— Что ты этим хочешь сказать?

Дэвид Оу отошел от окна.

— Ты сейчас совсем не тот человек, которого я когда-то знал, Джейк. С того самого дня, как ты вернулся после резни на реке Сумчун, ты живешь, как машина, в которую введена одна-единственная программа: Ничирен.

— Не вижу в этом ничего дурного. Если уж говорить метафорами, то это Ничирен — машина, запрограммированная только на убийства. Кто-то же должен остановить его, иначе так он и будет ходить в обнимку со смертью, как с прекраснейшей из женщин.

— Он и будет остановлен. Но ты в одиночку не сможешь с этим справиться.

Джейк так сверлил взглядом Дэвида, что тот в конце концов был вынужден отвести глаза.

— Могу и справлюсь. И не думаю, что кто-нибудь или что-нибудь на свете смогут мне в этом помешать.

— Понимаю. Даже Марианна...

— Что?

— Джейк, единственное, о чем ты можешь думать, так это о Ничирене. У тебя не осталось на нее времени. У тебя не осталось времени ни для меня, ни вообще для кого бы то ни было на свете. Ничирен заполнил собой всю твою жизнь. Бывало, мы с тобой неплохо проводили время, когда выпадала свободная минутка. А теперь ты ни о чем не можешь говорить, как только об очередном плане, как поймать Ничирена. Я уж и не помню, когда ты в последний раз улыбался.

— Как можно улыбаться, когда он где-то рядом?

Палец Дэвида укоризненно приподнялся.

— Вот здесь ты ошибаешься, приятель! Ты говоришь, что Ничирен ходит в обнимку со смертью, как с прекраснейшей из женщин. Мне кажется, что ты делаешь то же самое. Последние три года после Сумчуна ты ведь не живешь, ты медленно умираешь.

В дверь тихонько постучали. Они оба повернули головы на стук. Дверь приоткрылась, и Дэвид с удивлением увидел, как охранник, вежливо изогнувшись, пропускает в комнату ту самую женщину, которую он заметил из окна на стоянке для автомашин. В приоткрытую дверь Дэвид видел ее глаза, маленький нос, чувственные губки. Она была так прекрасна, что дух захватывал.

— Джейк Мэрок здесь лежит?

Он молча кивнул, затем повернулся к Джейку. Даже сквозь дверь он остро чувствовал ее присутствие.

— Подумай о том, что я сказал, хорошо? Это очень важно.

Он вышел, и женщина посторонилась, выпуская его из комнаты.

И тут же она переступила порог, закрыла за собой дверь и замерла, прижавшись к ней спиной, как будто ей было страшно сделать следующий шаг.

Джейк изо всех сил боролся со сном. Он был ужасно измучен. Как в сновидении, сознание его колыхалось прозрачной пеленой, то приоткрывая, то снова закрывая каналы рационального восприятия мира.

Он чувствовал, что в комнате кто-то находится, и окликнул невидимого гостя сакраментальным вопросом:

— Кто там?

Сонная мгла разевала свою пасть, грозя вот-вот поглотить его. Так приятно было избавиться от телесных мук и нырнуть в нее с головой. Славная эта штука — сон.

Но присутствие постороннего не давало ему уснуть, отталкивая сон грубыми лапами.

— Кто там? — повторил он свой вопрос, и голос его звучал едва слышно.

— Ты не узнаешь меня?

Женщина отделилась от двери и приблизилась к кровати.

— О, Джейк! — прошептала она, касаясь его щеки в том месте, где она не была закрыта бинтами.

Его рука поднялась и схватила ее руку, ощущая ее нежную кожу. Глаза его тщетно пытались сфокусироваться.

— Кто это?

— Джейк, это я, Блисс[7], — ответила она. — Мы с тобой...

— Играли со змейками на улице Лестниц![8]

Глаза его широко открылись от удивления. Чувствуя, как стремительно учащается его пульс, он попытался подняться, но не смог.

— Блисс, неужели это ты?

— Да, но то бывало зимой, — прибавила она. — А летом мы воровали сушеных скатов из магазина в Западном Округе.

— И круглый кормились тушонкой с рисом, которую таскали со склада у доков! — Кошмарная сонливость одолевала его, но он через силу удерживал глаза открытыми. — Как давно это было! Но я все помню. — Он жадно всматривался в ее черты, сравнивая то, что видел, с тем, что помнил. Так вот она какой стала, когда выросла! — Ты была такой маленькой тогда... Совсем девчонкой! Давным-давно...

Он все еще держал ее руку, ощупывая ее кончиками пальцев, как слепой.

— Блисс, — прошептал он. — Как ты сюда попала? Столько лет прошло! Это непостижимо! Совершенно непостижимо!..

— Спи, — шепнула она. — Мы еще успеем наговориться, когда ты проснешься.

Вашингтон, как и все великие столицы мира, является средоточием власти. Люди, которые живут здесь, должны чувствовать себя так, будто они находятся в эпицентре зарождающегося землетрясения. Однако, обычные смертные — рабочие скотинки, которые вкалывают с девяти до пяти, потом идут домой, чтобы съесть свой ужин, уставившись в телевизионный экран, а затем, отправив своих скулящих отпрысков спать, заваливаются на жен, потея и комично дергаясь, — не могут заметить этого невидимого излучения, которое привлекает в Вашингтон цвет нации. В разных местах причастность к власти проявляется по-разному. В Нью-Йорке, финансовой столице Америки, она выражается в том, что ты прибываешь на очередную Бродвейскую премьеру в новейшем лимузине «Вольво», в Голливуде, столице американского шоу-бизнеса, — в том, что ты играешь в теннис с самим Сильвестром Сталлоне. В Вашингтоне, где, как известно посвященным, и сосредоточена истинная власть, эта причастность к ней выражается в различных льготах. Для директора Куорри эти льготы были весьма многочисленны и очень весомы.

Для Энтони Беридиена лучшей из всех привилегий было обладание роскошным особняком в Грэйт-Фоллз, штат Вирджиния. Построенный в XIX веке посреди неширокой и живописной долины между изумрудными холмами, он находился всего в часе езды от штаб-квартиры Куорри в северо-западной части Вашингтона. В прежние времена он был в распоряжении Бюро стратегических служб, а затем — Центрального разведывательного управления. Поговаривали даже, что сам Эйзенхауэр и сам Даллес, а также «Дикий Билл» Донован[9] во время Второй мировой войны не раз пользовались этим убежищем, но это все из области слухов. То, что Энтони Беридиен верил в подобные слухи, проистекало из его безграничной любви к этому дому.

Недавно выкрашенный в бежевый цвет, дом изобиловал арочными фронтонами, круглыми башенками, а к одной из его сторон примыкала необъятных размеров веранда с полом из сосновых досок, выкрашенных в элегантный серый цвет. Веранда была заполнена разнообразными плетеными креслами, диванчиками и диванами, обложенными матрасиками и подушками яркой расцветки: зеленые и белесые листья тропических растений на темно-бордовом фоне.

Интерьеры гигантских комнат были заставлены разнообразными диковинками, которые Беридиен привез из различных частей света. Профессиональный декоратор, наверное, поморщился бы, увидев здесь строгие стулья и письменный стол времен Гражданской войны, соседствующие с массивными часами эпохи Людовика XIV из позолоченной бронзы на каминной доске из пятнистого мрамора и замечательным Чиппендейлским комодом, но Беридиен был в высшей степени безразличенк суждениям знатоков. Здесь, внутри своего дома, он мог чувствовать время во всем его величии.

Медленно переходя из комнаты в комнату, он мог проследить триумфальное шествие западной цивилизации, начиная с эпохи Ренессанса, Здесь, вдали от вынужденной строгости интерьеров штаб-квартиры его Куорри, он мог парить на крыльях великих свершений человеческого художественного гения и распутывать сложнейшие узлы сплетений международных интересов, разобраться с которыми он не мог в своем офисе.

Самым бессовестным образом Беридиен упивался возможностью жить в этом роскошном доме. Хотя дом был приобретен на средства Куорри, хотя на эти же средства содержался и он сам, и вся громадная территория с ухоженными клумбами с тюльпанами, а также с розарием и с аккуратно подстриженными кустами и деревьями, — этот дом рассматривался Беридиеном как его собственность.