В нескольких десятках метров от опушки, за которой чуялись непаханые и некошеные веками луга, я устроила предутренний привал, давая отдых ногам. Сон был короткий, но глубокий и темный как осенняя вода, без сновидений. Я проснулась с мыслью о людях и осознала их присутствие, еще не раскрыв глаза. Нет, не рядом. В лесу меня врасплох не застать, на отдых я решилась именно из-за людей. К первой встрече надо быть бодрой и отдохнувшей. Вчерашний знакомец, бдительный секач, следовал за мной в непрошеном дозоре всю ночь, наплевав на личные дела. Переживал. Бродил, пока я спала, тенью обходя самим же установленный охранный периметр.

Теперь, убедившись, что я проснулась и сама за себя могу отвечать, тяжело вздохнул с чувством исполненного долга и потрусил обратно в родную чащу. Он тоже чувствовал запах дыма далекого костра и от человечьего соседства радости не испытывал.

Дождавшись, пока рыцарь леса, мысленно произведенный мною в лихие бароны, удалится, я закинула на спину котомку с травами, решительно поправила кинжал и двинулась в сторону костра. Утро казалось зябким, хотя виной тому были мои взвинченные нервы, а не забеливший воздух молочный туман. Он-то был отрадой и защитой: землю напоит, погоду прекрасную на весь день оставит, от чужих глаз укроет.

На опушке у костра расположились трое селян. Они жались к огню, явно знакомые с дурной репутацией бора. Почему же не обошли стороной? Двое дремали, нервно вздрагивая от каждого шороха. Третий помешивал вкусно пахнущую кашу в подвешенном над огнем котелке и караулил. В поле сонно щипали траву две низенькие лохматые лошадки, так за ночь и не отошедшие от загруженной и увязанной дерюгой телеги далее пары десятков саженей. (Раньше мерила метрами. Мир берет свое…) При такой траве далеко идти не надо. Картина выглядела мирной, да и бор за спиной обнадеживал. Если все выйдет криво, им меня не найти и не догнать. Значит, вряд ли эти путники мне опасны.

Решив так, я, делая петлю, вернулась в лес и направилась снова к огню, старательно шелестя ветвями и изредка хрустя сухими сучьями. Ну вот, другое дело. Меня заметили. Все трое, подобрав разбросанное вблизи огня крестьянское оружие – пару топоров и кнут, обреченно ожидали неминуемой беды. Владелец кнута мне сильно не понравился. То есть как враг, такого никому бы не пожелала. Среднего роста, сухой, собранный, очень спокойный и, поверьте чутью снави, готовый, в отличие от спутников, убить меня на месте. Он бы предпочел увидеть дикого зверя. Одинокая женская фигурка стала приятным сюрпризом лишь для двух «топорщиков». А кнут, хоть и лег в траву первым, угрожать мне не перестал. Интересное село наверное, раз скотину у них пасут подобные воины.

– Утро доброе, – поклонилась я, выбравшись из зарослей и используя в первый раз «легенду»: – Меня Тиннара зовут, травница я, а вовсе не зверь лесной, уважаемые. Меня рубить вроде незачем.

– Место недоброе, – расслабляясь и привычным движением отправляя топор в звонкий чурбак, хрипловато буркнул старший, массивный и рослый рыжеволосый мужчина средних лет с обманчиво ленивыми движениями и быстрыми, чуть прищуренными голубыми глазами. Он огладил недлинную бороду слегка дрожащей тяжелой рукой и мешком осел на свою лежанку. – Что это тебя в одиночку по Гнилому лесу носит, девка? Иль не одна пришла?

– Травы дикий лес любят, – охотно пояснила я, невольно чуть подлаживая говор. – Может, одной и неуютно, но сюда идти – попутчиков не больно уговоришь. А где еще сребролиста набрать, и не скажу. Да его ли одного.

– И давно ты, эта, бродишь? – включился в разговор молоденький караульный, присаживаясь снова к огню и подбрасывая пару сучьев.

– С весны. Одичала уже в лесу, – усмехнулась я, потом хлопнула по коробу, спущенному на траву и добавила: – Зато ведь не напрасно.

Мужики посовещались и быстро пришли к выводу, что угрозы для них я не представляю. Больше того, может статься, даже окажусь полезной. Приветствовавший меня первым был старостой зажиточного и довольно крупного, хоть и безнадежно окраинного и глухого, села Агрис, что в тридцати верстах отсюда. Назвавшись Римахом, он разъяснил задыхающейся скороговоркой, что с весны маялся кашлем, совсем потерял надежду получить помощь дома и вынужден среди лета ехать в город к хорошему лекарю, присоветованному надежным приятелем купцом. Ночной горе-караульщик, совсем молодой паренек, с выцветшими под солнцем до застиранной белизны мягкими волнистыми волосами и грустными карими коровьими глазами на простоватом безусом лице, сопровождает дядю по требованию своей матери, старшей старостиной сестры. Третий попутчик, неожиданно смуглый на фоне спутников, с резкими чертами лица и настороженным взглядом чуть исподлобья, представился как свояк владельца половины деревенского стада. Он де увязался за компанию, прицениться в городе и, если цены хороши, поискать покупателя на сельский скот на осенней ярмарке.

Бросив заинтересованный взгляд на мой груз, староста Римах сообщил, что готов доверить свое здоровье незнакомому специалисту, пообещав взамен завтрак и даже, может быть, место на телеге до самого города.

Я с благодарностью согласилась, очередной раз порадовавшись своему везению. Теперь, глядишь, и не придется брести одной по незнакомой дороге, чтобы потом сложно и долго объясняться со стражей у городских ворот. Раз на одной телеге едем, уже не чужая, и особых подозрений едва ли заслуживаю. Да и привыкать к людям пора, а селяне мне глянулись сразу. Особенно Римах, степенный, но совсем не заносчивый, с живой хитринкой во взгляде, делающей его моложе лет на десять. Если бы только не одышка и тяжелая желтоватая бледность, серьезно обеспокоившие мое чутье. Спутники слушались старосты с полувзгляда. Тот снова огладил бородку привычным жестом, чуть повернувшись к родственнику, представленному как Ермил, и возле костра появился чурбачок для меня, а подле него – плошка с кашей, переданная Годэем, третьим попутчиком. Такие же порции получили остальные.

Миска старосты почти опустела, как он внезапно посинел, уронил ее и завалился вперед, в костер, скрученный приступом удушливого хриплого мучительного кашля. Ермил успел подхватить разом отяжелевшее тело, я вцепилась с другой стороны. Накрылась моя поездка, уверенно сообщило чутье, окончательно опознавая недуг голубоглазого старосты. С таким здоровьем в город не ездят. Точнее, не доезжают.

Оттащили, уложили на торопливо развернутую овчину. Видимо, подобное происходило не впервые, оба спутника старосты действовали слаженно. Ермил придерживал дядькину голову, Годей торопливо доставал флягу. Я принюхалась к запаху сложной настойки… на вскидку – точно, можжевельник, потом липа, донник, и, кажется, бедренец. Может, еще что-то, но общий смысл понятен, отхаркивающее и противовоспалительное, приготовленное деревенским лекарем. Старательно, из лучших трав, частью закупленных специально. То есть в нашем случае – мертвому припарка. Пока, впрочем, пусть пьет, хуже не станет.

Римах наконец вздохнул, откинулся на руки заботливого племянника, выглядящего зеленее дяди, и отыскал меня взглядом. Ох, слишком умен этот староста! Лицо его чуть дрогнуло и помрачнело. А я пока еще ничего не сказала, да и верить мне, незнакомой, причин особых нет. Только наитие, и оно у нашего больного тоже имеется.

– Можешь не молчать, сама видишь, не все еще мозги выкашлял, – буркнул староста чуть вызывающе. – Считаешь, не простуда? Вот и я так думаю, хотя очень неприятные получаются мысли. Все прикидывал, стоит ли в город соваться, если сам вижу к чему кашель. Потому здесь и заночевали. Думал, в лесу поживу немного, сколь осталось. Если тлень, то и недолго. Город тут не поможет. Как глянут да и объявят – в Агрисе зараза. Пока разберутся, кто больной, кто здоровый, – пожгут полсела.

– Не заразный вы, это скажу сразу, – помолчав, ответила я, лихорадочно перебирая в голове подходящие травы. – Так бывает. Себе опасны, другим нет.

– Еще скажи, что от этого лечат, – насмешливо, скрывая глупую надежду, вскинул голову Римах.