– Заснул? – спросила она вошедшую Шелту с неподвижным сыном на руках.
– Что-то он последнее время часто просыпаться стал, – тихо сказала та и присела к столу. – Раньше, помнишь, его спокойно можно было одного даже оставлять.
– Что поделаешь, растет, наверное.
– Или чувствует что-нибудь, – задумчиво вздохнула подруга. – Дети лучше нас всегда всё чувствуют.
– Любишь ты каркать!
– Ну так что, одеваемся? Идем к Хоуэну?
– А Локланчик? Ты его так и понесешь?
– Почему? Накрою теплым и отнесу? В первый раз что ли?
Они последнее время часто спорили, как правильно одевать малыша в холод. Мев боялась, что если его не укутать как следует, то он простудится. А если укутать, то он проснется, разревется и наглотается холодного воздуха. Поэтому считала, что выносить его на улицу стоит уже выспавшегося и бодрого. Шелта же находила, что мягкой подкладки на дне корзины и теплого одеяла сверху вполне достаточно, чтобы он спокойно проспал всю прогулку, не проснулся и ни от жары, ни от холода, ни от невозможности пошевельнуться, и таким образом не начал кашлять. Побеждала обычно Шелта.
Вот и сейчас она проверила, все ли в корзине лежит правильно и гладко, закрыты ли все щелки, уложила в неё причмокивающего сына, накрыла двумя толстыми одеяльцами и сделала подруге знак, чтобы та тоже собиралась.
Когда они вышли на улицу, снег уже прекратился. Зато день перевалил за середину, и стало темнеть. Мев больше всего не любила зиму даже не за мороз и резкие ветра, а именно за то, что день делается слишком коротким, и не успела ты проснуться, как пора ложиться спать.
Обменявшись ничего не значащими приветствиями с соседским семейством, в полном составе занятым разгребанием снежных заносов на своем дворе, подруги направились в вечное плутание между налезающими друг на друга заборами и отдельно стоящими избами. Никто уже не помнил точно, когда и кем Вайла’тун застраивался, однако в том, где и какие стояли дома, прослеживалась внятная мысль.
Ближе к замку, который отсюда даже не был виден за крышами, располагались либо избы, напрочь лишенные дворов, либо, наоборот, можно сказать, здоровенные дворы, застроенные сразу несколькими избами. Первые принадлежали знатным людям, которые больше не видели смысла в том, чтобы выращивать что-либо своими руками, поскольку любую еду и всякую необходимую мелочь можно было без труда купить, если походить по рыночной площади, а ещё лучше – послать туда за покупками своего человека. Во вторых жили не просто знатные, но слишком богатые вабоны, которые могли позволить себе такую роскошь, как собственная маленькая крепость, надежное уединение, застава в самом центре человеческого леса. Немногие из них заводили во дворах огороды. Они тоже предпочитали жить на всем готовом и использовали дворы под застройку – банями, никчемными беседками, собственными кузнями, стойлами для лошадей и прочими излишками.
Дальше них от замка располагался круг смешанных жилищ. Здесь попадались и отдельные избы, хозяева которых либо не могли позволить себе иметь двор, либо были так стиснуты соседними домами, что только мечтали о нём, и избы с хозяйством, как у Мев с Шелтой. Но в последнем случае весь двор обычно занимал огород или сараи с живностью, позволяя владельцам с них кормиться – или напрямую, или с продажи излишков.
Постепенно пространства становилось больше, домов меньше, но селились тут уже те, кому так или иначе не повезло в жизни и кто был не прочь, чтобы о нем забыли. Главным образом, то были бывшие виггеры, получившие за долгие зимы службы какие-нибудь увечья, из-за чего их разжаловали и отправили восвояси, или не слишком желаемые в Вайла’туне одинокие старики, случайно пережившие своих родных, или всевозможные малоприятные для знакомства отбросы жизни вроде предпочитающих праведным трудам нескончаемые кружки крепкого крока или нехитрый промысел воров и прочих лихих людей.
Наконец, на далёких окраинах Вайла’туна обитали те, кто, по твердому убеждению Мев, были жителями самыми важными, без которых невозможно было представить себе ни рыночную площадь, ни жизнь вообще – трудолюбивые фолдиты, с рассвета до заката возделывавшие земли. Либо собственные, если они занимали всей семьей отдельный торп, либо общие – если вместе с другими семьями жили в туне. Она сама родилась в уединенном торпе, правда, с тех пор, как вышла замуж и уехала, домой не возвращалась, не особо скучала, а вспоминала о родных редко и безрадостно. На то были свои причины, о которых она предпочитала не распространяться.
Зиму вабоны не любили. Не любили настолько, что отмеряли время от одной до другой, всякий раз надеясь на то, что этот период станет длиннее. Иногда им так и казалось, но частенько зима задерживалась надолго, а снег исчезал лишь под потоками ледяных дождей и порывами промозглого ветра, принося мало удовольствия и продлевая тоску по теплу. Правда, в зиме и дождях было и хорошее: случалось меньше пожаров. Дома в Вайла’туне, особенно здесь, вне Стреляных Стен, стояли настолько тесно, что полыхни одна изба, дунь посильнее ветер – и в головешки превратятся все соседние постройки вместе с их незадачливыми обитателями. Большие пожары, к счастью, последнее время случались редко, однако зарекаться против них никто не брался, а потому мокрые бревна всегда внушали надежду на то, что всё обойдется, даже если сосед ненароком подпалит свое жилище.
Кузня Хоуэна находилась позади на зависть просторного двора, принадлежавшего его доброму приятелю, гончару по имени Ниеракт. Не так давно этот самый Ниеракт взял и пропал, как сквозь землю провалился. Ни Хоуэн, ни соседи понятия не имели, куда он подевался. Ниеракт в один прекрасный день просто ушел куда-то, никого, даже своего подмастерье, толстяка Шилоха, не предупредив, и больше не вернулся. Шилох этот, мальчишка сообразительный, не будь дурак – подался в услужение к тому самому оружейнику Ротраму, о котором Мев недавно думала в связи с его нежной дружбой с внучкой прорицательницы Закры. А в прошлый раз, когда она одна, без Шелты, проведывала Хоуэна, по соседскому двору безцельно маялось с десяток коней – зачем-то пожаловали мерги из замка. Они там что-то явно искали. Зашли даже к Хоуэну справиться, не знает ли он, куда подался его приятель-гончар. С тех пор Хоуэн и засобирался прочь с насиженного места.
Сегодня двор был пуст, а конские следы засыпал снег.
Подруги обошли изгородь с той стороны, где чья-то заботливая рука разгребла сугробы, миновали наглухо закрытые изнутри двери сарая, откуда некогда вел торговлю сбежавший гончар, и Мев, передав Шелте корзинку с Локланом, которую бережно несла последний отрезок пути, толкнула плечом покосившуюся калитку.
– Дома, – сказала она, указывая взглядом на вьющийся над трубой слабый дымок.
– Всегда он еле-еле топит, – буркнула Шелта. – Не продрогнуть бы там.
Однако опасения её были напрасны. Кузня, занимавшая большую часть избы, а заодно пристройку, приспособленную под нужды склада инструментов и хранилища заготовок и готовых изделий, встретила их приятным запахом сосновых углей и редким теплом. Обычно, как правильно заметила Шелта, Хоуэн так уставал за день от жара из топки, что в жилой комнате старался не зажигать очага без особой надобности.
– Я сегодня чувствовал, что вы мне наследника моего принесете, – потирая большие заскорузлые ладони, сказал Хоуэн, отворяя перед гостями дверь в сени и отступая к стене. – Заодно решил помыться на дорожку.
Как и его сын, Хоуэн был невысок ростом, но широк в плечах. Некогда рыжая, как у Хида, шевелюра, не потеряв ни одного волоска, после известий о гибели последнего сына просто перекрасилась, став почти белоснежной. Перехватив ручку корзины жилистой рукой, старик легко поднял ношу к глазам, приподнял одеяльца и заглянул внутрь.
– Не похож, – без малейшей толики удивления или сожаления заявил он и улыбнулся. – Хид тоже поначалу на меня не походил.
– Так мы вам помешали? – спохватилась Шелта, бывавшая тут реже, чем Мев и потому не так хорошо знавшая повадки хозяина.
