Ей не удалось отдохнуть даже в обед, ибо сумасшедшее утро заставило отложить все текущие и административные вопросы до преодоления кризиса. В ураганном темпе она провела запланированные на более ранние часы встречи с добрым десятком руководителей отделов.

На этом ее неприятности не закончились. После обеда она получила известие о том, что, несмотря на все усилия, один из ее агентов-нелегалов провалился. Он был взят живым, и теперь Даниэле предстояло начинать трудные и унизительные переговоры по его возвращению домой.

Вечером она встретилась с Карелиным, который привез ее в небольшую квартиру на верхнем этаже кирпичного дома неподалеку от Покровского бульвара. Он не хотел ехать к Даниэле домой, ибо сознание того, что там они постоянно находятся под наблюдением Малюты, стало вконец невыносимым для него. Этой же квартирой он пользовался редко, и можно было рассчитывать, что о ее существовании никому не известно.

Слишком измученная и физически, и эмоционально, чтобы ужинать, Даниэла стянула с себя одежду и закрылась в ванной. Она стояла под душем так долго, что Карелин, не выдержав, принялся барабанить в дверь и громко осведомился, не утонула ли она.

Наконец она вышла, завернутая в толстое махровое полотенце. На ее осунувшемся лице не было и тени улыбки, почти неизменно присутствовавшей на нем во время свиданий с возлюбленным. Их взгляды встретились, и Карелин, наклонившись вперед, нежно поцеловал ее в щеку. Потом он зашел в ванную и закрыл за собой дверь. Через несколько мгновений Даниэла услышала шум бегущей воды.

Она улеглась в постель и некоторое время прислушивалась к умиротворяющему стуку капель дождя по крыше. В темном небе за окном время от времени вспыхивали яркие зигзаги молний: первая гроза пришла в этом году в Москву необычайно рано. Даниэла закрыла глаза и вдруг вспомнила о так и не прочитанном донесении Митры. Она настолько устала, что в первое мгновение решила подождать до утра, однако в конце концов любопытство взяло в ней верх. Желание узнать о прогрессе в деле по проникновению в Камсанг было слишком велико. Перевернувшись на живот, она дотянулась до своей сумочки, лежавшей в кресле рядом с кроватью. Даниэла отнюдь не собиралась делиться своими секретами даже с Карелиным, однако опасаться было нечего. Ключ к шифру был известен только ей и сэру Джону Блустоуну.

Устроившись поудобней на подушках, она вскрыла конверт и стала не спеша читать послание.

Прочитав несколько строк, она опустила донесение и уставилась на закрытую дверь ванной так, словно пыталась увидеть сквозь нее, что творится внутри. Ее сонливость как рукой сняло. Она выпрямилась и, начав заново, прочитала донесение до конца. Информация, содержавшаяся в нем, была поистине шокирующей. Блустоун сообщал сведения, полученные им от Неон Чоу касательно агента Куорри в Москве по кличке Аполлон. В последней строчке было напечатано имя шпиона: Михаил Карелин.

Когда Даниэла дошла до этого места, то почувствовала такой спазм в желудке, что ее чуть не вырвало. Откинув голову на подушку, она долго старалась прийти в себя.

Михаил Карелин являлся шпионом, работавшим на иностранную державу, более того, на самого закоренелого врага Даниэлы.

По чисто профессиональной привычке она тут же стала изобретать способы выведать, в чем состоит задание Карелина. Ей следовало перевербовать его или, если бы это оказалось невозможным или нецелесообразным, вывести на чистую воду. В конце концов, он ведь был предателем, изменившим родине.

Однако Даниэла думала совсем о другом. Потрясенная до глубины души, она вдруг отчетливо осознала, что ее отношение к Карелину ничуть не изменилось. Предатель или патриот, он все равно продолжал оставаться мужчиной, которого она любила. И она знала, что не сделает ничего, что могло бы поставить под угрозу их роман.

Даниэла Воркута, генерал КГБ, представитель высшей партийной элиты, воспитанная с младенческих лет в духе преданности делу социализма, родине и партии, неожиданно почувствовала себя самой обычной женщиной. Она поняла, что ни ее высокое звание, ни пост главы Первого управления, ни даже членство в Политбюро не имеют для нее столь важного значения, как ей когда-то казалось.

Карьера, служба, власть были для нее ничто по сравнению с ее любовью. Как это возможно?—спрашивала она себя. Даниэла провела пальцами по низу живота и дальше, пока они не очутились между бедер. Она не убирала руки оттуда, пока не удостоверилась в своих ожиданиях: момент, которого она дожидалась с нетерпением и опаской уже более двух недель, наступил. Поднеся чуть липкие от выделений руки к лицу, Даниэла увидела, что они дрожат. Наверное, я сошла с ума? —пронеслось у нее в голове. Да и как еще можно было объяснить принятое ею совершенно сумасбродное решение? Однако она сознавала всю нелепость поисков каких бы то ни было разумных объяснений. Это решение не имело никакого отношения к разуму. Его породил неконтролируемый поток чувств, захлестнувших ее.

Через несколько минут Карелин, шлепая босыми ногами по полу, вошел в комнату. Увидев, что свет потушен, он решил, что Даниэла уже заснула. Когда он лег рядом с ней, она лениво потянулась, точно во сне, повернувшись, прижалась к нему своим великолепным, обнаженным телом и начала нежно гладить его спину.

Они долго лежали молча, пока наконец он не прошептал:

— Ты не спишь?

Вместо ответа она, извиваясь, стала водить кончиками грудей по его коже, опускаясь все ниже и ниже. Когда она добралась до его живота, соски у нее уже были твердыми, словно сделанными из камня.

Ее ласки становились все более жгучими, по мере того как его ответное возбуждение обретало все большую силу. Наконец это возбуждение стало невыносимым, и он, громко застонав, овладел ею. Их объятия были необычайно бурными, их тела, казалось, стремились слиться в одно целое. И в тот миг, когда его наслаждение достигло высшей точки, Карелин услышал над ухом громкий полувозглас-полустон: Любимый! —и, прикоснувшись к лицу Даниэлы, почувствовал, что оно мокро от слез.

Пули — одна! две! три! четыре! пять! — вонзались в человеческую плоть. Благодаря да-хэйБлисс могла проследить их короткий, щемящий полет.

Боль, испытанная человеком, сидевшим с ней за столиком, хлынула на нее мощным потоком, заставив ее громко закричать. При каждом выстреле Большая Устрица Пок нелепо дергался верх и назад, точно марионетка, которую дергает за нитки пьяный или сумасшедший.

После первого жевыстрела Блисс опрокинула стол. Тарелки, бокалы вперемешку с остатками еды посыпались на пол. Три дюйма прочной древесины спасли ей жизнь, ибо шестая пуля, вместо того чтобы угодить в сердце Блисс, застряла в крышке стола.

Из своего укрытия она видела нижнюю половину туловища и закинутые на ножки упавшего кресла ноги Большой Устрицы Пока, растянувшегося на полу. Бордовая лужа крови росла прямо на глазах.

Блисс не смотрела вслед убийце, который, развернувшись, быстро направился к выходу, грубо расталкивая застывших на месте официантов-китайцев и громко вопящих, съежившихся от страха клиентов, в основном гвай-ло.По ставшему скользким от крови полу Блисс подобралась на четвереньках к неподвижному телу.

Пять выстрелов в упор оборвали жизнь Большой Устрицы Пока. Блисс не сомневалась, что это так, но, словно для того, чтобы окончательно удостовериться, приложила ладонь к его шее. Пульс не прощупывался. Тогда она, наклонившись, приблизила свои губы к его и не ощутила ни малейших признаков дыхания.

Блисс закрыла глаза и вздохнула. Она находилась в шаге от цели. Ее надежды отыскать убийц Цзяна разбились вдребезги, наткнувшись на глухую стену.

Глядя на Ци Линь, Хуайшань Хан видел вместо ее лица колодец. Колодец, олицетворявший для него безумие. Колодец, сделавший безумным его самого.

Эхо. Отзвуки падающих капель. Ил и плесень вокруг. Прикосновение омерзительной слизи к его коже, покрытой мурашками. Мучительное висение на одних пальцах, державших вес всего тела. Как долго это длилось? О, Будда, как долго это длилось! Вечность И ни мгновением меньше.