Пользуясь тем, что хозяин кабинета упорно и явно с каким-то умыслом не замечал ее, Аида Плаховна взяла полистать каталог и тихонько присвистнула, столь громадные намечались изменения. Прежде мрак обходился двумя моделями: пластилиновыми человечками и состроченными (чаще всего из частей тел, но были иные варианты изготовления) суккубами. Вот уже несколько лет, как Лигул счел это упущением и регулярной выдачей эйдосов щедро финансировал новые разработки.

Страницы пестрели множеством невероятных моделей. Тут были и громадные комиссионеры-спруты, встраивающиеся в фундаменты офисных зданий и просовывающие щупальца во все его помещения через вентиляционные ходы; суккубы без тел, странствующие между трубками мобильных вместе с радиоволнами и заставляющие слышать то, чего сказано не было; простенькие безглазые, безногие комиссионеры, которые с пылью проникали в человеческие дома и вызывали ссоры между родственниками. Днем они обычно дремали, а вечерами просыпались и срабатывали в типовых ситуациях от стандартных фраз, вроде: «Я же просила отрезать колбасу, а не отжирать!», «Что в школе получил?», «Почему посуда грязная?», «Тут лежали деньги!», «А ну-ка дыхни!», «Сама это лопай!», «Ну и где ты сегодня был?» или «Намекни своей мамаше, что свою жизнь она уже прожила! Пусть теперь не лезет в нашу!» Попадались и совсем элементарные, лишенные разума модели, которых и комиссионерами сложно было назвать – просто говорящие предметы, твердящие одно и то же, как заезженная пластинка. Например, зеркало для ванной, тупо повторяющее всякий раз, как в него смотрелись: «Пожалей себя! Ты так устал!»

Вычистив ногти, Лигул свернул запачканную бумажку и забросил ее в рот одного из известнейших французских писателей, прекрасно сохранившаяся голова которого служила мусорной корзиной. Писатель с достоинством сжевал бумажку и едва заметно поморщился. Он презирал Лигула так же сильно, как раньше презирал тех, кто в него верил.

– Как добрались, Аида Плаховна? Без приключений? – приветливо спросил Лигул.

Мамзелькина порылась в памяти, припомнила несколько дорожных стычек, однако приключений не обнаружила. Не считать же за них два-три трупа, оставленных по дороге в разных местах Среднего Тартара. Умненькие глазки гостьи уже дважды вспархивали: один раз на Лигула, другой – на вылепленные фигурки.

– Ну и славно. А здоровье ваше как? – спросил он еще приветливее.

Старушка дежурно пригорюнилась и охотно начала перечислять болячки. Лигул терпеливо слушал ее минуты две, пока не разобрался, что ему зачитывают «Самолечебник», изданный в Варшаве незадолго до наполеоновских войн. Именно тогда занятая Мамзелькина в последний раз интересовалась своим здоровьем.

– Как-то многовато, Аида Плаховна! И удар у вас, и грудная жаба, и воспаление селезенок, и бубонная чума! А ветрянка так вообще детская болезнь, – сказал он с сомнением.

– Ну не скажи, милай, не скажи! Ты тока пупырушки! Пупырушки посмотри! – обиделась она и, засучив рукав, стала совать Лигулу под нос свое сухонькое запястье.

К величайшему огорчению старушонки, глава мрака «пупырушки» смотреть отказался. Он вежливо отодвинул тщедушную ручку и согласился считать Аиду Плаховну насквозь больной. Потом, будто вскользь, спросил у Мамзелькиной, что та думает о Пуфсе. Довольна ли им и вообще, как, по ее мнению, протекает его трудовая деятельность. Старушка зацокала язычком и вслух подумала о Пуфсе, что он дурак и не стоит шлепка глины на каблуке сапога Ареюшки.

Напоминание об Арее было Лигулу неприятно, о чем отважная Аидушка не могла не догадываться. Владыка поморщился и сухо заметил, что Пуфс, возможно, и не хватает звезд с небес, но показатели отдела выросли на девятнадцать процентов только за два первых квартала. Арей же хоть и рубил комиссионеров в капусту, да только чаще ограничивался тем, что плющил им носы. Пуфса же эта мелкая дрянь боится до дрожи и трижды подумает, прежде чем зажилить лишний эйдос.

– Время героев-одиночек миновало, Аида Плаховна! Мы сильны структурой и дисциплиной. Может, хватит отсебятины? – спросил Лигул напоследок.

– Это не отсебятина, а отменятина, – буркнула Мамзелькина себе под нос. Хоть она и не боялась главу мрака, но все же признавала его власть над собой.

Новый секретарь Лигула, серый и бесцветный, как пепельная тень на грязной стене, возник с подносом, поставил на стол вазочку с вареньем и два стакана в тяжелых железнодорожных подстаканниках. Один – с видом на вокзал города Орла, другой был украшен виноградными гроздьями.

Освободив поднос, секретарь вскинул на хозяина красные глазки, убедился, что новых приказов нет, и исчез за шторой, в незаметном закутке. Там он завозился и, показывая, что ушел, едва слышно чавкнул внутренней дверью. Сам же опустился на маленький стульчик и, глазом припав к дыре в шторе, стал смотреть и слушать.

Он увидел, как Мамзелькина заглянула в стакан и недоверчиво опустила в него костяной палец.

– Что же это такое будет? Не чай ли? – спросила она.

– Чай, Аида Плаховна!

Носик старушки выцвел от разочарования.

– Нам это индийское чудо без надобности. Разве что водочки долить. Водка – продухт универсальный. Хоть в суп добавь – вреда не будет, одне витамены!

Лигул поморщился и двумя пальцами бережно выудил из вазочки с вареньем муху, которая слабо шевелилась. Глава мрака опустил ее на полировку. Муха быстро побежала, волоча отяжелевшее брюшко, оставлявшее за собой липкий след.

Проводив ее до края стола, Лигул поманил к себе Аиду Плаховну. Старушка придвинулась, почти касаясь лба хозяина своей черепушкой. Говорили тихо. Как секретарь ни напрягал слух, до него доносились лишь обрывки.

Первую часть разговора он вообще пропустил, ухватил только часть второй, да и то урывками.

– Началось все с рядовой стычки… оказались вдвоем в одном месте… убиты оба… потом еще двое и сразу трое… никакой возможности закончить битву… очень удачно, что свет до сих пор не… – Лигул закончил шептать и отодвинулся от Аиды Плаховны.

– Та самая? – удивленно и одновременно укоризненно переспросила Мамзелькина. – Точно он? Ишь ты! А при мне-то и не заикался! Хитер был Ареюшко!

Быстрым птичьим взглядом старушонка посмотрела на фигурки. Вылеплены они были с большим искусством, но зло и карикатурно. Казалось, тот, кто лепил, видел в человеке только скверное, низкое и дурное, а остальное либо совсем от него укрывалось, либо было глубоко неинтересно.

– Ну как? Вы кого-то узнали? – спросил Лигул.

– Ох, милок, слепа я стала…

– Аида Плаховна!

Старушонка еще чуток поохала, после чего неохотно согласилась, что кое-что ее глаза еще различают.

– Шилов. Прасковья. Мефодий. Варвара. Чимоданов. Мошкин… Мошкин-то едва не рыдает, а Меф на барана похож! Самая суть схвачена!

Лигул не без удовольствия хмыкнул.

– Мне нужна ваша помощь.

Мамзелькина тронула пальцем прогнивший носик.

– Ой, я вас умоляю! А как же ваш распрекрасный Пуфс? – ехидно спросила она.

– Он хорош на своем месте. Тут нужен кто-то поумнее, – спокойно отозвался глава.

Старушка не стала оспаривать, что она сообразительнее Пуфса, но и на лесть не поддалась.

– В мои обязанности это не входит! Что я с этого буду иметь? – недоверчиво прошамкала она.

Лигул сердито задвигал бровками, укоризненно зашевелил пальчиками, однако на Мамзелькину вся эта двигательная гимнастика не произвела ни малейшего впечатления. Поняв это, глава мрака перестал утомлять себя напрасными телодвижениями.

– Ну и что вы хотите? Эйдосов? – устало спросил он.

– К чему они мне? Я хочу пусть не отставку… пусть помощницу, но уже на веки вечные!

– Невозможно. Ваша коса никого другого не признает.

– Признает! – быстро сказала Мамзелькина. – Всего одну в мире, но признает! Смерть не может быть стражем мрака, в стартовый момент жизни она должна быть романтична, нежна и чиста сердцем!

Умирая от любопытства, секретарь подался вперед и качнул ухом занавеску, однако имя так и не было произнесено. Лигул знал его и так.