– Ну да, – ответил Бэб. – Наступит конец твоему скромному рэкету здесь.

Кровь прихлынула к щекам Мартинеса, и складки на его лице исчезли.

– Мой скромный рэкет, – возразил он, тщательно подбирая слова, – единственное, что дает возможность процветать твоему грязному бизнесу.

– Я знаю, – Бэб говорил тем же самым тоном, каким обращался к двум грабителям, прежде чем обрушиться на них.

– Потому что ты нуждаешься в напоминаниях, ни..., – он осекся, однако Бэб помог ему закончить фразу, произнеся слово, которое полицейский собирался сказать:

«Нигер».

– Ты подцепил себе эту белую, – хрипло произнес Мартинес, указывая пальцем на Дайну. До этого момента он вел себя так, точно ее в комнате и в помине не было. – И бог знает что воображаешь о себе. – Он покачал головой. – Но ты – всего лишь кусочек дерьма, который мне приходится отскребывать от каблука время от времени. Запомни это, – он выпрямился. – Да, усвой еще вот что. Теперь ты будешь мне платить дважды в месяц. – Сегодня – День Страшного Суда, hi jo malo, день внесения платы.

Бэб долго не отвечал и сидел неподвижно, точно погрузившись в глубокую задумчивость. Дайна видела, как сильно вздымается грудь Мартинеса при каждом вздохе. Крупные капли пота катились по его вискам.

– Знаешь, в чем твоя беда, Мартинес? – сказал наконец Бэб. – Ты так давно привык считать себя одним из белых, что уже начинаешь перенимать их замашки.

– Ты видишь эти глаза, hi jo malo? – Мартинес показал пальцем. – Они голубые, верно? Голубые. А волосы? Никаких завитушек. Я не нигер.

– Нет, – тихо согласился Бэб, – ты хуже, чем нигер. Ведь именно это говорят тебе в участке при каждом удобном случае твои белые коллеги? – Он бросил взгляд на одеревеневшее лицо собеседника. – О да, сейчас их заставили нанять несколько спиков вроде тебя, но ты же знаешь, кто остается хозяином. Да-да.

Глаза Мартинеса сузились; их взгляд еще больше потяжелел.

– Ты бы лучше попридержал язычок, нигер. Бэб пропустил его слова мимо ушей.

– Ты перенял у белых их жадность, Мартинес, и из-за нее запросто можешь увязнуть в дерьме по уши. Ты завидуешь другим легавым, у которых дела идут пошустрее, да? Увы, бэби, это не для тебя, вот в чем штука. Белым позволительно грешить, ибо за ними сила. А за тобой – ничего. Ты всего лишь грязный спик, и твое место в самом низу.

– El dinero, – яростно воскликнул Мартинес. Рука, которую он по-прежнему держал вытянутой перед собой, судорожно, точно по своей воле сжималась и разжималась. Волосы под фуражкой намокли и блестели от пота. – Ahora!

Бэб не спеша поднялся с места и покачал головой.

– Приходи, как обычно, в конце месяца, и тогда ты получишь причитающееся тебе. Я не вижу никаких оснований платить тебе больше, чем прежде.

– Посмотрим, как ты запоешь в участке.

– Да, да, да. Посмотрим, – Бэб кивнул. – Это будет действительно отличное зрелище. Легавый пуэрториканец – взяточник. – Он облизнулся, словно в предвкушении необычного лакомства. – Все повеселятся на славу. Ну а капитан, я полагаю, так и ждет чего-нибудь в этом роде, чтобы вышвырнуть тебя вон пинком под зад.

Мартинес сжал руки в кулаки. Лицо его потемнело, и он слегка покачнулся.

– Нет, детка, – грустно протянул Бэб. – Мы с тобой связаны одной веревочкой... я с одного конца, а ты – с другого. Ты хочешь, чтобы все оставалось по-прежнему, я прав?

Мартинес уже было открыл рот, собираясь ответить, но во время закусил губу и промолчал. С размаху обрушив тяжелый кулак на крышку письменного стола, он развернулся и вышел из комнаты.

Глубоко вздохнув, Бэб откинулся на спинку кресла и скрестил пальцы рук на затылке. Затем, повернувшись к Дайне, он пожал могучими плечами.

– Это не его вина. Белые обращаются с ним, как с помойным ведром. Никогда не позволяй никому вести себя так по отношению к себе, мама. – Повернувшись, он выглянул из зарешеченного окна, за которым виднелись покрытые черными пятнами копоти фасады домов на 42 стрит. – Черт побери, они отобрали последнее, что у него оставалось: его гордость.

Незадолго до полудня одна из осветительных мачт рухнула едва не убив трех человек. В результате съемки были прерваны до конца дня.

Дайна и Ясмин ушли, вняв словам взбешенного происшествием Мариона: он затратил пять часов, чтобы создать нужное освещение. «Убирайтесь отсюда, все до единого!» – заорал он, впрочем совершенно беззлобно. Он намеревался устроить инженерам-осветителям торжественную порку и хотел, чтобы при этом кто-либо присутствовал. Вся съемочная группа работала, не щадя себя, воплощая в жизнь его идеи, и он, в свою очередь, уже успел искренне привязаться к каждому из его членов.

Густой и влажный воздух на улице в этот день был особенно удушлив из-за смога, и Дайне захотелось очутиться на берегу моря. К тому же город, несмотря на свои гигантские размеры, вызывал у нее приступы клаустрофобии.

Однако небо над пляжем в Малибу было совершенно чистым, и Дайна подумала, что именно к такой погоде она и привыкла, с тех пор, как перебралась в Лос-Анджелес. Когда здесь было пасмурно, солнце вовсю светило над Беверли Хиллз и наоборот. Она припарковала свой «Мерседес» к обочине, и оставшись в одном белье девушки направились вплавь к яхте Рубенса.

– Я завидую тебе, – заметила Ясмин, вытирая волосы полотенцем. Палуба слегка покачивалась у них под ногами. – Честное слово. – Она широко раскинула руки, покрытые оливковым загаром. – Именно столько всего, да еще и Рубенса в придачу. Надеюсь, ты действительно получаешь удовольствие от этого, пока есть возможность. – Ее огромные темные глаза казались почти черными. Большие груди, полуприкрытые полоской телесного цвета, сильно выступали вперед. Глядя на нее, Дайна подумала об университетском общежитии в Карнеги-Меллон и о Люси: ореол рыжих волос, грудь совершенной формы и полную интима атмосферу в комнате, где кроме них двоих никого не было. «Прекрати!» – приказала Дайна себе и отвернулась. Ее щеки горели от смущения, которое она не в силах была объяснить или даже просто понять.

– Послушай меня, – продолжала Ясмин. – Мне следовало бы помнить, что любая слава мимолетна. – Она рассмеялась, и ее смех прозвучал звонче, чем, возможно, ей самой того хотелось.

Дайна, увлеченная собственными раздумьями, ничего не ответила и молча растирала себя полотенцем. Здесь в море ветер дул гораздо сильней, чем на берегу. Наблюдая за солнечными бликами, играющими на верхушках волн, она жалела, что не может с такой же легкостью скользить по водной глади. Вдруг ощутив на плече прикосновение теплой ладони, она вздрогнула от неожиданности. Электрическое возбуждение прошло вдоль ее позвоночника и угасло.

– Дайна, с тобой все в порядке?

Она почувствовала неуловимый аромат, исходивший от тела Ясмин, и на несколько мгновений закрыла глаза, жадно вдыхая его. Когда она обернулась, ее лицо уже вновь успело обрести спокойное выражение.

– Да, – соврала она. – Я просто пыталась разглядеть дом Криса и Мэгги.

Рука Ясмин по-прежнему лежала у нее на плече.

– Ты не должна думать об этом, – сказала Ясмин. – Нельзя копить в себе такие грустные мысли. – Она обеими руками развернула Дайну, так что та очутилась спиной к берегу. Увидев лицо Ясмин, Дайна подумала о том, что оно изысканно нежное, живое и наполнено состраданием, недоступным ни единому мужчине. – Настало время для тебя проявить свою силу. Слабость не приносит утешения. Мы должны жить. И это – самое главное.

Услышав слова Ясмин, Дайна почувствовала особенную слабость в коленях. Она испытывала подобное ощущение однажды ночью во время последней экзаменационной сессии в колледже. У нее было свидание с братом Люси – золотоволосым и мускулистым парнем по имени Джэсон. Они прилагали максимум усилий, чтобы не попадаться друг другу на глаза в течение той бурной недели, но даже предэкзаменационная нервотрепка не могла ослабить их взаимное влечение.

В тот вечер Люси собралась идти заниматься к какой-то подруге, и Джэсон завалился к Дайне. Никогда еще их встречи не бывали такими бурными, и она не чувствовала себя столь всецело поглощенной собственной страстью. Вдруг она услышала звук отворяющей двери и тихое шлепанье босых ног по полу и затем ощутила присутствие на кровати кого-то третьего.