С собой он прихватил лишь две стрелы, подаренные Белым Луком, сочтя все остальное детскими игрушками. Однако по прибытии домой он обнаружил у стрел изъян: они лишились оперения. И произошло это либо во время скачки с отцом по плайе, либо раньше по той причине, что Белый Лук вообще не приладил его.

В первые недели после возвращения все казалось не таким, как прежде, особенно отношения между родителями. Если до этого их разногласия, связанные с Белым Луком, были скрытыми, то теперь отец выступал против него не таясь, предложив даже как-то раз сдать «этого явно выжившего из ума» старика куда следует, пока он не натворил больших бед.

Создавалось впечатление, что Открытая Рука, хранившая в своей душе надежды, страхи и горести своего племени и бывшая такой терпеливой и все понимающей, вдруг утратила эти качества. Она даже не пыталась, да и не могла объяснить мужу поведение своего отца. Ее душевное равновесие уже нарушилось. Если раньше она могла с почти научной отрешенностью осознавать, какая пропасть лежит между этими представителями двух совершенно разных народов, и даже представляла себя неким мостом между ними, то теперь факт их несовместимости разрывал ее на части. До этого случая она представляла пропасть между ними как метафору, символизирующую закат одной культуры и расцвет другой, и это объяснение вполне устраивало ее, вселяя ложное ощущение безопасности.

Теперь же жить с Питером Мэтисоном и чувствовать себя по-прежнему в безопасности стало невозможно. Он был истинным американским пионером-первопроходцем, беспокойным, как ветер, и отчаянно смелым, но без особого чувства ответственности.

– Беда цивилизации в том, что в ней нет места героям, – сказал он как-то Вулфу, – поскольку герои, как говорится, яростны и неукротимы, и это их свойство угрожает разорвать ткань цивилизации.

Позднее до Вулфа дошло, что отец имел в виду прежде всего себя, и Вулф много раз с особым чувством вспоминал этот как бы отвлеченный разговор просто потому, что это был редчайший, почти небывалый случай, когда Питер Мэтисон сказал что-то о самом себе.

Вулф чувствовал, что в его отце тоже горит огонь. Хоть и не шаманский огонь Белого Лука, но тоже достаточно яростный, чтобы быть движущей силой. Белый Лук к тому времени уже успел рассказать внуку о постоянном взаимодействии между разумом, телом и духом. И теперь Вулф мог сам быть свидетелем такого взаимодействия на примере собственного отца, ибо ему было ясно, что все действия и реакции Питера Мэтисона направляются той особо сильной частью его личности, которая относится к сфере духа.

– Герои прошлого должны защитить нацию, – поделился как-то раз Вулф своими раздумьями с отцом.

– Это правда, что у индейцев тоже были свои герои, – отозвался Питер. – Но мы, белые, оказались слишком сильны, и нас было слишком много.

– Да нет, не то. Я имею в виду таких героев, как ты или твой отец, – пояснил Вулф. – Вам надо было найти с племенами общий язык и прекратить их истребление.

– Вероятно, так могло бы быть, – кивнул отец, бросив взгляд на сына. – Но наша цивилизация обрушилась на нас чересчур быстро и оказалась слишком развитой.

Он вглядывался вдаль, туда, где на горизонте вздымались горы, казалось, до самого неба. И от этого Вулф сразу вспомнил историю о ястребе, рассказанную Белым Луком.

– Или слишком отсталой, – добавил вдруг отец.

– Отсталой?

Питер в подтверждение своих слов кивнул головой.

– Чему бы тебя там ни учили в школе, цивилизация принесла отнюдь не одни только блага. Потерявшись в лабиринте законов и правил, установленных в обществе, мы в конце концов теряем чувство земли. Нас интересует лишь то, что она может дать нам, а не то, чем она является сама по себе. – При этом он как-то неопределенно хмыкнул, а затем продолжал: – Вот поэтому и исчезла культура американских индейцев вслед за многими прочими культурами в других частях света.

– Но ведь на законах держится общество, – запротестовал Вулф. – Так, во всяком случае, нас учат в школе.

– Ну уж тут тебе, сынок, самому решать.

– И все же, отец, каково твое собственное мнение?

– Как тебе ответить? – задумался Питер Мэтисон, глядя, как конь щиплет траву, как солнечные блики играют на его атласной шкуре, когда под ней перекатываются мускулы. – Герой носит закон на поясе у бедра. Но хотя он и расчищает путь для цивилизации, она избавляется от него настолько быстро и решительно, насколько может, потому что герой отбрасывает тень, которая цивилизации кажется опасной.

И конечно же, Вулф понял, что отцу больше всего на свете хотелось быть именно таким героем.

Питер Мэтисон исчез из дома спустя примерно год после того, как он ездил на равнину спасать своего сына. Открытая Рука никогда не говорила, куда он делся, но Вулф, получив от отца письмо, все знал. Он читал и перечитывал его много раз, пока оно не начало распадаться на кусочки. А когда распалось, бережно спрятал бумажные обрывки к себе под подушку.

Всякий раз, когда Вулф просил мать рассказать об отце, Открытая Рука не оставляла просьбу сына без внимания. Если она и таила в сердце обиду, Вулф этого никогда не замечал и, что еще важнее, даже не чувствовал. Он никогда не сомневался, что она любила мужа, но одновременно с этим подозревал, что отчасти это была любовь к беспокойному духу отца и что она восприняла его уход как неизбежное явление, подобно тому, как воспринимают наступление зимы после осени. Он видел здесь, хотя и в ином контексте, аналогию с тем, как во время суровых зим, когда не хватало пищи, мать часто говорила, что на смену зиме всегда приходит весна.

Так оно и вышло той зимой, когда отец покинул их. Вулф сильно тосковал, но тосковал именно по самому отцу, а не по той напряженности, которую он создавал в доме. В комнате, где жил Питер Мэтисон, в этой святая святых, поселился Белый Лук. Под бременем прожитых лет дед передвигался медленно и тяжело, вызывая ассоциацию со старым деревянным фургоном. Он больше не делал стрелы и даже не приладил, как ни просил Вулф, оперение к тем двум стрелам, которые когда-то изготовил для внука.

Все чаще вопросы относительно деда Вулф задавал матери, потому что Белый Лук после возвращения с плайи как-то замкнулся в себе. Вулф понимал: намеченное тогда стариком не получилось или получилось, но не в полной мере. Ему так и не удалось подбить деда вновь отправиться на солончаковую равнину, хотя теперь, в отсутствие отца, это стало вполне возможным.

Открытая Рука никогда не отвечала на вопросы Вулфа о Белом Луке прямо. А на вопрос о том, почему дед не берет его с собой на плайю, сказала:

– Среди всего, что летает, разум – самое быстрое.

Размышляя над этим загадочным ответом, Вулф вспомнил, как они с Белым Луком спускались в Страну мертвых. А ведь верно: освободившись от оков бренного тела, они совершили полет туда, куда иначе не доберешься. Это был самый настоящий полет, соответствующий описаниям мистиков.

– Кажется, я понимаю, – ответил тогда Вулф. – Но почему дедушка не берет меня туда снова?

– Теперь, после размышлений, ты видишь, что твой отец нарушил связь, которая устанавливалась между тобой и Белым Луком, – пояснила Открытая Рука. – Но Белый Лук видит мир иначе, чем другие люди. Они делают шаг назад, и перед их взором открываются все возможности любой из ситуаций. Он же подобен ткачу, способному проследить извивы каждой нити в ткани даже после того, как она уже соткана.

Вулф взглянул на мать.

– Ты хочешь сказать, что дедушка считает, что случившееся должно было произойти именно так? – спросил он.

Его мать, которой красота и фатализм придавали таинственный вид, взяла его за руку.

– Наберись терпения. Позже ты сам поймешь, что тебе было предначертано судьбою, – сказала она строго и с внутренней убежденностью, как-то совсем по-мужски.

В этом и заключался преподанный Белым Луком урок, который Вулф усвоил через чувство разочарования и утраты.

Вулфу потребовалось еще семь лет, чтобы стать достаточно взрослым и решиться отправиться по следам отца. Но, разыскав его, он не узнал в нем прежнего Питера Мэтисона, и это сбило его с толку. Питер Мэтисон занимался добычей опалов в Австралии. За это время его зрение ослабло, и ему пришлось носить очки. В его волосах появилась седина – результат труда по четырнадцать часов в сутки и необходимости постоянно быть на страже и оберегать свои опалы от всевозможных охотников до чужого добра.