Она взяла меня за руку и вывела через третью дверь. Я стоял на такой же упругой, густой траве, как та, к которой причалила моя лодочка, только с другой стороны хижины. Старуха показала мне, куда идти, чтобы отыскать перешеек и вовремя уйти от надвигающейся воды. Потом она обняла меня и крепко прижала к груди. Из моих глаз безудержно катились слёзы, и я поцеловал её так, словно впервые прощался с родной матерью.

— Иди, сынок, — наконец сказала она, легонько отталкивая меня. — Иди и соверши что–нибудь достойное.

С этими словами она повернулась и, войдя в дом, закрыла за собой дверь, а я отправился в путь, чувствуя себя покинутым и безмерно одиноким.

Глава 20

Живя без почестей, дела, на вид благие,

Ты совершал порой, но помыслы другие

Тобою двигали. Стремления к благому

В тебе рождала похоть. Как по дому

Стрелой промчавшись, ветер прочь сметает

Всю утварь, но случайно задувает

На место вещь одну — так страсть, алкая,

Иных к добру случайно увлекает.

ФЛЕТЧЕР. ВЕРНАЯ ПАСТУШКА

Душе возвышенной на месте не сидится,

Коль добродетель дух в неё вложила свой,

Пока из мыслей благородных не родится

Свершений благостных нетленный плод святой.

СПЕНСЕР. КОРОЛЕВА ФЕЙ

Уже через несколько минут я почувствовал, что дёрн под моими ногами становится мокрым от подымающейся воды, но всё–таки успел благополучно добраться до спасительного перешейка. Каменная тропинка была намного выше заросшего травой полуострова, и я шагал по ней без особой спешки. С обеих сторон к моим ногам стремительно подступала вода. Она поднималась без ветра, без яростного плеска, без сокрушительных волн; казалось, где–то под нею всё время горит медленный, но сильный огонь. Вскоре, поднявшись по крутому склону, я очутился на просторной скалистой равнине. Несколько часов я шёл по ней прямо вперёд, никуда не сворачивая, пока не увидел перед собой одинокую башню на невысоком холме, с которого было видно все близлежащие окрестности. Из башни доносился звон кузнечного молота, бьющего по наковальне так часто, что мастер всё равно не услышал бы меня, и я решил подождать, пока он остановится передохнуть. Через несколько минут всё стихло, и я громко постучался. Дверь почти сразу же приоткрылась, и в неё осторожно выглянул юноша с благородной осанкой, полураздетый, с длинными чёрными полосами сажи на блестящем теле, разгорячённом от кузнечного жара. В одной руке у него был меч, только что вынутый из горна и светящийся на конце тусклым тёмно–алым пламенем. Увидев меня, юноша тут же широко распахнул дверь и, отступив в сторону, сердечно пригласил меня войти. Когда я переступил порог, он плотно закрыл за мной дверь, тщательно запер её на задвижку и повёл меня внутрь. Мы вошли в залу с грубо обтёсанными стенами, занимавшую почти всё основание маленькой башни; здесь–то и располагались его мастерская и кузница.

В очаге ревело мощное пламя, возле него виднелась наковальня, а рядом с нею стоял ещё один обнажённый до пояса юноша с молотом в руках; он был чуть выше своего товарища, но казался куда более тонким и хрупким. Обычно люди сразу замечают сходство между теми, кого видят в первый раз; однако сначала два мастера показались мне совершенно не похожими друг на друга, и только потом я явственно увидел, что они братья. Старший — тот, что открыл мне дверь — был смуглым и мускулистым, с вьющимися волосами и большими карими глазами, которые порой приобретали удивительно мягкое, доброе выражение. Второй был стройным и светловолосым, но черты его лица были по–орлиному резкими, а бледно–голубые глаза сверкали почти неистово. Он стоял прямо и горделиво, словно оглядывал с высокого утёса бескрайнюю долину, раскинувшуюся далеко внизу.

Как только мы вошли, старший юноша обернулся, и я увидел, что и он, и его брат довольно и счастливо улыбаются.

— Не присядешь ли ты у огня, братец, пока мы закончим свою работу? — неожиданно обратился он ко мне.

Я невольно просиял от удивления и радости, согласно кивнул в ответ и, решив подождать, пока кузнецы сами объяснят мне всё, что сочтут нужным, молча присел возле очага. Старший брат снова утопил меч в углях, и когда клинок хорошенько накалился, молниеносно выхватил его из очага и бережно поднёс к наковальне, а младший тут же осыпал лезвие частыми, точными ударами, придавая ему нужную форму. Наконец они осторожно положили выкованный меч в огонь, а когда он раскалился добела, быстро сунули его в бочку с какой–то жидкостью, полыхнувшей голубым пламенем, когда в неё вошла светлая сталь. Оставив меч в бочке, они пододвинули к очагу две скамейки и уселись по разные стороны от меня.

— Хорошо, что ты пришёл, братец, — сказал темноволосый юноша. — Мы уже который день тебя поджидаем.

— Мне лестно, что вы называете меня братом, — ответил я. — Прошу вас, не подумайте, что я отказываюсь от столь высокого звания, но мне всё же хотелось бы узнать, чему я обязан этой честью.

— А–а, так он ничего не знает! — протянул младший брат. — А мы–то думали, что тебе известно, какие узы связывают нас с тобой и какая нам назначена работа. Что ж, братец, придётся тебе рассказать ему обо всём с самого начала.

— Наш отец — король, и вся эта земля принадлежит ему, — начал старший. — Но ещё до нашего рождения к нам в страну пришли три брата–великана. Никто не знал, откуда и когда они появились в нашем королевстве. Они отыскали себе древний полуразрушенный замок; даже местные крестьяне не помнили, сколько лет он простоял совершенно пустым и никому не нужным. Должно быть, его подвалы и погреба оставались в целости и сохранности, и сначала великаны поселились там. Они редко показывались людям на глаза, никого не обижали, и народ в округе считал их существами вполне безобидными и даже добродушными.

Но вскоре жители соседних деревень начали замечать, что старый замок потихоньку преображается. Зияющих проломов в стенах крепости становилось всё меньше и меньше; кто–то поправил и отделал уцелевшие зубчатые башенки с бойницами, словно пытаясь спасти их от окончательной разрухи, да и сам замок постепенно отстраивался и приобретал жилой вид. Конечно, все сразу же предположили, что это дело рук великанов, хотя никто ни разу не видел их за работой. Наконец, один смелый крестьянин решил спрятаться в кустах неподалёку от замка, чтобы посмотреть, что там происходит, и в ярком свете полной луны всю ночь с восхищённым ужасом смотрел, как три громадины трудятся не покладая рук от заката и до самого рассвета, легко подымая обвалившиеся камни, когда–то бывшие ступенями огромной винтовой лестницы, и укладывая их на прежнее место, так что и лестница, и круглая башня вокруг неё, росли прямо на глазах, фут за футом.

После этого окрестным крестьянам стало совсем не по себе, но они сообща решили, что пока бить тревогу нет никакого повода, хотя, признаться, на самом деле они не трогали великанов только потому, что слишком боялись вмешиваться в их дела. А когда с помощью находившейся неподалёку каменоломни вся внешняя стена замка была полностью отстроена, крестьяне заволновались ещё сильнее. Правда, какое–то время громадины продолжали жить вполне мирно. Потом старики говорили, что среди уважаемых граждан нашего королевства у великанов были кое–какие дальние родственники, и пока те были ещё живы, они никого не обижали. Но как только последний из этих родичей умер, великаны тут же показали своё истинное лицо.

Теперь, когда снаружи замок был полностью закончен, они принялись совершать набеги на крестьянские дома, чтобы получше и пороскошнее убрать своё жилище внутри. Дело приняло такой удручающий оборот, что вести об их разбое дошли до короля, но, увы, из–за войны с соседним принцем отец смог выслать в те края лишь небольшое войско, чтобы попытаться отвоевать замок.

Коварные великаны напали на него ночью и перебили всех до единого, а после этого, уверенные в своей непобедимости и безнаказанности, обнаглели настолько, что уже не довольствовались чужим скарбом, но начали утаскивать к себе людей из самых почтенных семейств округи. Они похищали дам и рыцарей и держали их в заточении, всячески оскорбляя и унижая несчастных и требуя, чтобы родственники и друзья принесли за них непомерный выкуп.