– Мне дали ее копию, – кивнул Янаев, – я читал и его письмо, и ответ Михаила Сергеевича.

– В газетах уже опубликовали оба письма, – сообщил Бакланов, – а недавно мы узнали, что венгры хотят поставить памятник своему бывшему премьеру Имре Надю, как демократу и человеку, пытавшемуся построить «социализм с человеческим лицом». Сейчас во всех странах бывшего социалистического лагеря подняли голову все, кто так ненавидит нашу страну. А венгерский президент еще вспоминает, как мы их освобождали. Хорошо, что хватило такта не писать о событиях пятьдесят шестого года.

– Они все равно помнят о тех событиях и все время нам напоминают, – вздохнул Янаев. – Я ведь двенадцать лет был председателем Комитета молодежных организаций, а потом еще восемь лет работал в Обществе дружбы и часто ездил в Венгрию. Они до сих пор считают Имре Надя героем и настоящим демократом.

– Нужно было давно рассекретить наши документы, – неожиданно сказал Бакланов, – чтобы они точнее узнали, каким именно демократом и героем был их бывший премьер.

– О чем вы говорите, Олег Дмитриевич, – не понял Янаев, – что именно они должны были узнать?

– Мне Крючков об этом рассказывал, – продолжал Бакланов, – и наш секретарь ЦК Фалин об этом все время просит Михаила Сергеевича, но он все никак не соглашается...

– О чем просит?

– Опубликовать документы из архива КГБ, – пояснил Бакланов. – Если когда-нибудь их опубликуют, венгры узнают, кем был их «герой». Он ведь принимал участие еще в нашей революции семнадцатого года и в Гражданской войне, воевал на стороне красных вместе с Белой Куном и другими товарищами. И еще тогда был завербован органами ГПУ-НКВД, кажется, его кличка была агент Володя. Можете не поверить, но он сдал всех своих бывших товарищей, больше тридцати человек, которых в тридцать седьмом – тридцать восьмом годах расстреляли. И венгры об этом ничего не знают. Давно надо было все это опубликовать, а заодно более подробно рассказать о том, как вел себя в венгерских тюрьмах Янош Кадар, которого пытали, вырывая ему ногти, уже в социалистическом государстве. Но он не сдал ни одного из своих товарищей. А на сегодняшний день получается, что Кадар был партократом и ортодоксом, а Имре Надь – «настоящим демократом», выступающим за свободу.

– Нужно все эти документы рассекретить, – решительно произнес Янаев, – пусть они знают, кто есть кто.

– Михаил Сергеевич не разрешает, – пояснил Бакланов, – считает, что это повредит нашим двусторонним отношениям. Я его сколько раз уже просил, но он не дает своего согласия. А сейчас тем более не время. Вы же знаете, что скоро состоится встреча Михаила Сергеевича в Лондоне с «семеркой».

– Именно поэтому нужно было опубликовать эти материалы, – возмутился Янаев, – не бояться показать всему миру правду.

– Президент считает, что не стоит торопиться, – повторил Бакланов.

Янаев промолчал. Он не стал говорить, что его начинала раздражать эта непонятная уступчивость президента западным партнерам, нежелание проводить более активную политику. Он не мог знать, что в это время в своем кабинете председатель КГБ СССР Крючков читал последнее сообщение одного из самых ценных агентов в американском ЦРУ Олдриджа Эймса, известного под кличкой Циклоп. Рядом с ним сидел его заместитель, руководитель Первого главного управления Леонид Владимирович Шебаршин. Оба внимательно изучали послания Циклопа.

– Он пишет о том, что в ЦРУ рассматривают возможность смены Горбачева на другого лидера, – негромко произнес Шебаршин. – Они считают, что Михаил Сергеевич, возможно, исчерпал свой потенциал политика.

Крючков промолчал. Даже в своем кабинете, даже в разговоре со своим заместителем, даже в этом здании, которое так тщательно охранялось, он не хотел ничего говорить или комментировать. Только принял к сведению эту информацию.

– Они считают, что в ближайшие несколько лет республики Прибалтики могут получить признание своих суверенитетов со стороны других государств, – продолжал Шебаршин.

– Нужно сделать специальное сообщение для Михаила Сергеевича, – предложил Крючков. – Не указывая конкретный источник, мы обязаны информировать руководство страны о такой возможности.

Он не сказал, что нужно информировать президента о первом пункте сообщения Циклопа, где указывалось на возможность замены Горбачева другим лидером. Крючков уже давно думал об этом. Нет, конечно, он не мыслил себе государственного переворота или насильственной смены власти. Но он был одним из самых, если не самым информированным человеком в стране и прекрасно знал, что именно происходит во всех республиках Союза. Ежедневно получал сводки из «горячих точек» – Южной Осетии, Нагорного Карабаха, Приднестровья, Ошской долины – и понимал, что нарастание подобных процессов, усугубленных тяжелейшими экономическим и политическим кризисами, рано или поздно могут просто взорвать государство.

– Циклоп подтверждает, что в ЦРУ рассматривается вопрос о распаде нашей страны, – мрачно закончил Шебаршин, – их аналитики пытаются разобрать подобную ситуацию и дать свои предложения.

– Они мечтают об этом уже почти пятьдесят лет, – заметил Крючков, – хотя мы никогда еще не были в таком положении, как сейчас.

– В окружении Михаила Сергеевича есть люди, которых нельзя было и на пушечный выстрел подпускать к вершинам власти, – убежденно произнес Шебаршин.

– Об этом я ему много раз говорил, – вздохнул Крючков. – Сейчас все понимают, насколько некомпетентно, если не сказать больше, работал Шеварднадзе, какой вред принесла партии и государству деятельность Александра Николаевича Яковлева. Но Горбачев упрямо со мной не соглашается. Я и так уже решился выступить на закрытом заседании Верховного Совета, рассказав о том, что в других кабинетах всерьез рассматривают возможность распада нашей страны. Но они посчитали меня перестраховщиком. Я же не имею права указывать источники своей информации.

– Вы должны еще раз переговорить с Михаилом Сергеевичем, – предложил Шебаршин, – он обязательно вас послушает. Нужно, чтобы он более ясно представлял себе сегодняшнюю ситуацию.

– Я ему обо всем докладывал, все сообщения Циклопа были у него на столе. Он не хочет верить, говорит о «новом мышлении». Хотя наши оппоненты не торопятся идти нам навстречу. Кроме слов, мы пока ничего не видим, одни только пустые обещания. Мы и так уже сдали все, что могли сдать. – Крючков с удивлением обнаружил, что произнес подобную фразу, пусть и в разговоре с человеком, которому он абсолютно доверял. Шебаршин пришел в разведку КГБ раньше самого Крючкова, еще в тысяча девятьсот шестьдесят втором году. И с тех пор почти тридцать лет работал в разведке, пройдя путь до руководителя всей разведки – КГБ СССР. Причем последние двадцать пять лет работал под непосредственным руководством самого Крючкова, который и выдвинул его на свое место в Первое главное управление и сделал своим заместителем. Однако Крючков никогда не позволял себе какие-либо «лирические отступления» во время обсуждений посланий агентов и впервые в жизни произнес нечто личное.

Шебаршин несколько удивленно посмотрел на своего шефа, а Крючков продолжал:

– Этот Союзный договор, который будут подписывать двадцатого августа, превратит нашу страну в рыхлую конфедерацию, которая, рано или поздно, распадется. – Он достал из папки, лежавшей слева от него, лист бумаги и протянул его своему заместителю.

Это был подробный анализ ситуации, который был сделан аналитической службой. В случае подписания подобного договора Союз переставал быть единым и монолитным государством, а его функции почти полностью переходили к союзным республикам. При этом особо отмечалось, что создание российского КГБ и российского Министерства обороны окончательно разрушит единую систему органов безопасности и приведет к полной дезорганизации Министерства обороны. Не исключалась и возможность введения узаконенных запретов гражданам России принимать участие в конфликтах на территориях других республик, что означало фактический развал армии. Шебаршин дочитал этот документ и, вернув его Крючкову, спросил: