верше. Знатные были одеты пестро, а горожане в черных костюмах. Неревен прислушался: знатные возбужденно шушукались. Откуда-то пошел слух, что господин Даттам уговорил Арфарру-советника примириться с Кукушонком. Добрый знак, – значит, господин Даттам сильнее беженца из империи, а знать, видать, сильнее Даттама, что он на ее стороне!

Арфарра спускался вслед за королем, в золотом паллии, за его спиной несли треножники в форме крыльев, из треножников шел голубой дым, перед Арфаррой бежала белая мангуста.

Горожане закричали, увидев Арфарру, а одному из горожан сел на плечи щекотунчик, и тот заплясал совсем хорошо. Неревену тоже хотелось поглядеть щекотунчика, однако учитель велел ему смотреть за всеми приглашенными, особенно за Марбодом Кукушонком, а для этого нужны совсем другие глаза, чем те, которыми видят щекотунчиков.

Соседи горожанина, однако, щекотунчика увидели и засуетились руками и ногами.

Неревен заметил, что чужеземцы, Ванвейлен и Бредшо, не суетились ничуть, а брезгливо, как Даттам, поджимали губы. Многие на них оборачивались. Тут за спинами чужеземцев подошли и встали четыре стражника в зеленых с серебром кафтанах, с красными пальмовыми луками и секирами за поясом. В руках они держали короткие стрелы-громотушки. На стрелах было королевское оперение, белое с двумя черными перьями, такие стрелы страшно визжали в воздухе, распугивая духов, а еще их можно было использовать вместо кинжалов.

Надо сказать, что стражники тоже слегка подскакивали.

Итак, Неревен смотрел на Кукушонка и на всех остальных, а королевская сестра глядела только на Кукушонка.

– Ах, как он красив, – сказала она. – Кафтан на нем белее снега, ворот оплетен серебряным шнуром с жемчугами, и в распахнутом плаще видны жемчужные грозди на подоле. Даже Белый Эльсил рядом с ним – как луна рядом с солнцем и мне жалко, что этот малиновый плащ скрывает его стан и меч Остролист, так что мне не виден цвет сапог, видно только, что каблуки красные и высокие.

Неревен покраснел и поглядел на свои башмаки: на них-то были не высокие каблуки, чтоб удобнее вдевать ногу в стремя, а высокие подошвы, чтоб сподручней ступать по грязи.

Неревен глядел на свои башмаки и ничего не видел сквозь слезы, и думал: «Неужели она любит Кукушонка?» И решил, что не любит, потому что совсем не ревнует к Белому Эльсилу. Это, вообще, удивительно, что такие вещи здесь не оскорбляли ни богов, ни людей. А в империи такие вещи оскорбляют богов страшно, потому что когда государь Иршахчан восстанавливал справедливость, стоило одного боевого друга казнить за непочтительность, как другой непременно покушался на государя, и стало ясно, что такая вещь противоестественна.

Размышления его прервал общий крик: Неревен очнулся и увидел в зеркале: белая мангуста мечется по яшмовому квадрату, а над ней, неизвестно откуда, белый кречет. Вцепился в загривок, замотал головой, мангуста закричала и забила лапкой, – а родовая птица Белых Кречетов уже летела вверх, вверх, в Облачную Залу. Щекотунчик совсем насел на горожанина, тот сомлел и свалился вниз. Все оцепенели. Чужеземец, Ванвейлен, обернулся, выхватил у стражника за спиной лук, наложил стрелу и выстрелил. Стрела заорала диким голосом, заспешила за кречетом, кречет нанизался на нее и упал.

Не так трудно было подстрелить птицу; кто, однако, будет ввязываться в божьи распри?

Мангуста на полу затихла и вывалила язычок наружу. Все немножко окаменели. Паж протянул стрелу с убитой птицей королю.

– Кто стрелял? – спросил король.

Чужеземец, Ванвейлен, вышел к королю, стал перед ним на одно колено. Под мышкой у него все еще торчал красный лаковый лук стражника.

– Как же ты не побоялся? – спросил король Алом с восхищением.

Чужеземец улыбнулся нагло:

– Я решил, что если это божий вестник, с ним все равно ничего не случится, а если кречета науськал человек – боги не попустят, чтобы он улетел живым.

Король улыбнулся.

– Это ваш корабль, – сказал он, – пришел из Западной Земли? Я приму вас завтра в полдень.

Король снял с правой руки золотое запястье, чужеземец поклонился и принял подарок.

Арфарра стоял рядом с королем, в золотом паллии и накидке из перьев, и лицо его было совершенно бесстрастно. Он только чуть повернул голову к Хаммару Кобчику и сложил руку на руку: «Не надо».

И тут Марбод вышел вперед и сказал:

– Дрянь из-за моря! Кто ты такой, чтобы вмешиваться в распри богов?

Даттам тихо охнул, – теперь о примирении не могло быть и речи. А чужеземец поднял убитого кречета за лапку и сказал:

– Ваше величество! Разрешите, я скормлю этого волосатого бога своей кошке?

Двое товарищей схватили побелевшего Марбода, а тот стал пускать пузыри и рыть сапогом пол.

– А чужеземец, – сказала рядом прекрасная Айлиль, – тоже достойно одет и отважен. Если бы он промахнулся на глазах короля, – что б ему оставалось, как не покончить с собой от стыда?

Сердце у Неревена застучало, как тогда, когда он глядел на башмаки. «Святотатец он, вот кто! Чужие боги ему не страшны, зато он понял, что учитель – первый человек в королевстве, и решил оказать ему услугу».

– Давеча, – сказал Неревен вслух, – городской совет обидел его товары. А потом его надоумили искать защиты у короля. Вот алчность и сделала торговца храбрым!

– Ах, нет, – возразила королевская дочь. – Никакие эти люди не торговцы. И держится он свободно, и стреляет дивно.

Эконом Шавия оправил паллий и сказал:

– И сами они торговцы, и страна у них – страна торговцев. Выборный от ювелирного цеха назначил ему цену за камни ниже, чем вода в пересохшем колодце, и пригрозил арестовать судно, если он будет торговать камнями помимо цеха. Если б вы видели, прекрасная госпожа, как он обиделся! Выборный ему говорит: «Ламасса – свободный торговый город, вы здесь не в империи, где всякий чиновник цехом помыкает, у нас цех сам следит за справедливой ценой». А тот в ответ: «А у нас, говорит, в городе есть такое место, где сходятся покупатели и продавцы, так что на одного продавца – сто покупателей, и на одного покупателя – сто продавцов. И тогда товар назначает себе цену сам, без чиновников и выборных. Вот такая цена, говорит, – справедливая». И если бы вы видели, госпожа, как гордо он говорил и как всем кругом было неловко.

Глаза королевской дочери потухли, и она уже не так внимательно глядела на чужеземца.

– Однако, – сказала она, – я тоже хочу видеть его завтра у себя.

– Да, забавно он говорил, – механически сказал Даттам. – И притом заметьте, госпожа, если утром в таком месте купить по низкой цене, а вечером продать по высокой… Или заплатить за товар, которого еще нет, а который будет через три месяца, когда цена на него возрастет. Деньги в таком месте можно делать прямо из воздуха. Кто ж такое допустит…

По правде говоря, Даттаму было сейчас не до торговли, но он изо всех сил старался показать, что происшедшее его не расстроило.

– Вот-вот… – поддакнул эконом Шавия. – И причем же тут справедливая цена? Разве количество труда, вложенного в вещь, через три месяца изменится?

Меж тем не все в зале были так спокойны, как женщины за занавеской и люди из империи. Горожане плакали над убитой мангустой, потому что она была удачей Арфарры, а знатные в пестром усмехались.

Арфарра подобрал мангусту на руки и подошел с ней к алтарю. Монахи запели на языке богов, из курильниц пошел дым, дым стал тучами, а тучи – Облачной Залой. Тут многие увидели щекотунчиков и страшных тварей там, где их не было, и золотые сады.

Неревен увидел, как Арфарра идет переходами облачного дворца, и дворец был, действительно, устроен совершенно так, как нарисовал его Неревен. Стражники в парчовых куртках стали бить и колоть всякую нечисть, а, пока Небесному Государю передавали доклад об убитой мангусте, старец Бужва, бог в парчовой куртке, мстительно улыбаясь, поманил учителя пальцем и ткнул вниз, в Неревена. Лицо у Бужвы было в точности как у того монаха, что приехал с Даттамом, проговорил с учителем, а после этого учитель стал рассеян с Неревеном.