— Партизан?
— …Заглянул, — повторила старуха, укоризненно прикрыв глаза, и на миг стала похожа на спящую курицу. Андрею даже показалось, что ей плохо стало, но веки снова поднялись, сморщенное лицо будто постарело. — Постоял, посмотрел… видно, знал этот схрон. Так чудно посмотрел, с усмешкой, а губы сжаты, у меня сердце упало… А он говорит: «Это, пани, партизанская явка, для особых заданий, и никто об ей не должон прознать… Наткнутся немцы на вас, а вы меня видели. Сама понимаешь, война, суровые ее законы…» И рука вроде бы автомат колыхнула, сжалась. Бухнулась я ему в ноги: «Родненький, дай спокойно умереть». Молю его, а Владек мой в горячке бредит… Я ведь его маленьким знала, петушками дарувала…
— Владека?
Она будто споткнулась на слове — проговорилась, глаза у нее стали круглыми, но Андрей сделал вид, что не заметил, лишь спросил, что такое петушки…
— То леденцы, конфеты, я сама варила… Ага! Ну и уговорила, понимаете, уговорила парня! Улыбнулся, оттаял. «А может, — говорит, — и к лучшему, что вы здесь». Сказал, как вслух подумал. И еще оставил нам консервов, хватило их, пяти банок сала, до самой весны… Сказал, когда уходил: «Ладно, я вас сейчас выручу, мало ли что, гора с горой не сходится… Но гляди, убивать будут — обо мне ни слова. Кому скажешь — узнаю…» Так никому и не сказала.
— И мужу?
— И ему… — Она снисходительно покивала. — С этим не шуткуют. Только как-то вернулись мы с грибного места, а в углу дерн снят и пустая яма. Владек заполошился, что, в чем дело? Защелку в руках вертит… Ну, такую, вроде от сундука, видно, оторвалась. А я его успокоила: «Может, — говорю, — тайник чей-то, и хорошо, что нас не было». А сама думаю — надо тикать с этого места. Пока лето — найдем себе другое… Так и ушли.
— Ну, что ж, видно, благородный малый, этот человек, — сказал Андрей. — Кто же он?
— Що? А… да, да… Нет! Вы же дали слово!
— Чего ж вы сейчас-то боитесь? — Старуха молчала, опустив голову. — А если это худой человек, если не свой? Враг? И он среди нас, чем это может кончиться для многих? Что он замыслил с продажей золота, неизвестно. Подумайте об этом.
Она затрясла головой, не сводя с Андрея расширенных глаз, и снова заплакала, уткнув лицо в ладони.
И сколько он ее ни уговаривал, как ни доказывал, молчала. Он понял, что сейчас ничего не добьется. Впервые в жизни он встретил человека, которым владел беспросветный страх, здесь таилась иная, незнакомая ему жизнь, иные законы, отношения.
— Вы сказали ему, что я знаю о золоте?
— Да…
— И что придете ко мне?
— Нет, нет… — И, словно вспомнив о чем-то, вздрогнула, заторопилась. — Я побегу, надо мне, а то опоздаю…
— Подумайте о моих словах. Завтра загляну к вам. И ничего не бойтесь. Здесь сейчас наши, Советская власть, мы вас в обиду не дадим…
Оставшись один, он постоял, размышляя обо всем услышанном. Затем вышел на крыльцо. Фурманихи уже не было видно. Лишь удаляющийся скрип шагов обозначил кого-то в ночи… Потом все стихло. Вдруг почудилось, будто справа, у сараев, мелькнула тень, донесся шорох я словно бы легкий вздох. Видно, в стайке завозилась корова.
— Кто на посту?
— Лахно, — раздалось с другой стороны, от машины.
— Как дела?
— Все тихо. Полчаса осталось. Морозина прямо сибирская. Жмет.
Андрей невольно улыбнулся, все еще ощущая смутную тревогу.
— Откуда знаешь, что полчаса?
— Дак хожу вдоль бараков — один конец пять минут. Двадцать концов сделал.
— Подойди-ка.
— Есть…
Грузная фигура Лахно выросла у крыльца.
— Старуха домой прошла? Фурманиха?
— Не видел…
— А к хутору, по тропке никто не спускался?… — Ему при шла мысль, что неплохо бы проследить за хозяйкой, куда это она торопилась. В том, что человек, о котором шла речь, живет где-то здесь, — сомнений не было.
— Оттуда будто кто проскочил, на завод, видать. С полчаса назад.
— Женщина?
— Вроде мужик…
И снова из тьмы донесся не то стон, не то вздох.
— Давай-ка пройдись вдоль сараев, только быстро. А я с этого краю…
Он заспешил вдоль порядка и замер, услышав резкий возглас Лахно.
— Лейтенант!
Еще не осознав, в чем дело, но уже предчувствуя беду, кинулся на зов.
…Старуха лежала на снегу, скорчившись, точно прилегла на миг прикорнуть, лишь черневшая на снегу рука ее была неестественно откинута.
Он осторожно поднял ее, не чувствуя тяжести, она была легонькой, как обмолоченный снопик. И почему-то представил лицо Владека, который через минуту увидит свою бездыханную «мамку».
— Поднять всех по тревоге! Проверить ближайшие дома, сам давай по тропе, в лощину. Увидишь кого — засеки. Далеко не ушел, не может быть!
* * *
Проверка ничего не дала. В бараках уже все спали, и было непохоже, чтобы кто-то выходил. Обшарили каждый закуток, Лахно вернулся ни с чем. Рыскать по хутору было бесполезно. Андрей уже жалел, что не ко времени отпустил Николая с Бабенко на «именины», и приказал помкомвзвода — если к двенадцати не вернутся — послать за ними…
Час ушел на осмотр места происшествия. Довбня, изредка задавая вопросы, посвечивал фонариком, что-то записывал в блокнот, потом один вошел в комнату хозяев, куда Владек, не проронив ни слова, отнес безжизненное тело жены. Пробыл там недолго, появившись в дверях, кивнул Андрею, и они пошли в отделение.
В кабинете, включив свет, Довбня зашторил окна, тяжело опустился в кресло, предварительно отставив его подальше, в угол.
— Кто ж он, этот «партизан», внешние приметы хоть обозначили?
— Не хотел форсировать. Бесполезно было. Да и кто знал — не навсегда прощались.
— А вышло — навсегда. — Старшина исподлобья взглянул на Андрея. — Ну да что от тебя требовать, не специалист… И про золото вовремя не сказал — это главное упущение, а нам теперь искать преступника.
Его назидательность разозлила Андрея. Какого черта! Вместо того, чтобы идти по горячему следу, мораль читает.
— Он явно шел к ней за деньгами, недаром старуха торопилась, денег-то при ней оказалось немало.
— То-то и оно, — сказал Довбня.
— Домой не пошел, не дурак, место встречи было назначено у сарая. Явился, увидел свет в моем окне и силуэт старухи, тут ошибиться трудно. И все понял… Только забыл оставить письменное объяснение для милиции, — добавил Андрей с невольной усмешкой, глядя в огрузшее, с оттенком значительности лицо Довбни.
— Деньги-то целы!.. — перебил старшина.
— Ну еще бы! Он должен был взять их. А то вдруг не догадаются о мотивах…
— Ты-то догадался… Да и он уж понял, что наследил. Это не исключено.
— В таком случае он должен бежать. Кто завтра исчезнет из поселка или хутора… Логика?
Андрей почувствовал на себе снисходительный взгляд Довбни, казалось, вся эта азбука старшине давно известна, но он слушает, давая гостю выговориться, в надежде выловить из его бормотания что-то важное для себя.
— А бывает и против всякой логики. Возьмет и останется. Если даже она сболтнула о нем — свидетелей нет. Ты один, докажи…
— Особенно, если у него здесь прочное положение.
— Имеешь кого-то в виду?
— Нет!
— Не Степана ли? Значит, еще и соперник. Это бы ему на руку.
— Не болтай чепухи. Я о нем и не думал…
Довбня вздрогнул, привычно наливаясь.
— Это не чепуха. Между прочим, о чем там у вас со Степой разговорчик закрутился, в тот вечер, после листовки?
— Сержантская информация?
— С твоего разрешения. Советовался.
— Вот Степу и расспроси.
— Само собой… Н-да, благородный ты человек, что и говорить. С таким благородством когда-нибудь вляпаешься, мамы родной не дозовешься.
— Я и сейчас не дозовусь.
Взгляды их встретились, Довбня хмыкнул и отвел глаза.
— Не нравится мне наша беседа, кончим.
— Что ж именно не нравится? — Довбня деланно рассмеялся. — Говорим начистоту.
— Не говорим — воду мутим. Вообще не люблю, когда в душу лезут. Каждый вправе судить о времени, в котором живет. — Вдруг подумал, что артачится совсем как Степан тогда, вечером, и от этого дотошный Довбня, с его доброжелательством, стал и вовсе противен. И он добавил со злым упрямством: — А что касается Степана… Зачем ему советские деньги, если он собрался на ней жениться, а стало быть, уезжать?
