— Сегодня я горжусь тобой.

— Гордишься? — удивился Чжилинь.

Он не понял, что именно Май имела в виду, с трудом переключаясь после неистовых объятий на разговор. Как только они вернулись от Сунь Ятсена, Май сразу же увлекла его в кровать. Тучи и дождь всегда ее стимулировали эротически. В эту ночь они были особенно пронзительными.

— Да, дорогой. — Она погладила его по щеке. — Я любовалась тобой, когда ты произносил ту речь, хотя для меня она была такой же неожиданностью, как и для него. Мне кажется, тебе удалось пробить его броню. Теперь дверь для переговоров открыта.

— Это хорошо, — ответил Чжилинь. — Он мне нравится. По-видимому, то, что он хочет сделать для страны, послужит ее благу. Я бы хотел, чтобы ему удалось совершить то, что он задумал.

Май засмеялась, порывисто обняв его.

— Я знала, что перетащу тебя на нашу сторону. За либеральным фасадом в тебе скрывается самый настоящий коммунист.

Чжилинь сразу протрезвел.

— Я не хочу, чтобы ты заблуждалась на мой счет, Май. Я коммунизму на верность не присягал. Как идея он меня не волнует. Но как средство в достижении целей Сунь Ятсена коммунизм может оказаться полезен. Я полагаю, что у русских нам есть чему поучиться.

— Значит, я обманулась, — горестно протянула Май. На глазах у нее навернулись слезы. — Даже то воодушевление, которое чувствовалось в тебе, когда ты говорил, всего лишь часть твоей «искусственнической» теории.

Чжилинь сел в кровати и притянул ее к себе.

— Послушай, Май. Какая разница, что я чувствую? Главное, то чтобы Сунь Ятсен понял, что коммунизм может спасти Китай от анархии. Если мне удалось это сделать, значит я сделал что-то реальное.

Какое-то время они сидели молча. Потом Май зарылась лицом в его грудь.

— А я думала, — сказала она, то ли засмеявшись, то ли заплакав, — что я начинаю тебя понимать.

Позже, немного поразмыслив над тем, что он сказал, Май повернулась к нему в темноте.

— Главное препятствие на пути слияния Гоминьдана и Китайской коммунистической партии не Сунь Ятсен, а Чан Кайши.

Чжилинь задумался. Он встречался с этим человеком неоднократно, но ему удалось по-настоящему поговорить с ним только дважды. И оба раза он приходил домой после этих встреч с каким-то нехорошим чувством.

— Расскажи мне, что ты думаешь о нем, — попросил он.

— Ему сейчас тридцать четыре года, — начала Май. — Образование получил в японской военной академии, боевой опыт — служа в японской армии. На родину вернулся как раз вовремя, чтобы принять участие в революции. В борьбе против генерала Юаня принял сторону Сунь Ятсена. Они очень близки. Слишком близки, на мой взгляд.

— Почему это тебе не нравится?

— Потому что я чувствую, что он предан кое-кому больше, чем Сунь Ятсену. Или говорит, что предан.

— Не думаешь ли ты, что он завербован врагами Гоминьдана?

— Ни в коем случае.

— Значит, он просто способен предать Сунь Ятсена?

— Способен. Но не при жизни Доктора, — ответила Май. — Я полагаю, что Чан выучился в Японии не только военному делу. Он перенял кое-что из самурайской психологии: быть верным себе в первую очередь. Так что я не сомневаюсь, что он предан революции, но больше он предан самому себе. Я думаю, что его честолюбие простирается дальше идеалов революции и служения народу, как бы он ни уверял в противном. Он сильный человек, и у него видение мира сильного человека.

— Но Сунь Ятсен нуждается в сильных людях, — возразил Чжилинь. — Ему будут нужны особенно сильные люди, когда он добьется власти. Ему будет нужна надежная защита, Май.

— Да, — согласилась Май, кивая. Прядь ее темных волос упала на лицо. — Но защита от кого? Вот о чем я себя постоянно спрашиваю!..

Они попытались уснуть, но это оказалось невозможным. Часы на камине не давали спать своим тиканьем, которое казалось громче церковного колокола. С набережной доносились голоса рыбаков. Крики чаек плыли в насыщенном влагой воздухе, как по небу облака.

Долго они так лежали без сна, потом Чжилинь повернулся к ней:

— Май?

— Да, дорогой.

— Если, как ты говоришь, мои слова открыли дверь, то постарайся сделать так, чтобы она не закрывалась.

— Ты знаешь, я сделаю все возможное.

— Ну и чудненько, — сказал он. — Потому что у меня есть одна идея, каким образом отвадить Чана от нашего дорогого Доктора и, возможно, даже заставить его перемениться.

— Во имя всех богов, как?

Чжилинь засмеялся.

— Раз уж Сунь Ятсен увидел смысл в том, чтобы воспользоваться помощью русских, почему бы тебе не предложить ему послать своего военного советника Чан Кайши в Советский Союз изучать вопросы организации армии. Товарищ Бородин с удовольствием согласится. Если Чан начнет артачиться, пусть Доктор намекнет, что, мол, раз наши специалисты не хотят ехать в Москву, то придется просить русских прислать своих советников сюда.

Май уже хохотала. Хохотала так, что слезы потекли из глаз. Прижалась обнаженным телом к телу мужа, обнимая его.

И снова ее хохот звенел их маленькой комнатенке.

В 1923 году Сунь Ятсен, использовав аргумент, предложенный Чжилинем в ту ночь, действительно отправил Чан Кайши в Россию поднабраться знаний по части военного строительства, А через год он без помех слил Гоминьдан с Китайской коммунистической партией.

С советской моральной и материальной помощью новая, лучше вооруженная армия была создана с обязательным членством в партии ее офицерского состава. Революционный дух витал в воздухе, поддерживая оптимизм в обществе.

Поскольку Май была по горло занята партийной работой с Сунь Ятсеном, Чжилинь, чтобы не мешать ей, решил поближе познакомиться с другими видными деятелями Гоминьдана. Его собственная работа в портовой инспекции была не очень обременительна, и большую часть дня он мог проводить как ему заблагорассудится.

Вскоре он сблизился с Ху Ханмином. Это был высокий, стройный человек с добрым лицом и обычно тихим голосом, который он умел трансформировать по необходимости в зычный, ораторский, выступая на митингах.

Ему было уже сорок два года, и по возрасту он был ближе к Доктору, чем основная масса сподвижников. Познакомились они в Японии, где он учился. Острый аналитический ум этого юриста привлек внимание Сунь Ятсена, и они сблизились. Благодаря этой дружбе, а также потому, что он вообще мог ладить с людьми, Ху Ханмин скоро стал одним из лидеров Гоминьдана.

О нем можно было сказать, что он больше других главных сподвижников Доктора походил на него. Как и Сунь Ятсен, он был по сути своей гуманистом, верил в колоссальные силы китайского народа и от всего сердца желал ему добра. Его главным недостатком, если это считать таковым, было неумение говорить о политической борьбе, используя военные термины. Справедливо видя за этим определенную позицию, Чан Кайши постоянно нападал за это на него на собраниях. Конечно, он не мог не видеть в нем своего главного соперника в борьбе за высшие посты в государстве, если партии удастся придти к власти.

Что больше всего Чжилиню нравилось в Ху, так это его быстрый ум. Чаще всего именно он умел увидеть суть дела, выбравшись из хитросплетений слов и аргументов на бесконечных партийных собраниях. Но даже больше гибкого ума Чжилиню импонировала — на глубинном, эмоциональном уровне — открытость духа, характерная для этого незаурядного человека.

У отца Чжилиня вечно не хватало времени для семьи:

быстро перенимавший западные нравы город Шанхай отбирал у него все больше и больше времени. Фактически он был единственным китайцем, обладающим достаточным образованием и знаниями, чтобы руководить строительством огромного числа объектов. Первые три года после переезда в Шанхай он крутился как белка в колесе, работая и с японцами, и с европейцами.

Покидал он дом чуть свет, а возвращался поздно, когда все сроки для обеда давно прошли. В этом отношении их семья была весьма нетрадиционна, и ему долго пришлось убеждать жену, чтобы она кормила детей без него. Тем не менее сама она отказывалась есть, пока он не вернется домой. В душе она так и не могла смириться с тем, что дети едят одни. Отец же не видел в этом никакого неуважения к нему, воспринимая это лишь как знак того, что времена меняются.