Молодой человек нырнул назад в номер 1101 и захлопнул дверь. Верхняя половина ее была из матового стекла, нижняя – деревянная.

Эндерс и его отряд приблизились к двери, их тени отчетливо ложились на матовое стекло. Почувствовав опасность, Эндерс остановился и сделал знак остальным:

– Все назад! – крикнул он. – Не подходите! В это мгновение пули, выпущенные из номера, посыпали коридор осколками стекла и щепками.

Это ничего ему не даст, подумал Эндерс, но, будь я проклят, если позволю ублюдку уйти! Он все еще не мог придти в себя после покушения. И где! Прямо перед собором Святого Патрика! Эндерс почувствовал как у него закипает кровь.

– Олл райт, парни, – он немного понизил голос. – Он предлагает нам сыграть по его правилам, что ж, – сыграем.

Он указал им, какую каждому следует занять позицию, и после недолгих приготовлений они, ведя непрерывный огонь из всех четырех стволов, вошли в дверь, поливая комнату пулями до тех пор, пока не разрядили магазины своих пистолетов.

Наступившая тишина неприятно давила на уже привыкшие к грохоту выстрелов барабанные перепонки. В комнате резко пахло порохом. Эндерс оставил в коридоре одного полицейского, чтобы тот отгонял любопытных, которые уже высовывались из своих офисов на этаже.

С двумя другими он вошел внутрь. Молодой человек неподвижно лежал под окном. В последний момент он прижал к груди старенькую сумку. Рядом лежал «люгер» времен второй мировой войны. Тело молодого человека представляло собой что-то вроде фарша, вышедшего из мясорубки крупного помола. Пули попали в шею, руки, грудь, живот, ноги. Одна почти полностью оторвала нос.

Один из полицейских-новичков лишь поглядел на убитого, и его тут же стошнило.

– Черт бы все побрал, – пробормотал Эндерс. Вот что получается, когда даешь волю гневу. Он остановил этого человека, верно, но это единственное, чем он мог похвастаться. Он подошел к трупу и выглянул в окно.

– Все точно, это то самое место, – пробормотал он. – Передайте сообщение.

Он жестом подозвал полицейского и передал ему свою рацию:

– Немедленно «скорую», полицейского фотографа и криминалиста. Пусть свяжутся с медэкспертами, – он, не отрываясь, смотрел на свернувшегося калачиком мертвеца. – И, ради Бога, ничего здесь не трогать. Ничего, понятно?

Он достал из кармана хирургические перчатки, с которыми никогда не расставался. Убрал пистолет в кобуру, обтянул пальцы полупрозрачной белой резиной. Потом присел на корточки и занялся трупом.

– Боже праведный! – воскликнул полицейский, попытавший вытащить из рук покойного сумку: кровь из свежей раны хлынула ему на брюки и залила начищенные до зеркального блеска ботинки Эндерса.

Не обращая внимания на кровь, Эндерс открыл сумку.

– О Господи, – прошептал он, увидев разобранный АК-47. Он осторожно закрыл сумку и поставил ее на грудь убитого. Потом встал и стащил окровавленные перчатки. Вывернув наизнанку, Эндерс снова убрал их в карман.

Он подошел к окну: вокруг собора творилось что-то невообразимое, все ждали, когда приедут представители секретной службы. Пока же делать было абсолютно нечего.

Макоумер вернулся к своим устрицам на льду, предварительно побрызгав на каждую несколькими каплями соуса «табаско».

Лицо у него было озабоченное и, дождавшись, когда официант переменил блюда, Эллиот спросил, что его беспокоит.

– Ты можешь не верить, – нахмурился Макоумер, – но это Киеу.

– Быть того не может. Киеу, как ты любишь говорить, безоговорочно предан тебе, исключительно умен, у него идеальная физическая подготовка. В конце концов, эти факторы были решающими, когда ты вывез его из Камбоджи, разве не так?

– Ты прекрасно знаешь, почему я привез его в Штаты, – неожиданно резко сказал Макоумер. – Он сирота. И жизнь его была сплошным кошмаром.

– Да будет тебе, отец, – Эллиот наклонился над столом, приблизив лицо к Макоумеру. – Он – машина. И ничего более. Ты используешь его только потому, что отлично знаешь: в каком бы направлении ты не показал пальцем, он пойдет туда и слепо выполнит любой твой приказ.

– Да, – Макоумер кивнул, – в каком-то смысле ты прав. Но мотивация в данном случае несколько отличается от того, что ты себе вбил в голову. Ты не в состоянии понять ход мыслей камбоджийца. Я приказал казнить тех, кто убил старшего брата Киеу. Он был для него кумиром, о смерти его он сожалеет больше всего, за исключением, может быть, родителей. И ход мыслей следующий: он в долгу передо мной и этот долг он никогда не сможет выплатить, хотя изо всех сил пытается это сделать. И когда я прошу его что-то сделать, он сам хочет этого.

Макоумер снова нахмурился:

– Но на этот раз с ним произошло что-то такое, чего я не могу понять.

Это последнее замечание вызвало у Эллиота улыбку:

– Ты хочешь сказать, что он больше не идеальный ребенок, которого, как ты считал, из него сделал?

– Идеальных людей не бывает, – Макоумер почувствовал, что вновь перехватывает инициативу. – Это относится даже к Киеу. И вот почему я хочу, чтобы ты мне помог.

Очередная смена блюд, очередная пауза в беседе.

– Не вижу, в чем может выражаться моя помощь. Макоумер пожал плечами. Он вовсе не намеревался облегчить Эллиоту его задачу. Необходимо дать ему почувствовать, что принимаемое им решение – его собственное решение.

– Кто знает. Все дело в том, что мне придется предпринять кое-какие действия.

Эллиот подцепил на вилку кусок телятины. Превосходная нежная телятина, обильно политая перечным соусом.

– А почему ты не обратишься за этим к нему?

– К сожалению, это уже невозможно, – Макоумер сосредоточенно резал утку. – Я задаю ему вопросы, и он либо молчит, либо отвечает очень уклончиво.

– Видимо, существует какая-то часть его жизни, закрытая для посторонних, – подумав, заявил Эллиот.

– Ты рассуждаешь как полный идиот, – горячо возразил ему Макоумер. Щеки его раскраснелись, под глазами пульсировала синяя жилка. – На карту поставлена вся «Ангка». Пятнадцать лет работы. А ты говоришь о закрытой части жизни. В «Ангке» такое невозможно.

Эллиот еще не понимал, куда клонит отец. Ясно, ему что-то от него нужно, и Эллиот разозлился на себя за то, что не может догадаться, что же именно.

– А, может, эта часть жизни Киеу не имеет никакого отношения к «Ангке»?

Макоумер окатил сына ледяным взглядом:

– У Киеу нет никакой жизни вне «Ангки». Без «Ангки» Киеу просто не существует.

Логика отца потрясла Эллиота – где все те знаки любви и нежности к Киеу, которые он уставал выставлять перед ним, Эллиотом, напоказ все эти годы? Почему все так неожиданно переменилось?

– Если он не прислушивается к моим словам, – Макоумер отодвинул тарелку, – может быть, ты сумеешь поговорить с ним.

– Я? – Эллиот с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. – Киеу ненавидит меня почти так же, как я его. Да ты и сам это прекрасно знаешь.

Макоумер игнорировал его слова:

– Ты не понимаешь одной вещи, Эллиот. Реакция Киеу на тебя – это зеркало, которое ты сам же поставил перед собой. Он реагирует исключительно на твой гнев.

– Ты хочешь сказать, что он не испытывает ко мне ненависти?

– Нет.

– Тогда он гораздо лучше меня.

Макоумер молча разглядывал сына.

После недолгого молчания Эллиот наконец выдавил из себя:

– Так ты правда хочешь, чтобы я поговорил с ним?

– Хочу, – кивнул Макоумер. – Я хочу, черт возьми, узнать, что с ним творится. Это крайне важно.

Эллиот обдумывал слова отца: колесо Фортуны начало свой новый оборот, и все было готово к смене фаворитов. Если он примет предложение отца, подчинится ему, то тогда весь банк сорвет он, Эллиот.

– Хорошо, – просто сказал он, – я прикину, как лучше подобраться к нему.

– Очень благодарен тебе, Эллиот, – улыбнулся Макоумер. – Поверь, действительно очень благодарен.

Разыскать Лоонгшан был нетрудно даже в темноте. Трейси расплатился с таксистом примерно за километр до освещенного сотнями огней особняка. Вокруг трещали сверчки, басовито гудели цикады.