– Смерть, какая? Которая пишется с большой буквы? – переспросил он, пробуя рассмеяться, но чувствуя, что смех застревает у него в горле. – Что-то вроде сцены из фильма Ингмара Бергмана?

– Нет-нет! Ты не понял. Не так...

Хана неожиданно схватила его еще крепче. Ее глаза вновь прояснились и теперь смотрели на него, а губы дрожали.

– Там кто-то еще. Кто-то неизвестный. Тот, кто убьет вас обоих.

Сидя в тиши квартиры Лоуренса Моравиа, Вулф размышлял о потайной комнате за гардеробом и ее странном интерьере. После стычки со Сквэйром в «Ла Ментире» наигранное веселье, царившее на презентации, уже не привлекало его. Он разыскал Аманду и, извинившись, сообщил, что хочет уйти. Стиви предложила отвезти Аманду домой на своей машине, и та, заметив выражение лица Вулфа, не стала возражать, а лишь крепко поцеловала его в губы, прежде чем сестра увлекла ее за собой.

Вулф, сидя на полукруглой кушетке Моравиа, припомнил слова Маун: «У Лэрри есть что скрывать. И достаточно иного, я не шучу». Вспомнил он и об «Империи страсти», и о встрече Чики с Моравиа неделю назад, и о ее контакте с Сумой прошлой осенью, и о том, что Моравиа был убит вчера. Он вспомнил обо всем, во что посвятил его Шипли, а также о том, что он все еще не может пробиться сквозь ауру Сумы, как и через ауру Чики, о том, что все еще не вышел на убийцу. Возникали вопросы. Является ли Чика членом общества Черного клинка? Или более конкретно: является ли она наемным убийцей «Тошин Куро Косай»?

В нем крепла уверенность, что, куда ни кинь, все сходится на ней. Вопреки воле, он опять ощутил томление в паху. Перед его глазами вспыхнул ее образ, дергающийся в экстазе. Он вспомнил исходящий от нее запах. И тут его вдруг осенило – именно этот запах он учуял в потайном помещении в квартире Моравиа. Ясно: Чика там бывала. Даже в маленьких комнатках без окон запахи так долго не держатся, а это говорит о том, что Чика была в этой квартире за несколько часов до его прихода. Зачем? И еще, что не менее важно, как она сумела туда проникнуть? Его группа по расследованию убийств опечатала квартиру сразу же после того, как на место преступления вызвали полицию.

К трем часам ночи снегопад сменился холодным и частым дождем со снегом, отчего тротуары и канализационные решетки, над которыми клубился пар, покрылись предательски скользкой пленкой. У Вулфа работы накопилось по горло. Ему захотелось опять увидеть лицо Аманды, ощутить ее тело и согреть об него свою плоть. За эти полтора дня он так застыл, что, казалось, уже никогда не отогреется.

Покинув квартиру Моравиа, Вулф на полицейской машине без опознавательных знаков отправился к Аманде. Ее жилище располагалось в Морнингсайд-Хайтс. В этом районе проживали в основном выходцы с Карибских островов и из Африки. В местном парке они понастроили себе лачуг, дорожки поизгадили кровавыми отбросами, остававшимися после их примитивных магических обрядов. Аманда вынуждена была мириться с этим опасным соседством по общей для всех ньюйоркцев причине – нехватке средств. Она просто не могла снимать жилье в более приличных кварталах города. Кроме того, ей нравилась эта просторная квартира с двумя спальнями и полная безопасность благодаря установленному Вулфом полицейскому суперзапору на входной двери и стальным решеткам с висячими замками на окнах. Слушая ее, Вулф каждый раз удивлялся, как она умеет использовать свой педагогический талант и находить объяснение буквально всему.

Мокрый снег, подсвеченный неоновыми огнями ночного Манхэттена, лупил по стеклу машины, как вырвавшийся на свободу маньяк. От стеклоочистителей толку было мало. Вулф набрал телефонный номер Аманды, гадая, вернулась она с презентации или еще нет. У нее в этот день занятий не предвиделось, поэтому вряд ли она отдыхает.

– Это я, – сказал он, услышав ее голос. – Еду к тебе.

– В квартире беспорядок, – ответила Аманда. – Давай куда-нибудь в другое место.

– Может быть, ко мне?

– Куда угодно, только не ко мне.

Через пятнадцать минут Вулф подкатил к ее дому, немного задержавшись из-за усилившегося снегопада. Он заприметил три или четыре фигуры, которые устроились под прогнувшимся навесом, прикрывшись от холода и сырости обрывками картона. Все они, насколько он мог разглядеть, спали. Мокрый снег барабанил по машине, дробью отдаваясь в ушах.

Вскоре он заметил быстро идущую через вестибюль фигуру. Аманда, закутанная в длинный плащ, выпорхнула наружу, перешагивая через бродяг. Она сделала небольшой прыжок, чтобы не попасть в водяной поток, несущийся к сточной канаве.

В этот момент в мозгу у Вулфа как бы прозвенел звонок – сигнал, что что-то не так. От нехорошего предчувствия шевельнулись волосы на голове. Похожа ли эта походка на походку Аманды? Она действительно показалась Вулфу знакомой, но чьей именно? Он вгляделся в лицо женщины, однако резкие тени, образующиеся при освещении лампами дневного света, делали ее черты плохо различимыми.

Вулф протер глаза. «Совсем заработался, – подумал он, – вот и мерещится». Он потянулся к дверце, чтобы открыть ее для Аманды. И вдруг прямо перед собой неожиданно увидел лицо прекрасной японки, художницы Чики.

С презрительным взглядом и как-то лениво Чика подняла правую руку. В ней он увидел тот самый вороненый пистолет, которым она на глазах Вулфа отпугнула двух подонков. Ее красные губы, при искусственном освещении казавшиеся черными, раскрылись, и она что-то сказала, но из-за закрытого окна и шума снегопада он не расслышал, что именно. Затем из дула пистолета вырвалась вспышка, и шум выстрела прозвучал в машине, как удар грома.

– Нет! – воскликнул Вулф в момент, когда осколки стекла разлетелись внутри машины. Он почувствовал удар, впечатавший его в дверцу машины. Во рту появился привкус железа и крови. А затем настал черед боли...

Пробуждение было резким. Вулф рывком сел и огляделся кругом, в первый момент ничего не соображая. Он находился в своей спальне. Сердце бешено колотилось в груди, и он все еще чувствовал боль – приснившуюся боль – там, где пуля вошла в тело. Глупо, но он все же потер это место, чтобы убедиться, что цел и невредим.

Вулф включил верхний свет и, отодвинув штору, уставился на дождь, тарабанящий по стеклу. Дождь казался застывшим во времени, и Вулф ощутил какое-то родство с ним, сам находясь где-то между своими отцом и дедом. А рядом, как связующее звено, постоянно присутствовала мать.

Он мог вызывать в памяти лицо матери так же четко, как если бы она находилась рядом с ним: ее выразительные черные глаза, прикрытые характерными плотными складками верхних век; ее выступающие скулы; крупные, почти дикарские, красиво очерченные нос и челюсть; широкий рот; густые, темные, с проседью, достающие до талии волосы, которые она украшала изготовленными для нее Белым Луком крошечными бисеринками из бирюзы и ляпис-лазури. Каждая черта ее лица, которую он вспоминал, усиливала ощущение ее присутствия.

Мать была своего рода предсказательницей, известной в племени как собирательница сновидений, и многие из тех, кто испытывал печаль, страх или психическое расстройство, приходили к ней за помощью и советом.

И все же ее сила заключалась, как считал Вулф, в пассивности, поскольку она никоим образом не вмешивалась в отношения между близкими родственниками, оставляя все на волю судьбы.

Он опять прилег и закрыл глаза. Снова начал сниться сон. В этом сне он проснулся, встал и прошел через комнату к просторному гардеробу. Отодвинув висевшую там одежду, за которой хранился лук, он взял его. Лук был изготовлен из рогов карибу и ранее принадлежал его деду.

Этот лук дед сделал еще тогда, когда был совсем молодым, не старше четырнадцати или пятнадцати лет. Сделал он его с трудом. Большинство луков индейцев изготавливались из крепких пород дерева, из сухожилий животных и клеящего вещества, которое индейцы называли асфальтом. Такие деревянные луки были сравнительно просты в изготовлении и надежны. Однако настоящая сила заключалась лишь в луках, сделанных из рогов карибу, и поэтому индейцы ценили их больше всего.