– Я не понимаю, что вы делаете, Михаил Сергеевич, – сказал он с нажимом, едва услышав голос Горбачева.

– В чем дело? – насторожился тот.

– Эти трое, которых вы назначили, больше всех поддерживали созданный Комитет, – пояснил Ельцин. – Мне сейчас Баранников рассказал, как Трушин запрещал ему и Дунаеву вызывать в Москву курсантов школ для защиты Белого дома. А вы его ставите вместо Пуго, чтобы он опять нам что-нибудь придумал. И во главе армии нельзя ставить генерала Моисеева. Он, как начальник Генерального штаба, поддержал все решения Язова. У меня сидит генерал Кобец. Он успел созвониться со всеми командующими округами, и те подтвердили, что получали шифровки непосредственно от Моисеева. А что касается Шебаршина, то это вообще непонятно. Он был заместителем Крючкова и все знал о готовящемся заговоре, если лично не принимал в нем участия. Нужно их всех немедленно снимать с этих должностей и назначать новых людей.

– Да, – растерянно сказал Горбачев, – но мы уже передали в ТАСС мои указы. По телевидению их уже зачитали.

– Отмените, – жестко потребовал Ельцин, – иначе люди нас не поймут. И замените их другими. Я буду у вас утром. – Он резко оборвал разговор и положил трубку.

Озадаченный Горбачев вызвал своего нового руководителя аппарата.

– Что с моими указами? – спросил он у Ревенко.

– Все нормально. Их уже передали в ТАСС, они пошли как официальная информация, – сообщил тот.

– Нужно завтра готовить указы на других, – нахмурился Горбачев. – Будем менять всех троих.

– Как всех троих? – изумился Ревенко. – Это невозможно! ТАСС уже передал ваши указы. Нас просто не поймут в мире.

– Мне звонил Борис Николаевич, – поморщился Горбачев, – и сказал, что у него есть точные сведения: все трое, в явной или не совсем явной форме, поддерживали создание ГКЧП.

– Они были заместителями своих руководителей, – напомнил все еще ошеломленный Ревенко. – Все трое – генералы, и обязаны были выполнять указания своих непосредственных начальников. Иначе невозможо работать. У них присяга, долг, наконец…

– Я тебя не понимаю, – мрачно произнес Горбачев. – Значит, получается, что ради присяги можно пойти на антиконституционные действия и выполнять любые приказы, даже самые преступные? Это неправильный подход. Нужно подумать, кем заменить всех троих, и как можно быстрее. – Он решил, что Ревенко не сможет с ним сработаться, и нужно подумать о новом руководителе аппарата. – Позвони Черняеву и переговори с ним. – Черняеву он верил больше остальных. Тот оказался вместе с ним в Форосе и не покинул президента в самые сложные часы его одиночества.

– Кравченко подал в отставку, – сказал Ревенко.

Кравченко был руководителем Гостелерадио.

– И правильно сделал, – махнул рукой Горбачев.

– Вы просили напомнить насчет руководства ТАСС, – добавил Ревенко, – чтобы послать туда достаточно опытного журналиста.

Горбачев согласно кивнул. Он все еще находился под впечатлением разговора с Ельциным и не мог даже предположить, что ждет его завтра, во время встречи с российскими депутатами. Утром следующего дня он принял решение об отставке министра иностранных дел Бессмертных. Получалось, что практически все, кто его окружал, были так или иначе замешаны в этом массовом выступлении против него. В мрачном настроении президент поехал на встречу с российскими депутатами. Ее транслировали по всем телевизионным каналам. Если до этого момента Горбачев еще сохранял призрачные, ничтожные шансы на сохранение своего политического лица, то после этой встречи весь мир понял, что он «политический труп». Прежний Президент СССР, глава супердержавы, хозяин полумира, руководитель одной из самых крупных партий мира просто перестал существовать. Вместо него был растерявшийся, несчастный человек с «опрокинутым лицом» и неясным бормотанием. Ельцин публично и сладострастно унижал Горбачева перед всем миром, подходил к Президенту СССР, тыкал пальцем, указывал, как себя вести и что именно следует читать. Он успел принять некоторую дозу алкоголя и был в ударе, демонстрируя свои незаурядные актерские способности, которые он будет неоднократно демонстрировать и позднее, обнимая королеву Норвегии с премьер-министром, бормоча про «малину со сливками», не выйдя из самолета на встречу с Президентом Ирландии и «дирижируя» оркестром при выводе советских войск в Германии.

Но нужно отдать ему должное. Он был настоящим победителем, сумевшим противостоять огромной советской машине, пусть уже износившейся и расстроенной, но все еще грозной и способной раздавить любого оппонента. Ельцин оказался сильнее. Он заставил Горбачева прочитать нужный ему текст и сделал больше для развенчания авторитета Президента СССР, чем все участники ГКЧП, вместе взятые. Показательно-публичное унижение Горбачева должно было продемонстрировать всему миру, насколько изменились властные полномочия советского и российского президентов.

Российские депутаты требовали «крови». Они видели, как ведет себя Ельцин, и соревновались друг с другом в хамском и неуважительном отношении к Президенту СССР. Ночью толпа, окружавшая здание КГБ, под восторженные крики собравшихся демонтировала памятник Дзержинскому на Лубянке. Можно по-разному относиться к самому «Железному Феликсу», поставив ему в вину создание карательных органов ВЧК – НКВД, можно вспомнить массовые репрессии Гражданской войны и «красный террор», который был таким ужасным и кровавым. Но можно заодно вспомнить и «белый террор», не менее ужасный и кровавый, и работу Дзержинского с детьми, когда тысячи оставшихся сиротами детей были найдены и отправлены в детские дома и интернаты. Но в любом случае сам памятник – это выдающееся произведение искусства, «державшее» всю площадь. Однако «новых революционеров» подобные эстетические расхождения не очень волновали. Памятник был демонтирован. На этом энергия толпы несколько выдохлась. Здание КГБ на Лубянке не стали брать штурмом. Все высшие офицеры КГБ с ужасом представляли, что именно может произойти, если в здание ворвутся люди, среди которых могут быть преступники и представители других государств. И хотя многие тысячи документов были уничтожены или вывезены из основного здания, оставшихся вполне хватало, чтобы вызвать настоящее политическое потрясение во всем мире. Но в данном случае разум возобладал, и в само здание никому не удалось ворваться.

Начался вывод войск из прибалтийских республик. Танки возвращались в свои казармы и гарнизоны, вся власть переходила в руки законно избранных парламентов и их руководителей. Некоторые из них не скрывали слез радости. Как заявил Ландсбергис, «теперь наша независимость необратима». Разгромленное здание литовского телевидения было возвращено местному правительству. А в Москве продолжалась вакханалия победителей.

Ведомства словно соревновались друг с другом, пытаясь оправдать свои действия. Принимались специальные заявления различных организаций. Многие политики спешили объяснить свои действия, чтобы не попасть под волну обвинений в сочувствии ГКЧП. В этой нарастающей волне подозрительности и мести со стороны победивших наиболее принципиальную и честную позицию занял председатель Верховного Совета Белоруссии Дементей – он подал в отставку. Двадцать четвертого августа состоялись похороны трех погибших парней – Владимира Усова, Дмитрия Комаря, Ильи Кричевского. Их хоронили торжественно, как героев. Горбачев объявил, что всем троим посмертно присвоено звание «Герой Советского Союза». Парадокс заключался в том, что все трое молодых людей как раз боролись против Советского Союза, за новую Россию, но подобные нюансы уже никого не смущали. Произошла трагедия, погибли люди, и Ельцин ждал траурную процессию у Белого дома, где торжественно попросил прощения у матерей троих погибших за то, что не смог их уберечь. Расстрел парламента и чеченские войны были еще впереди.

И в этот день произошла самая главная сенсация, которая мгновенно стала новостью номер один во всем мире. Горбачев уже понимал, как именно теперь будут относиться к нему в партии, ведь фактически все арестованные были членами Центрального Комитета. На первом же Пленуме или съезде они набросятся на него и потребуют его отставки. Он уже не сомневался в степени их ненависти. Поэтому именно двадцать четвертого августа объявил, что уходит с поста Генерального секретаря ЦК КПСС, при этом предложил партии самораспуститься. Акт драмы был сыгран. Теперь нужно было ждать аплодисментов, которые должны были прозвучать во всем мире. И они прозвучали…