— Ну разумеется, — согласилась Кэрол. — И послушайте, я сегодня утром одела Кэтрин в платье Трейси, из которого Трейси уже выросла. И если оно ей понравилось, пусть девочка оставит его себе.
Когда Тайлер повесил трубку, он подумал, какой же Дэвис Медоуз все-таки счастливый человек. Даже несмотря на то, что их первая дочка много лет назад так неожиданно умерла, Дэвис и Кэрол создавали впечатление какого-то спокойного, уравновешенного единства. То, что Тайлер сейчас почувствовал, была зависть, и он снова двинулся шагать по всему дому. Зависть была словно серое море у него внутри, то и дело вспухающее и опадающее волнами. То, что другие могли быть закутаны в теплые одеяла собственных мирков, могли быть укрыты в безопасности своих семей… причиняло ему боль. А он не хотел быть таким — исполненным неправедности, полным зависти, склонным к убийству, обману, к злобной недоброжелательности и сплетням…
Сплетники.
Тайлер надел пальто и шляпу и пошел в город.
Небо стало светлым, белым; пока он шел, посыпались крохотные снежинки: казалось, они сыплются не сверху, а из воздуха вокруг него самого. Войдя в храм, он услышал звуки органа и увидел на хорах спину Дорис Остин: она играла. Тайлер сел на последнюю скамью, попробовал нащупать одеяло или обнаружить какие-то следы Конни. Но она явно сюда не возвращалась. Ковер был тщательно вычищен пылесосом — никакого запаха не осталось, не было ни крошек, ни чего-либо еще. Сквозь высокие окна Тайлер наблюдал, как падает снег — теперь с мягкой настойчивостью. Снег уже начинал очерчивать мелкой белой пудрой обнаженные ветви кленов, словно кто-то просеивал кондитерский сахар там, за окнами. Так и не сняв пальто, Тайлер слушал музыку органа, словно в усталом трансе, и ему казалось, что снежинки падают у него внутри. Когда музыка прекратилась, внезапная тишина неприятно его поразила.
— Дорис, — окликнул он, — это было прекрасно. Почему бы вам не сыграть еще что-нибудь? Например, тот замечательный гимн «Пребудь со мной»? Ох как мне хотелось бы его послушать! Он всегда был моим самым любимым.
Тайлер услышал, как захлопнулась книга, и через минуту по лестнице с хоров спустилась Дорис.
— Я вам не заводной чертик из музыкальной шкатулки, — сказала она.
Тайлер последовал за нею в вестибюль храма.
— Дорис, что-нибудь не в порядке? — спросил он.
— Ах, теперь вас это интересует! — Она уже натягивала пальто и, когда он шагнул поближе, чтобы помочь ей, резко отодвинулась. — Я пришла к вам в кабинет, рыдая, и разве вы побеспокоились хотя бы позвонить мне, проверить, как я? Сколько недель прошло с тех пор? Вы, видно, были слишком заняты.
— Я и правда был занят, но принимаю ваш упрек и прошу прощения.
Щеки Дорис порозовели, а коса ее была заплетена так туго и уложена так высоко, что он мог видеть полоски кожи на ее черепе.
— Ага, — произнесла она. — Ну так не берите на себя труд жалеть меня. У меня все хорошо.
— Музыка прекрасна, Дорис. Так приятно зайти в храм и послушать, как вы играете.
— Если это так приятно, Тайлер, что же вы так и не позвонили Крису Конгдону и не сказали ему, что следует включить новый орган для нашей церкви в бюджет следующего года? Они ведь уже начинают предварительные встречи для обсуждения планов на бюджет нового года, как вам прекрасно известно. Или, скорее всего, ваши мысли заняты совсем другими вещами?
Ужасно, но он почувствовал, как неожиданно острый приступ ярости словно взорвался у него в мозгу, и он сказал очень холодно:
— О каких других вещах вы говорите, Дорис? Вас что-то тяготит? Почему бы вам прямо не сказать мне об этом?
Она взглянула на него, и глаза ее расширились, будто заполнив собой все глазницы.
— О, — произнесла она, — я скажу вам прямо. — И она плотно прижала к пальто папку с нотами. — Я скажу вам прямо, что не позволю говорить со мной таким тоном. Вы меня поняли? — И она вышла из храма, а снежинки падали и падали на ее туго заплетенную и уложенную высоко на голове косу.
Кэтрин не было меньше суток, а ему показалось, что она за это время стала выше ростом. Она стояла на кухне, держа одолженный ей футляр для ланча, и ждала, пока папа не расстегнет молнию на ее пальто.
— Я скучал по тебе, — сказал папа. — Все здесь совсем не так, когда тебя нет.
Тайлеру казалось, что даже лицо дочери изменилось — стало старше. Она смотрела на него теперь как-то вроде бы отстраненно, и в его воображении на миг промелькнул образ выросшей Кэтрин, Кэтрин-подростка, Кэтрин — юной женщины, глядящей на него так, будто она в нем уже не нуждается.
— Ты хорошо провела время у Медоузов?
Дочь кивнула.
— Ты можешь поехать к ним снова. Завтра, после школы. У меня назначена встреча.
Ее единственным ответом был едва слышный короткий вдох.
— Ты согласна? Тебе нравится быть у них?
Она снова кивнула. Тайлер взял у нее футляр для ланча и положил на стол.
Кэтрин с томлением следила за его действиями. Она надеялась, что папа не заставит ее вернуть футляр. Прекрасная Алиса в Стране чудес прямо там, на жестяном боку футляра. Когда Кэтрин его открыла во время перерыва на еду, то обнаружила там крекеры, изюм, бутерброд с арахисовым маслом, разрезанный на четыре части, и пастилу из алтея, и еще два домашних печенья.
В столовой, за большим обеденным столом, Кэтрин раскрашивала нарисованные ею самой картинки. Она раскрасила миссис Медоуз с ее такими хорошенькими розовыми щеками, раскрасила картинку с Алисой в Стране чудес и замечательные длинные желтые волосы Алисы. Раскрасила картинку с мистером Медоузом в серых брюках с серыми отворотами и со шляпой на голове, вроде той, что носит и ее папа.
На ужин папа разогрел на сковородке спагетти из открытой им банки. Кэтрин положила на стол две вилки и бумажные салфетки, потому что папа попросил ее это сделать.
— Тыквочка, — сказал папа, когда сковородка заскворчала, — а что, Конни Хэтч когда-нибудь обошлась с тобой плохо? — (Кэтрин молча, пристально смотрела на отца.) — Она когда-нибудь сделала тебе больно? Отшлепала когда-нибудь или что-нибудь вроде того сделала?
Он выключил конфорку, подошел и сел за стол. Кэтрин покачала головой — едва заметный жест, — внимательно наблюдая, как папины губы становятся оранжевыми от свернутых кольцом на вилке и положенных в рот спагетти.
— А ты знаешь, что такое сплетня?
Лицу Кэтрин стало жарко. Она знала это слово, но не знала его настоящего значения, почему-то такой провал перед отцом причинил ей боль.
— Сплетни — это когда люди говорят друг о друге, рассказывая вещи, которые могут быть неправдой.
Отец продолжал говорить, но Кэтрин охватил ужас, и под столом она незаметно скрестила пальчики. Она вспомнила, как в воскресной школе им рассказывали про детей, которых запирали в пещерах, а потом спрашивали, верят ли они в Иисуса Христа. Если они отвечали да, их выводили наружу и там их съедали львы. Кэтрин понимала, что она скрестила бы пальчики и ответила бы — нет, она не верит в Иисуса Христа, и это был бы ее глубоко внутри запрятанный секрет. Это сделало бы ее такой же плохой, как тот человек, который трижды отрекся от Христа еще до того, как прокричал петух, и это было ужасно. Его распяли вверх ногами.
— Так что если кто-то вдруг скажет тебе что-то плохое обо мне или о Конни, ты просто не обращай на таких людей внимания, хорошо? Слухи и сплетни имеют началом человеческое уродство. Это печально, Кэтрин. Но некоторые люди не могут справиться со своим уродством. Ты просто не обращай на них внимания. Поняла?
Кэтрин кивнула, держа пальчики крепко скрещенными под столом.
Глава девятая
В кабинете мистера Уотербери было три широких окна, два из них выходили на парковку перед зданием школы, а одно — на игровую площадку и спортивные поля на некотором расстоянии за нею. В этот день в окна светило бледное зимнее солнце, ложась бледными, размытыми пятнами на большой деревянный письменный стол директора и — через комнату, напротив него, — на коричневый твид юбки, которая сегодня красовалась на Мэри Ингерсолл. Мистер Уотербери откинулся на спинку деревянного вращающегося кресла и закинул ногу на ногу, отчего кресло громко заскрипело. Мужчина он был некрупный, но замечалась в нем некая пухлость, вроде бы его чуть-чуть поднакачали велосипедным насосом. Он держал в руке карандаш, которым то и дело поигрывал, но теперь указал им в сторону Ронды Скиллингс.
