Бегун плеснул воды на каменку. С трескучим шипением рванулись клубы густого пара, заволокли баню.
— Сваришь! — Рубль упал на пол.
— Бог один у всех, — сказал Бегун.
— Ага. «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Больше сказать-то нечего… Слушай, ну не мне же тебе объяснять. Мы ведь доски не крали, мы их спасали! — решил подойти с другой стороны Рубль, — Погнили бы все, к чертовой матери, на чердаках и в сараях. А так люди на них смотрят. Пусть не здесь, пусть в Америке, хоть в Занзибаре — главное, есть они! Ты же художник, едрена корень, ты же больше меня понимаешь. Такая красота в болотах пропадает! Неужели ты не хочешь, чтобы ее люди увидели?
— Не в доске красота, — сказал Бегун. — Ты лица у них видел, когда они молятся? Вот где красота.
— Мой Спас! — исчерпав все аргументы, заорал Рубль. — Не отдам! Я за него муки принял!
— Еще примешь, — захохотал Бегун и, пригнувшись к полу, снова плеснул воды.
Рубль с воплем, лбом выбив дверь в густом тумане, вылетел из баньки и заплясал на заиндевелой траве, источая пар от красной обваренной кожи.
Еще не ударили морозы, октябрь понемногу выхолаживал землю, сковал ручьи и болота, ноябрь покрыл их снегом; изо рта валил пар, но воздух еще не жег щеки, а холодил, напоминая, что дело к зиме.
Когда стемнело, Бегун оделся и вышел из дому. Как обычно, он не пошел напрямки, по пробитым в снегу тропам, а воровато обогнул село кругом, по лесу, глубоко проваливаясь в сугроб. Собаки не приучены тут были сторожить от людей, встречали молча.
В поповском доме тускло светилась лучина за промасленным холстом в окне. Бегун встал за овином, осторожно поглядывая из-за угла, в который уже раз радостно удивляясь тому, что вот через двадцать с лишком лет угораздило снова торчать под окнами и томительно ждать свидания, считать минуты и гадать: выйдет ли она или погаснут окна, и опять придется ему, уставшему от ожидания до дрожи в руках — будто камни таскал, — плестись обратно.
Стукнула дверь, с крыльца сошел Еремей и зашагал через село к себе. Чуть погодя раздался скрип снега под ногами — Неждана в наскоро повязанном платке, в заячьем полушубке бежала к овину. Свернула за угол, налетела в темноте прямо на него, вздрогнула и даже вскрикнула тихо. Бегун схватил ее, прижал к себе, стал торопливо целовать холодные щеки, волосы над упавшим на плечи платком.
Неждана оттолкнула его и отступила на шаг, глядя испуганными круглыми глазами.
— Что ты?.. Грех-то какой!.. Никогда так не делай, а то не приду больше!
— Не буду, не буду…
— Господи… — она прижала ладони к пылающим щекам, укоризненно качая головой. — Батюшка угадает, спросит, а я соврать-то не смогу!
— Еремей приходил?
— Да… Жалко мне его. И стыдно… Сидит, молчит и глаза прячет. И я посмотреть не решаюсь. Так и сидим… Угадал, наверное, — следы-то нетрудно прочесть, — указала она на глубокие следы Бегуна. — А не дай Бог, Петр узнает — убьет или тебя, или меня…
— Ты моя Неждана… — Бегун осторожно, чтобы не испугать снова, провел рукой по ее тяжелым шелковым волосам. — Я думал — жизнь кончилась, что было, то было, а больше ждать нечего. А Бог такую нежданную радость дал…
— Не будет нам радости, — Неждана была расстроена сегодня, в голосе дрожали слезы. — Я давеча гадала на зеркалах: два зеркала напротив поставила, две свечи зажгла, а не увидала — ни тебя, ни Еремея, ни другого… Видно, в чернички[5] мне идти написано…
— Да в ваших зеркалах и себя-то трудно увидеть, — засмеялся Бегун.
— А батюшка нынче опять Еремею про свадьбу говорил, — не слушая, продолжала она. — Сватов велел на той неделе слать… Не знаю я, что мне делать… — она всхлипнула. — Лучше б не приходил ты к нам, лучше б я тебя не встречала…
— Послушай, Неждана, — сказал Бегун. — Помнишь, ты говорила, как двое перед церковью, при всем народе, взялись за руки и батюшке в ноги упали? Завтра Пятница,[6] давай и мы с тобой, как народ соберется…
— Нет!.. Нет, что ты! — она испуганно замотала головой.
— Зачем мучить друг друга! Лучше сразу все решить.
— Нет! Нет! Нет! Он нас не благословит! — Неждана даже отступила к дому.
— Это честно будет, и перед людьми, и перед Богом. Чем вот так прятаться, как два вора! Ты же сама говоришь — Еремей угадал, а значит, скоро все узнают… Не благословит — пойдешь замуж за Еремея, а я тебе на глаза попадаться не буду…
— Не решусь я, при всех…
— Я сам к тебе завтра подойду, — настаивал Бегун.
— Вышел кто-то, — обернулась Неждана к дому. — Идти мне надо…
Бегун удержал ее за руку.
— Сговорились? Как все перед церковью соберутся…
— Петр! — ахнула Неждана. — Пусти, увидит! — она отчаянно рванулась.
— Сговорились? Не испугаешься в последнюю минуту?
— Хорошо, будь что будет… — тихо сказала Неждана. Бегун отпустил ее, и она, наконец, побежала к дому.
— Где тебя носит на ночь глядя? — грубо спросил Петр.
— В овин ходила, сена ягнятам дала…
Петр прошел дальше, встал в шаге от Бегуна, притаившегося за углом, подозрительно огляделся и пошел обратно.
Вернувшись домой, Бегун запалил лучину и сел, глядя на пляшущий огонек, улыбаясь. Услышал вдруг, что руки пахнут Нежданой — терпким настоем из березовых почек, которым озерские девки мыли волосы, — и прижал ладони к лицу. Потом перенес лучину на лавку в угол, чтобы осветить икону, и встал на колени.
— Господи, — сказал он. — Вот он я, грешный. Ты знаешь, я суетно жил, все бежал куда-то, чего-то искал и не понимал, что ищу тебя, Господи. И вот я снова такой, каким ты меня явил на этот свет: с чистой душой, беспомощный и весь в твоей власти. Господи, я никогда и ни о чем тебя не просил, сейчас в первый раз прошу: помоги, Господи, яви завтра свою милость…
Распахнулась дверь, ударил холодный сквозняк и загасил лучину. В сараюшку ввалился Рубль, промерзший, с заиндевелой бородой.
— Хватит лучину жечь — двадцатый век на дворе! — заорал он. — И сказал Лева: да будет свет. И стал свет! — он включил мощный фонарь. Жесткий электрический луч прорезал таинственную полутьму, осветил клочья мха, торчащего меж неровно тесанных бревен, потрескавшиеся тусклые краски на иконе.
Бегун поднялся и сел за стол, по-прежнему покойно улыбаясь в пространство. Рубль озадаченно глянул на него, вытащил сигарету, шикарно прикурил и пустил кольцо дыма ему в лицо. Бегун не реагировал.
Лева протянул ему пачку, Бегун взял сигарету и тоже закурил. Рубль терпеливо ждал. Бегун несколько раз затянулся — и вдруг выхватил сигарету изо рта, изумленно глянул на нее и на сияющего Левку:
— Откуда?
— Ну наконец-то! — поклонился Рубль. — Проснулся, слава Богу! С добрым утром вас!
— «Буран» нашел? Как?
— Как?.. — усмехнулся Лева. — Я неделю уже с утра до вечера по лесу бегаю, пока ты тут мечтаешь!.. Я еще тогда, весной, подумал: не может быть, чтоб далеко было, — взахлеб стал объяснять он. — Еремей, конечно, здоровый мужик, но сколько он нас двоих на себе переть мог? Ну, я к старикам издалека подошел: бывают ли, мол, в этих краях природные катаклизмы? А они говорят — был вихрь лет десять назад, думали уже, Страшный суд начался, но он стороной прошел, много леса повалил. И показали, в какой стороне. Как болота стали, я двинул — всего-то пять часов идти. Не промахнешься — бурелом полосой лежит, как ни петляй, все равно к нему выйдешь. Я вдоль пошел, смотрю: стоит! Стоит, родимый! — радостно засмеялся Лева. — Только поржавел чуток. Но у Потехина в прицепе и масло, и инструменты. Аккумулятор сел, так я снегу натопил — долил. Молился полчаса, боялся ключ повернуть, молился первый раз в жизни, чтоб завелось! Свечи на костерке прокалил, ввернул горячие — завелся! Завелся!! И зарубки твои на месте! — он изо всех сил лупил безучастного Бегуна кулаком по плечу. — Все! Конец! Отмучились! — он вскочил и пнул столец, запустил в угол светильник с лучиной и заметался по дому, опрокидывая и круша все, что можно было свалить на пол. — Спасибо этому дому! Конец, Бегун, свобода!! Вставай!! По моей лыжне и ночью дойдем! Они к утру только очухаются — а мы уже далеко!
