– Знаете, – казалось, он подбирает слова, – война очень странным образом выворачивает людей, искривляет их судьбы. Изменяется реальность, и вы вдруг обнаруживаете, что способны на такие действия, о которых раньше и помыслить не могли. А, самое главное, вы выживаете.

– Он не был виноват ни в чем, сейчас я это понимаю. Он нигде не допустил ошибки. Мой брат... – она вдруг осеклась. Напротив нее сидел практически незнакомец. Хотя иногда, и Лорин это понимала, гораздо легче говорить с тем, кто тебя почти не знает.

Монах думал о том же самом. Он сам рассказал ей почти все. Уже много месяцев он мечтал о том, чтобы найти кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить по душам, довериться, рассказать о том, что накипело в душе, дать почувствовать собеседнику свое истинное я. Но поскольку Лорин решила на этом остановиться, он тоже, в свою очередь, не намеревался заходить слишком далеко.

Он вспотел и сделал несколько глубоких вздохов, чтобы привести себя в порядок. Он более не был уверен, что его затея это именно то, что нужно. До сих пор он никогда не сомневался в том, что делает. Если бы он верил в богов, сейчас было самое время молиться им. Но он не знал как это делается: он не верил ни во что, кроме величия Китая. И потому ему было трудно принять решение. Одна лишь мысль, что он может оказаться предателем, ужасала его.

– Да, пробраться к тебе было непросто.

Атертон Готтшалк приподнялся на больничной койке – три подушки, которые он сразу же, как только пришел в сознание, потребовал у медсестры, покоились за спиной. Подушки на гусином пуху: на поролон у Готтшалка была аллергия. Увидев посетителя, он удивленно вскинул брови.

– О Господи, Макоумер! Обалдеть можно!

Подойдя ближе, Макоумер изучающе разглядывал его. В палате они были одни. Мирно гудел кондиционер.

– Боже праведный, Атертон! Выглядишь ты ужасно. Лицо Готтшалка потемнело:

– А ты ожидал чего-нибудь другого? Мать твою! Между прочим, меня могли прикончить!

Макоумер улыбнулся, стараясь, чтобы это получилось как можно более естественно. Ничего, подумал он, шок пойдет только на пользу этому болвану. Пусть помучается неопределенностью своего положения, посмотрим, как ему это понравится: в конце концов, своим дурацким поведением с Кристиан он тоже застал меня врасплох.

– Как я посмотрю, пуленепробиваемый жилетик пришелся тебе впору.

– Да, точно мой размер, – Готтшалк кивнул. – Что, черт возьми, произошло с твоим планом?

Сложив руки на груди, Макоумер наклонился над ним:

– Ничего. Все прошло по плану, Атертон.

– Что?! – Лицо его побелело.

– Кстати, у главного входа в больницу твоя дражайшая жена Роберта дает интервью телевизионщикам. Знаешь, у нее уже появились замашки первой леди.

– Неважно. Я хочу знать, что, черт возьми, происходит.

– Сейчас узнаешь, – примирительным тоном произнес Макоумер. – Зачем, как ты думаешь, я сюда примчался? – Он сел на край постели. – Я нанял этого исламского фанатика через третьих лиц, естественно. Он думал, что за всем этим стоят спецслужбы его страны, но какая нам, в сущности, разница, что он думал.

– Боже праведный! – Готтшалк едва не задохнулся от бешенства. – Ради всего святого, скажи мне, зачем? Он же мог бы убить меня!

Макоумер кивнул:

– Совершенно верно, мог бы. Но фактор риска был сведен к минимуму. Прежде чем нанять его, я убедился, что имею дело с профессионалом высшего класса. У него был приказ стрелять точно в сердце. В то место, которое гарантированно защищал бронежилет.

Готтшалк пожал плечами:

– Он мог промахнуться!

– Но он же не промахнулся, – холодно заметил Макоумер и встал. – Теперь относительно твоего вопроса: зачем. – Он кивнул головой на стопку газет и журналов в изголовье его постели. – Исключительно ради этого.

– Пресса?

– Ты герой национального масштаба, в тебе уже никак не меньше двадцати четырех карат, Атертон. Твои речи, твоя предвыборная платформа, деньги Совета, потраченные на тебя – одни лишь эти факторы могли бы обеспечить достаточное число голосов. Могли бы. Но я сделал так, что твои слова превратились в непреложную истину. Улавливаешь разницу? Я превратил теорию в ужасающую реальность, и она, эта реальность, нанесла общественности удар в самое солнечное сплетение. То, что произошло с тобой, привело всех в бешенство, это была первая реакция, но потом избиратели задумались и поняли, что ситуация становится неуправляемой. А сейчас уже все пришли к выводу: надо что-то предпринимать, они хотят жестких мер, мечтают о них. Ты и есть эти самые меры, Атертон.

– Боже, – пробормотал Готтшалк, начиная понимать смысл того, что сказал Макоумер, – ты по крайней мере мог бы посвятить меня в свой истинный план. Я бы подготовился...

– И твоя подготовка все бы испортила. Неужели ты этого не понимаешь? Все должно было быть абсолютно достоверно.

– Черт бы тебя побрал, мой милый, между прочим, это моя жизнь, и ты поставил ее на карту!

Макоумер снова пожал плечами:

– Ставки очень высокие, Атертон. Высочайшие, я бы сказал. Когда ты стал членом «Ангки», то дал согласие играть по ее правилам, вспомни.

Лицо Готтшалка постепенно обретало нормальный цвет, но он все еще не мог переварить полученную информацию:

– Я не желаю, чтобы впредь происходило что-то подобное, надеюсь, ты это понимаешь? Где гарантия, что ты не устроишь такой же спектакль в день моей инаугурации?

– У тебя есть такая гарантия, Атертон. Мое слово. В январе, когда ты на глазах всего мира будешь приносить присягу на верность Конституции Америки, в окрестностях Нью-Йорка уже начнет действовать отряд террористов. Их целью станет место захоронения радиоактивных отходов. К тому времени мы оба будем знать, какое именно. Они пошлют правительству ультиматум и свои требования, угрожая расконсервировать хранилище, и вот тогда ты начнешь действовать. Ты бросишь против них мобильную группу по борьбе с терроризмом. Преступники будут уничтожены, и ты получишь полную свободу действий. Мы двинемся против наших врагов... Вначале никто и не поймет, что Америка начала наступление на всех фронтах: ни ты, ни я не хотим мирового ядерного пожара, – он засмеялся. – В конце концов, мы же не безумцы. Но блокировать влияние России на страны третьего мира, сместить геополитическое равновесие в сторону максимальной безопасности Америки – это мы обязаны сделать...

– Это не гарантия. Дел, это всего лишь твои благие намерения. Мне нужно нечто большее, – помолчав, негромко сказал Готтшалк.

Голова по-прежнему гудела, снова начались боли в груди. Сердце, его сердце! При мысли о том, что пуля наемного убийцы могла бы пробить бронежилет, его едва не стошнило. Мгновенная остановка сердца. Помертвевшее лицо, как у Джона Холмгрена. Смерть. Готтшалк словно видел себя со стороны.

В глубине души он догадался, что Макоумер каким-то образом причастен к внезапной смерти губернатора. Обычно он гнал эту мысль подальше, не позволял ей выбираться из тайника подсознания. Что бы там Макоумер не затевал, ему было плевать на его планы. Осведомленность в его делах связана с риском для жизни, это как вирус, поразивший организм – он растет и размножается, пока не сожрет человека. Готтшалк не желал пачкаться во всей этой грязи. Мне нужен пост президента Америки, вот и все, думал он.

– Я требую гарантий, – кулаки его непроизвольно сжались. Тоже мне счастье стать президентом, подумал Готтшалк, если в любой момент тебя могут подстрелить, как куропатку!

– Атертон, – мягко проговорил Макоумер, – позволь мне напомнить, что ты не вправе что-либо требовать.

– Да? – глаза его сверкнули. – Интересно, что бы ты делал без меня?

– Ты же не откажешься от своего единственного шанса стать президентом, я слишком хорошо тебя знаю, Атертон. Власть, вот к чему ты всегда стремился.

– Черт побери! – воскликнул Готтшалк. – Я требую пересмотра нашего соглашения!

Макоумер резко наклонился к нему и схватил за лацканы больничного халата: