Вместо этого перед ним предстал тощий, долговязый мужчина с глазами, покрасневшими и опухшими настолько, что Чжилинь с трудом мог вспомнить их прежнюю голубизну. Полностью отсутствовала мальчишеская усмешка, а прямой, как у патриция, нос распух настолько, что занимал теперь добрую четверть его лица.

— В Шане я оказался из-за маковых полей. — Когда он открывал рот, Чжилинь мог видеть, сколько зубов недостает в его рту. — Идея заключалась в том, чтобы внедриться и заполучить контроль.

— Над переработкой?

—Да.

— И что бы это дало тебе?

— Деньги, с одной стороны, — ответил Дэвис. — Горы денег. — Он сел на грубо сколоченный деревянный табурет, который был привинчен к полу, и ухватился за прутья решетки, разделявшей их, пальцами, изуродованными — непонятно — то ли болезнью, то ли пыткой. — А с другой стороны, нам казалось, что в конце концов в результате операции мы получили бы не только контроль над всем районом, но и возможность продвинуться дальше.

— Чтобы убить Мао.

—Что?

Чжилинь внимательнейшим образом наблюдал за лицом Дэвиса. Он частично растворился в да-хэй,хотя и не отдавал себе в этом полного отчета. В пространстве тьмы он понял, что может отличить правду от лжи. Тому и другому соответствовали разные цвета, и разница была столь отчетливой, что он ясно видел ее.

— Так мне сказал Хуайшань Хан. Что вы готовили покушение на Мао.

— Это неправда.

Дэвис не лгал. Чжилинь кивнул, вынул пачку сигарет и протянул их сквозь прутья решетки. Потом зажег одну из них и стал смотреть, как лицо его Друга приобретает все более расслабленное выражение по мере того, как тот курил.

— Господи, как давно я не курил ничего приличного.

— Извини, что это не тот сорт, к которому ты привык. Дэвис махнул рукой, словно говоря: какие извинения! Сигаретный дым, выплывая из его разбитых губ, просачивался сквозь прутья решетки, которые будто растворялись в его сплошной серости.

— Я пробыл там долго, — продолжал Дэвис, как будто они не меняли тему беседы. — Целую вечность. — Он медленно выдохнул дым, наслаждаясь вкусом табака. — И действительно хорошо узнал местных жителей. Достаточно хорошо, чтобы понять, что нам никогда не получить контроль над районом.

— Шань ненавидит американцев так же, как и русских.

Дэвис странно посмотрел на Чжилиня. — Давай кончим эту трепотню, а? — вдруг сказал он. Потом бросил окурок и растоптал его мозолистой пяткой. Для этого ему пришлось скинуть бумажные тапки, которые выдавались в тюрьме. — Нам обоим известно, почему это невозможно для американцев — да и для кого угодно, — зацепиться там, в горах.

— Скажи мне, — попросил Чжилинь.

— Не держи меня за дурака, — с отвращением в голосе сказал Дэвис. — Мне казалось, что уж тебе я могу доверять.

— Тогда уступи мне.

Они не мигая смотрели друг на друга, казалось, целую вечность.

— Пожалуйста.

— Потому что, дружище, вы контролируете все: выращивание, сбор урожая, переработку, распространение.

— Я? — Чжилинь был ошарашен и не мог скрыть этого, вопреки своему желанию.

— Ты, Мао, Хуайшань Хан. Вы, чертовы китайцы!

— Чушь! — сказал Чжилинь ошеломленно. — Я не верю тебе.

Но на самом деле он верил. Приходилось верить. В да-хэйон увидел цвет правды. Затем лицо его сморщилось в гримасе сожаления.

— Я ничего об этом не знаю.

Дэвис изучал лицо Чжилиня так же, как последний недавно изучал его.

— Ну, ладно. — Он повернулся, осторожно спрятал пачку сигарет под свой соломенный матрас. — Ты хочешь сказать, что не знаешь, кто стоит за этим? Это не Мао?

— Не знаю, — сказал Чжилинь.

Но он вспомнил голос Мао: Разумеется, мы должны наказать его в назидание другим.Это были слова Хуайшань Хана. Власть его росла день ото дня вместе с влиянием Ло Чжуй Циня и Кан Шэна. Был ли мак источником их могущества или источником власти Мао? Будда!

—Скажи мне, — продолжил Чжилинь, — тебе удалось узнать имя человека, держащего в руках маковые поля Шаня?

— Он зовет себя Нагом, знаешь, этой мифической бирманской змеей. Организация его известна под названием дицуй.Остальное, боюсь, тебе придется отгадывать самому. — Он улыбнулся слабой, жалкой улыбкой, и что-то от его прежней сущности проглянуло сквозь потемневшую в результате недавних лишений кожу.

Чжилинь услышал шорох позади себя. Приближались охранники, его время истекло. Он стал вставать, и Дэвис протянул ему руку. Страх появился в глазах американца, будто он чувствовал, что никакая беда не случится с ним, пока рядом Ши.

— Что со мной будет? — спросил он.

— Не знаю, дружище, — ответил Чжилинь. Но он знал. Разумеется, мы должны наказать его в назидание другим.

—Я увижу тебя еще раз?

Чжилинь посмотрел на Дэвиса, который по-прежнему сидел на деревянном табурете. Казалось, у него не было сил встать. И Чжилинь подумал: Что же они делают с ним здесь?Он вспомнил, во что превратилась Сеньлинь, и задумался, отличались ли эти люди, под началом Хуайшань Хана, от тех палачей.

— Скажи мне, — поинтересовался он, — ты уже давно работал на американскую разведку, когда мы встретились в первый раз?

Дэвис прислонил голову к прутьям решетки, и Чжилиню стали видны участки безволосого, бесцветного скальпа, словно в этих местах его пышная шевелюра была выжжена.

— Это имеет значение?

Чжилинь помотал головой.

— Нет, — честно ответил он. — Никакого.

— Он знает!

Она была похожа на испуганного зайца, трясущегося от страха.

— Тебе следует быть точной в выражениях. Твой муж знает или подозревает?

— Он знает. Думаю, знает.

Волнистое небо, наполненное звоном розово-оранжевого света, солнце, тонущее в холодной синеве гор на западе. Пара птиц, прокладывающих себе путь сквозь пыльные полоски солнечного света. Прежде чем они исчезли из вида, их перья на секунду блеснули золотом. Запах миндаля, разлитый в воздухе, напомнил ему цианистый калий. Однажды он видел человека, умершего от этого препарата. Это был шпион, его операция провалилась, и его вот-вот должны были поймать. Не только поймать, но и пытать, пока не наступит долгожданная смерть. Он раскусил во рту капсулу. Чжилинь посмотрел вдаль.

— Если ты так думаешь, тебе надо оставить его.

— Оставить? — она была сбита с толку. — Но куда я пойду?

— Я защищу тебя.

— Он мой муж. Я не могу покинуть его.

— Напротив, Сеньлинь, — сказал он. — Ты уже оставила его и давно.

— Обними меня, — прошептала она. — Ну же.

Чжилинь обнял ее, и она положила голову ему на грудь. Волосы упали ей на лицо, так что ему показалось, будто она исчезла. Он задумался над тем, почему затеял все это. Такого рода любовные связи заканчиваются именно так.

Но ему не хотелось прерывать эту связь. С легким удивлением он понял, что не собирается бросать Сень-линь. Он хотел сделать ее счастливой. В этот момент это желание было невероятно важным для него. Как будто таким образом он искупил бы все свои грехи. Он облегчил бы свою совесть, отягощенную стонами всех погибших, всей несправедливостью, всем террором. Возможно, он даже смирился бы с необходимостью покинуть Афину, свою вторую жену, мать Джейка, и Шен Ли, свою любовницу.

Он знал, что придает большое значение счастью одного человека. Быть может, слишком большое. Но Сень-линь была особенной. Был ли он единственным, кто видел это? Но если кто-то другой и замечал ее необычность, то, несомненно, этим человеком был кто угодно, но только не Хуайшань Хан.

Хуайшань Хан. Дело было и в нем тоже. Совесть Чжилиня была отягощена Хуайшань Ханом. Если бы не Чжилинь, этого человека не было бы здесь сейчас и, вероятно, не было бы этого чудовищного террора.

Но, даже подумав так, Чжилинь знал, что мысль эта была идеалистической. Террор не был идеей Хуайшань Хана, и в глубине души Чжилинь понимал, что репрессии начались бы как с Хуайшань Ханом, так и без него.