– Для родителей мы навеки глупые дети, правда? Мне вот мама никак не простит развода… Переживает. А собственно, почему? Мы все стали намного счастливее. И я, и Сергей, и сынуля… Только и начали нормально разговаривать друг с другом, когда все разъехались. А то невозможное дело, как скорпионы в банке, вечная грызня…

– Ты даже не позвонила человеку, к которому мы едем! – нагнувшись к ней, громко сказала Александра, пытаясь перекрыть голос диктора из динамика, объявлявшего следующую остановку.

Электричка тронулась. В переполненном вагоне мгновенно стало душно. Люди стояли в проходах, теснились возле раздвижных дверей. Кисло пахло мокрой одеждой. Мелькнул освещенный лимонным светом перрон, заметаемый крупными снежными хлопьями, которые таяли, едва коснувшись черных зеркальных луж. Теперь за окном несся бесконечный серый бетонный забор, расписанный граффити, отгораживавший железнодорожные пути от улицы. Александра, терзаемая нарастающей тревогой и ничуть не успокоенная улыбкой, которую послала ей в ответ приятельница, повторила уже настойчивее:

– Ты даже не позвонила, а вдруг его на месте не окажется?!

– Не переживай, он всегда дома, – все еще улыбаясь, ответила Марина.

– Так уж и всегда?

– Можешь не сомневаться.

– Такой домосед? – недоверчиво спросила художница. – А ты уверена, что он будет рад гостям?

– Мне уж точно. – Марина, бледная от жары и духоты, расстегнула пальто, развязала шелковый платок, которым прикрывала шею. На ее лбу выступила испарина. Конвекторы в вагоне работали во всю мощь. – Мне он рад всегда.

– Кто он? Вы давно знакомы?

Собеседница лукаво качнула головой:

– Все узнаешь в свое время.

– Но ему точно можно доверять?

– Заметь, – Марина подалась вперед, и колени женщин соприкоснулись, – ты не ответила ни на один мой вопрос: откуда у тебя фото, кто ищет этого пса? А я жертвую свободным вечером, хотя могла бы пойти в театр, меня звали на премьеру. И вопросов больше не задаю. Зато ты так и сыплешь…

– Но я должна знать, к кому ты меня везешь!

– А какая разница? – осведомилась спутница. – Тебе же все равно некуда деваться. Не бросать же все на полпути!

«Она права!» Откинувшись на спинку диванчика, Александра смежила горевшие от усталости веки. Последнее время художница дремала урывками: час, иногда два… Да больше она и не смогла бы проспать, настолько нервы были взвинчены странными и пугающими событиями, в гущу которых она внезапно оказалась вовлечена. Вот и сейчас, стоило Александре закрыть глаза, перед ней возникло бледное лицо Риты.

«Уже в тот миг, когда я прощалась с ней и передавала ключ от своей мастерской, чтобы она постерегла без меня картины, произошло что-то ужасное! У нее в лице ни кровинки не осталось, глаза испуганные, губы тряслись. И не от холода, вряд ли она замечала холод… А мокрые волосы – будто ей на макушку кувшин воды вылили! Я тогда еще задумалась, почему она хоть полотенцем голову не прикрыла, когда пошла дверь открывать. Ведь я дала ей какое-то бельишко… Рита была в панике! Кажется, больше всего она боялась, что я войду в квартиру… Может быть, адвокат был уже там. И вполне возможно, он был мертв!»

– Что с тобой? – донесся до нее обеспокоенный голос Марины.

– А что? – открыв глаза, взглянула на нее художница.

– Ты сейчас вздрогнула всем телом и вскрикнула!

– Заснула, наверное. – Александра взглянула в окно, но различила за ним лишь редкую цепь огней, рассыпанных в темноте. Поезд летел на большой скорости. Пассажиры, пригревшись, дремали, сидя и стоя, духота действовала одуряюще. – Долго еще?

– Минут пятнадцать. – Марина взглянула на часы и подняла пристальный взгляд на приятельницу. – Не нравится мне твое состояние, драгоценная моя. Не хотела говорить при встрече, но вид у тебя… Не блестящий, скажем так. Что случилось?

– Со мной – ничего… – поколебавшись, ответила Александра. – Нет, правда. Случилось с одним близким человеком… Но мне трудно об этом говорить.

– Ясно. – Лицо спутницы сделалось еще серьезнее. – В душу лезть не буду, но знай, я всегда готова помочь.

– Поэтому я и позвонила тебе, – призналась художница. – Если честно, совсем растерялась… Хотела срочно уехать из города, но пришлось задержаться, по семейным обстоятельствам… И я хочу попросить: если тебя вдруг начнут спрашивать обо мне – где я, не встречала ли ты меня…

– Скажу, что ничего не знаю, – опередив ее, завершила фразу Марина. Морщинка, прорезавшая было ее переносицу, разгладилась. Приятельница неожиданно светло улыбнулась: – Брось, не переживай сильно. Разные бывают обстоятельства. Ты что-то уж совсем приуныла!

– Вот поговорила с тобой, и стало легче! – улыбнулась ей в ответ Александра.

В самом деле, у нее отлегло от сердца, когда она услышала простые слова утешения. Ей даже удалось снова уснуть, ненадолго, но на этот раз глубоко провалившись в сон. Когда Марина растолкала ее, торопя на выход, художница почувствовала себя освеженной.

Платформа, на которой они оказались, была одной из тех, мимо которых большинство пригородных электричек проносятся мимо. Сзади она граничила с лесом, впереди, за путями, тускло светился фонарь, воздвигнутый над несколькими дощатыми ларьками, сколоченными еще в советские времена. Здесь было намного холоднее, чем в Москве, из леса тянуло близящейся стужей. Александра наглухо застегнула куртку, которую распахнула в душном вагоне. Марина тоже поеживалась.

– Глуховато, – кратко высказалась художница.

– Зато воздух! – бодро ответила Марина. – Идем, тут недалеко.

Женщины были одними из немногих пассажиров, которые высадились на платформе. Всего к лестнице, спускающейся к путям, спешило пять-шесть фигур, машинально подсчитала Александра. Они с Мариной осторожно преодолели обледеневшие железные ступени, пересекли полотно, ступая по щелистым доскам, и вышли на маленькую площадь, над которой горел фонарь. Второй фонарь, поменьше и послабее, светился над крыльцом одноэтажного кирпичного здания с вывеской «Продукты». На крыльце, под фонарем, курил мужчина. Рядом крутилась стая собак. Увидев пассажиров, собаки дружно устремились им навстречу, виляя хвостами и вразнобой потявкивая. Других обывателей Александра на площади не заметила. Ларьки, угрюмой чередой стоявшие вдоль платформы, были закрыты. Марина взглянула на часы:

– Да, глушь. Тут все закрывается в семь. Жизнь замирает. Идем скорее, пока еще народ на улице…

Она храбрилась, но последнее замечание дало художнице понять, что Марине тоже страшновато в этом глухом поселке, где останавливались далеко не все электрички. Женщины пошли быстро – по утоптанной дорожке, ведущей вдоль высоких заборов. Резкий скрип снега под их подошвами свидетельствовал о том, что морозное дыхание, тянувшееся из леса, Александре не почудилось. «А в Москве оттепель, влажная духота, невозможно полной грудью вздохнуть, как будто что-то давит… Всего-то отъехали на пятьдесят километров к северу, и совсем другой климат!»

Марина внезапно остановилась. Александра, шедшая чуть позади, по пятам, едва не столкнулась с ней.

– Пришли. – Марина принялась стучать в кованую железную калитку, сперва кулаком, затянутым в перчатку, потом ногой. – Погоди, сейчас нас впустят.

– А если никого нет дома?

– Да он всегда дома, всегда! – с внезапным раздражением ответила Марина. – Он еле передвигается, особенно в сырые и холодные месяцы. Разве что летом выползает в сад. Ноги больные, да и спина… Я не знаю, что у Птенцова здорового осталось.

– Постой! – изумленная, воскликнула Александра. – Но ведь это не… не тот самый Птенцов?!

– Вы разве знакомы? – Марина прекратила стучать и обернулась. В сумраке трудно было рассмотреть ее лицо. – Я никогда от него твоего имени не слышала. Да и ты о Птенцове не упоминала.

– Я думала, он давно умер… – вырвалось у художницы.

Марина рассмеялась:

– Так думают очень многие! Кстати, если ты ему скажешь, что считала его покойником, Птенцова это очень развеселит. Он человек с юмором.