Очнулся он в больнице, и ему сказали, что отделался он очень легко — закрытый перелом лучевой кости левой руки, небольшое сотрясение мозга, несколько ушибов. «Да ладно, — сказал он, — я вполне могу идти, где моя жена?»

К Дине его пустили только к вечеру. Глаза у нее были закрыты. Плечо забинтовано, руки лежали поверх одеяла. «Она спит, — сказал себе Виталий. — Ей вкололи лекарства, и она спит. К утру проснется, у нее только плечо сломано, ерунда, дома ей станет лучше».

«Я вынужден вам сообщить, мистер Димофф, что жена ваша находится в значительно более опасном состоянии, чем это может показаться. Она в коме, мы сделаем магнитно-резонансную томографию, тогда станет более понятно…»

Не стало. Дина спала, сон был глубоким, Виталий сидел у ее постели, спал тут же, в креслице, где с трудом умещался, почти ничего не ел и не замечал этого. Разговаривал только с доктором Пензиасом, только его слушал, только его советам (скорее — требованиям) подчинялся. «Ступайте, поешьте», «Вам нужно поспать», «Примите лекарство»…

«Послушайте меня, мистер Димофф, — сказал как-то доктор, после аварии прошло, кажется, месяца два, деревья в саду перед больницей остались совсем без листвы, значит, по идее, наступила зима. — Вы собираетесь прожить здесь всю жизнь? Жене вы ничем не поможете, мы делаем все, что нужно, у миссис Димофф хорошая страховка. Пожалуйста, займитесь собой, в смысле — делом. Может, вас уже уволили? Поезжайте в университет, отвлекитесь…»

Уволили? Вряд ли. Он об этом не думал. Он все время работал. Конечно, доктор Пензиас не мог знать, но Виталий не представлял себе жизнь без работы. Без работы и без Дины. Они познакомились на студенческой вечеринке: он из группы теоретиков физфака, а она из института Штернберга, на курс ниже. Сразу и поцапались — он иронически высказался по поводу темной энергии («Темные силы нас злобно гнетут», что-то в этом роде), она возразила, слово за слово… Пока он не поцеловал ее в закутке у кухонной двери, спор казался нескончаемым и ужасно обидным, потому что говорили они, по сути, об одном и том же. Поженившись, продолжали спорить и работать уже вместе над проблемами ранних стадий эволюции Вселенной: инфляционная теория, грозди миров, структура пространства-времени… В девяносто восьмом, после защиты, Виталий разослал свои резюме по американским астрофизическим центрам, не очень-то надеясь на положительные ответы, но Дина говорила: «Ты обязан попробовать. Все пытаются». Все — конечно, преувеличение, но многие тогда пробовали свои силы. Косенков с их курса уже работал в Центре Годдарда, а Лопахин делал постдокторат в Лос-Анджелесе.

Виталий получил фант в Лансинге, в университете штата Мичиган, для Дины на факультете места не нашлось, и она устроилась в библиотеку. Ничего, нормально — а мужу помогать в работе так даже сподручнее.

Могли его уволить? Наверно. С сентября он не появлялся в университете, не звонил, никому ничего… Что о нем подумали? О Дине, конечно, знают — из больницы сообщили, и полиция, видимо, тоже наведывалась. Но он… Как мог столько времени…

Сразу после разговора с доктором Пензиасом Виталий позвонил Саю Бирману, с которым делил кабинет.

«Витали! — закричал в трубку Сай. — Ты живой! Никогда больше не выключай свой чертов телефон! Когда ты приедешь? Надо обсудить! Послушай, — понизил он голос до шепота, — я все понимаю. Это ужасно, да. Но надо жить. Я столько раз хотел с тобой поговорить, приезжал в больницу, ты меня не хотел видеть, почему?»

Виталий вспомнил: действительно, Сай приезжал несколько раз, Роджер с Джойс тоже, пытались что-то ему втолковывать, но он не слышал, смотрел сквозь них, не понимая, и они уходили. Что-то ими сказанное откладывалось в подсознании, и потом, сидя у изголовья Дины, он обдумывал услышанное, соотносил с собственными мыслями.

Работал. Они с Диной работали. Пожалуй, только это и оставалось обычным в их жизни. Он понял это не сразу, на третьи или четвертые сутки, когда, забывшись сном, пытался решить в уме задачу о распределении темного вещества в сверхскоплениях. Дина лежала с закрытыми глазами, медсестра недавно ее помыла, поменяла постель, в палате стоял запах душистой сирени…

«Ты не так интегрируешь, — услышал он голос жены, — если по краю скопления, то получишь бесконечный ряд…»

«Что?» — спросил он вслух и только потом понял, что голос Дины звучит в его голове — видимо, он так привык к ее критике, что сам возражал себе ее голосом, ее аргументами, ее мыслями.

Так и пошло. Он не думал, что Дина разговаривает с ним на самом деле. Это он сам, его подсознание…

— Хорошо, — сказал он Саю, — я сейчас приеду.

— Прямо сейчас? — усомнился Бирман. Действительно, столько времени не появлялся, и вдруг…

— Прямо сейчас, — сказал он и поехал в университет. На автобусе. Машина, как ему сказали, была отремонтирована за счет страховой компании (виноват в аварии оказался водитель трейлера, он, говорят, несколько раз приезжал в больницу, Виталий не помнил — может, действительно приезжал) и ждала хозяина на стоянке дорожной полиции, он мог ее взять. Не мог. И никогда больше в эту машину не сядет — так ему, во всяком случае, казалось в тот день. Потом, конечно, и сел, и поехал — как в городе без машины?

Его не уволили — отправили сначала в очередной отпуск, а потом оформили годичный, как бы для ознакомления с работами коллег в других университетах. Спасибо.

Потом Виталий говорил себе, что доктор Пензиас спас ему жизнь. Если бы он остался в больнице, то в конце концов сошел бы с ума — все, что он наработал в уме за эти месяцы, разорвало бы ему мозг, он и так с трудом удерживал результаты в памяти. Может, потому у него и началось… что?

В тот день он выложил Саю (на голоса пришли коллеги из соседних комнат, получился импровизированный семинар) свое решение, записал наконец мысли в виде формул, освободил мозг от непосильной нагрузки и будто прозрел — увидел, как красиво лежат в аллеях все еще не убранные желтые и бурые листья, и какая, наверно, теплая была осень.

Ожил? Освободившись от формул, он испугался, что перестанет слышать голос Дины, она больше не будет с ним спорить и доказывать…

«Ты здесь?» — спросил он себя.

«Конечно», — ответила она.

И он успокоился. Приехал в больницу на полчаса, посидел у изголовья жены, подержал ее за руку, услышал: «Поезжай домой, отоспись наконец» — и уехал, встретив в коридоре доктора Пензиаса и поблагодарив за все, что тот делал, делает и будет делать. Доктор проводил Виталия внимательным взглядом, покачал головой и вздохнул — он-то знал, что женщина может прийти в себя сегодня, может — через неделю, через год, десять… Но, скорее всего, никогда. Травматическая кома — сказано в диагнозе, но, по большому счету, мозг пациентки не был поврежден. Магнитно-резонансная и позитронно-эмиссионная томографии показали… То есть ничего не показали: норма. Никаких тромбов, опухолей, органических изменений. Мозг будто погрузился в себя. Сам выйдет из ступора, или не выйдет.

А мужу надо жить.

В ту ночь у Виталия действительно началась новая жизнь. Он вернулся из больницы в давно пустую квартиру, где все было покрыто пылью, а в холодильнике пропахло плесенью. Кое-как навел относительный порядок, купил в супермаркете продуктов — не думая, бросал в коляску первое, на что падал взгляд. Поужинал омлетом, выпил неизвестно какое количество черного кофе и думал, что не уснет, но провалился в сон, как только голова коснулась подушки.

Тогда это и началось.

В аэропорту Берна его ждала машина. Не только его — прилетели еще трое коллег, один из Норвегии и двое из Англии, все они были знакомы Виталию по именам, а Хесмонда он знал лично, профессор приезжал два года назад в Лансинг читать курс по М-бранам. Ехать предстояло полтора часа, и в дороге, конечно, начали обсуждать — каждый свое, а вместе получалось что-то несусветно непонятное для непосвященного, водитель то и дело оборачивался, делал умное лицо и, похоже, порывался спросить: «А что такое прелестные барионы?»