— Нет еще. Будто не знаешь, что Струмилин раньше чем за час не приходит, спортом занимается…

Дежурный заканчивал смену, готовил к передаче документацию, журналы, сводки и поэтому спешил. В углу тяжело застучал телетайп, отбивая на длинной бумажной ленте строчки о последних происшествиях в городе.

Андреев снял с доски ключ от рабочей комнаты. Ключ с картонной биркой от кабинета начальника висел на своем номере. Перепрыгивая через две ступеньки, вбежал на третий этаж, открыл свою комнату, бросил плащ на спинку стула, распахнул окно, вспугнув приютившихся на подоконнике воробьев. Тут вспомнил — забыл для птиц хлебные крошки, а ведь специально завернул в бумажку.

Подошел к старинному тяжелому сейфу, достал три исписанных листа бумаги. Несколько раз внимательно прочитал их, сложил в картонную папку. Решительно достал из ящика красный фломастер и написал на обложке два слова: «Запах коньяка».

Сегодня Андреев хотел попасть к начальнику до начала работы, чтобы с глазу на глаз поговорить о полученных сведениях… О тех записях на трех листках. Утро — самое время с ним посоветоваться, до звонков, до будничной суматохи…

В тиши коридора раздались четкие шаги — так ходит только начальник ОБХСС, полковник милиции Струмилин. Подумал с невольной завистью: «За пятьдесят, а какой подтянутый, не зря кроссы по утрам бегает». Снова перечитал листки, сложил их в папку.

— Разрешите? — спросил Андреев.

— А, доброе утро. Заходи, Владимир Павлович. А я смотрю, ключа от вашей комнаты на доске нет, думаю, кто это сегодня так рано пришел?

— Виктор Николаевич, есть данные, что в буфете парка культуры продают разбавленный коньяк.

— Что же это за такие данные? — добродушно улыбнулся полковник. — Достоверные?

— Пантелеев выезжал, проверял.

— Может, сегодня возьму в буфете контрольную закупку — и на экспертизу?

— А если не подтвердится? Пантелеев проверял, теперь повторная проверка… Для честного человека самое малое — это обида…

— Не хотел говорить… Как узнал от Пантелеева, в воскресенье пошел в парк. Уговорил жену зайти в буфет. Купил сто грамм, попробовал: крепкий, но вроде запах не тот…

— Запах, запах, — перебил его Струмилин. — Для обвинения нужны бесспорные доказательства.

Струмилин достал сигарету, долго разминал ее над корзинкой. Теперь он вспомнил точно: в этом кафе не был ни разу. Но почему-то ясно представил этих буфетчиц с подведенными ресницами, подкрашенными губами, самоуверенных и крикливых. Они все чем-то были друг на друга похожи: в накрахмаленных передничках, белых расшитых кокошниках.

— Как они работают? — спросил полковник.

— За стойкой постоянно Ольга Шутова. Бутылку открывает перед покупателем, потом ее не прячет, а держит на стойке. На всех бутылках штамп бухгалтерии, значит, товар оприходован, получен со склада.

— Пробки на бутылках какие?

— Из полиэтилена. Снять и надеть — дело нехитрое.

Полковник встал из-за стола, прошелся по кабинету.

— Может, бросим спасательный круг? — осторожно спросил инспектор.

Сказанная как-то на совещании сотрудников образная фраза о спасательном круге, который нужно бросать людям, случайно попавшим на путь злоупотреблений, но не причинившим большого вреда, стала в отделе нарицательной, понятной всем и часто применялась в служебных разговорах.

Зазвонил телефон. Полковник нехотя поднял трубку.

— Да, у меня… Так, а результаты? Сколько, сколько? Нет, давайте результаты исследования немедленно… — Он положил трубку, повернулся к Андрееву.

— Что же ты не сказал о закупке? Эксперт звонил, ищет тебя. Знаешь, какие результаты? В бутылке только одна часть коньяка, три — водки «Старка» и одна — воды… И много этого товара проходит через буфет?

— Много.

— А ты говорил — спасательный круг. Мы им такой круг уже бросали — был ведь у них с проверкой Пантелеев, выводов не сделали… Нужно принимать строгие меры…

— Товарищ полковник, считаю, что для ареста буфетчиц уже достаточно доказательств. Одна без другой совершать такие преступления они не могут.

— А почему ты считаешь, что коньяк смешивают буфетчицы? Может, они получают его фальсифицированным со склада? Торгуют смешанным и не догадываются… Нам нужно установить виновных, а то слишком дорого обойдется наша проверка. Мы не можем позволять себе ошибаться.

Клава проснулась поздно. Хотела полежать, понежиться, но пора было собираться на работу. Она встала, принялась убирать комнату, мыть посуду. И в это время вдруг почувствовала смутное беспокойство. Сначала она заметила у себя беспричинную раздражительность. Стала одеваться — рука застряла в рукаве. Вывернула кофточку наизнанку, бросила на диван. Хотела достать другую, да остановилась — нельзя, новая и дорогая. Она брала из шкафа вещи, пробовала надеть, снимала, со злостью бросала обратно. Тревожное беспокойство усилилось, когда взяла в руки сумку…

Ей вспомнилось, как легко и просто собиралась она раньше, когда работала на кирпичном заводе. В какую рань вставала! На ходу одевалась, пила чай, и на смену. Бывало, намотается за день, натаскается, руки болят, а на душе спокойно. Примет душ и домой человеком идет.

А что сейчас? Клава подошла к зеркалу и поразилась происшедшей в ней перемене. На нее глядело усталое, как будто чужое лицо. Под глазами синие овалы. Появилась злость на себя: вроде и денег не жалеет, продукты лучшие берет, а все не впрок! Она поправила прическу, подкрасила губы.

Сегодня почему-то Клава волновалась больше обычного. «Может, не брать?» От этой мысли она вздрогнула и в нерешительности остановилась посреди комнаты. Почувствовала неприятную слабость, часто-часто забилось сердце. Чтобы как-то успокоиться, отпила прямо из носика заварного чайника несколько глотков, вытерла полотенцем неожиданно вспотевшие ладони, глубоко вздохнула. «Ну что зря психуешь! — успокоила она себя. — Все нормально, не раз ходила…»

Перед тем как выйти из дома, снова подошла к трюмо. Тщательно осмотрела себя, поворачиваясь перед зеркалом, отходила на расстояние, перекладывала сумочку из одной руки в другую, вешала на согнутую руку, пробовала держать на вытянутой — кажется, все в порядке. Сейчас сумочка казалась легкой, а на улице тяжелеет с каждым шагом, к концу пути как камни несешь…

В комнате стало душно. Посмотрела в окно, вроде бы подозрительных во дворе нет. На цыпочках подошла к двери. Прислушалась: по лестнице удалялись шаркающие шаги. Откинула цепочку и тихо заскользила по ступенькам вниз.

«Сидят или нет? Так и есть — сидят!» — со злостью подумала она.

Во дворе в тени деревьев сидели пять или шесть старух. Они, как по команде, поворачивали головы в сторону хлопнувшей двери подъезда, тщательно, с прищуром осматривали выходящего. Как ни старалась Клава прикрыть дверь подъезда и незаметно проскочить на улицу, не вышло, заметили.

«Два года живем, — злилась Клава, — а они все не успокоятся, все оговаривают. Пусть не красавица, но и недурна. Зато весь достаток в доме от нее. Не у каждого такая жена. Ну и пусть, что на четыре года старше, бывает, и на десять», — нерадостно думала она.

По улице пошла быстро, напряженно всматриваясь в лица идущих навстречу мужчин, намереваясь заранее узнать своих возможных врагов. Сколько за последние два месяца дум передумала, сколько раз во сне пряталась, бегала от них. Ноги часто не слушались, ее догоняли, хватали за руки, и от всего этого ужаса она в страхе просыпалась и тихо, чтобы не разбудить Витюху, плакала.

Иногда она представляла, как на улице или в парке к ней подходит молодой, строгий и сильный мужчина, берет из рук сумочку и говорит: «Что у вас, гражданочка, в сумочке лежит?» А потом ехидно улыбается. Но она тоже не дура, все продумала, как отвечать и как вести себя, каждое слово помнит. Да, так и скажет: «А вам какое дело? Кто вы такой, чтобы к людям приставать да по сумкам лазить? Если обехеесник, то разрешение прокурора покажите!» И пойдет своей дорогой дальше.