— Да-а, — протянул Шарипов, — вечеринка будет. А я разве не говорил тебе? Неужели забыл? У меня прямо с головой что-то неладное творится.

— Лейтенант Ратников сегодня вечером прийти не сможет, — отчеканил Мансур. — Он находится в горах, в поиске. О чем и просил передать вам.

— Ой, да бог с ним, с этим лейтенантом. А ты приходи, Мансур, приходи, я приглашаю, — начал выкручиваться Шарипов, пряча глаза.

Аскеров категорически отказался от приглашения, сославшись на то, что нет ни времени, ни настроения. Сказав это, он встал и направился к воротам. Вскочив, Назар побежал следом за ним:

— Постой! Постой, Мансур! Я знаю, зачем ты пришел, знаю! Ты меня спас, я тебе благодарен! И я буду последним мерзавцем, если забуду это! Я недостойный, подлый, тебя сразу не позвал! Хочешь, на коленях ползать буду, прощения просить? Ты же благодетель мой! Ты спаситель!

— Назар, ничего мне от вас не надо.

— Нет, надо! Надо, и ты будешь прав, если потребуешь что угодно! Я же теперь должен сказать тебе — не плати калым, золотой ты мой, бери дочку так, без денег! Бери на здоровье! Будьте счастливы!

— Я и не думал… — растерянно произнес Аскеров.

— А за что эти бандиты меня украли, ты тоже не думал?! За что били меня, в грязи валяли, говорили, мы твою дочку тоже возьмем, больно хороша она. Это из-за тебя все! Ты причина моего похищения! Известно тебе это?!

Капитан принял обвинения молча, сознавая всю их жестокую справедливость. Шарипов же перешел в наступление. Все сильнее распаляясь, он продолжал бушевать, с обиженным видом размахивая длинными руками:

— А как ты меня спас! Поймал самого крутого моджахеда и обменял. Подумаешь, какая честь для меня! Ты их так унизил, ты им так показал, что они никто! И теперь они не простят ни тебя, ни меня. Мне так и сказали: «Назар, иди домой, ты свободен. Только отныне ты все равно наш, всегда будешь наш! И ты, и дочь твоя будете кровью плакать и платить нам до конца дней своих за вашего капитана кяфира!..» И как мне после этого тебя благодарить, Мансур?! Сколько раз кланяться?! В один прекрасный день ты уйдешь отсюда со всеми танками, вертолетами, а мы останемся. Я здесь дом построил, вырастил дочь, похоронил ее мать, а завтра уеду. Потому что мне страшно. Потому что всем на нас наплевать. Прокляты и забыты — это мы, простые люди! Прокляты и забыты! Что можно с этим поделать?!

Прерывисто дыша, Назар со слезами на глазах смотрел на собеседника. Испуга не было, скорее отчаянный вызов — мол, казни теперь меня за мою правду. Только когда Мансур повернулся, чтобы уйти, хозяин уже пожалел о сказанном. Он даже порывался окликнуть капитана, но не решился и остался стоять на месте, растерянный и виноватый. Аскеров шел, опустив голову, и только уже в воротах, прежде чем закрыть за собой калитку, повернулся, взглянул Шарипову прямо в глаза и сказал:

— Простите меня, Назар.

Сержант Раимджанов был готов расцеловать свою овчарку, которая обнаружила заваленный камнями след от костра и пакет с объедками и консервами. Обе группы пограничников стянулись к этому месту, внимательно рассматривали важную находку. Сам Раимджанов присел в сторонке и ласково поглаживал собаку, свесившую между клыками алый язык. Довольный Нурик приговаривал: «Несимпатичный какой-то камень, да, Шериф?».

Ратников потрогал рукой пепелище. Зола еще не остыла. Жердев сделал вывод, что здесь останавливались непрофессионалы — спецназ за собой грязь не оставит.

В это время наблюдавший за окрестностями в бинокль Рахимов заметил вдалеке двух человек. Ратников посмотрел туда же: по тропе, опоясывающей вершину, поднимались едва различимые фигурки людей. Пока объясняли Жердеву, куда смотреть, один успел скрыться за скалистым краем, а второго Никита увидел. Он сказал Владимиру:

— Давай бегом по этой тропе. Потом шагом — тихо. И чтобы режим радиомолчания. А я обойду снизу. Они мне как раз под прицел и выйдут. Только смотри не нарывайся. Тихо сядь им на хвост, себя ни в коем случае не обнаруживай.

При этих словах Владимир ощутил прилив азарта, учащенно забилось сердце, кровь по жилам побежала с утроенной скоростью. Ратников не был охотником, больше того — презирал убийство братьев наших меньших, однако сейчас свой задор он мысленно определил словом «охотничий». Ему казалось, что бойцы испытывают такие же чувства.

В голосе Жердева впервые за несколько последних дней проскользнули теплые нотки. Уж очень как-то по-отечески он просил менее опытного товарища все сделать правильно и не попасть под пули. Потом Никита со своей группой быстро вернулся на тропу, ведущую к соседней гряде. А Ратников присел рядом со своими подопечными, которые сделали маленькую передышку: двое сидели на камнях, а рядовой Файзуллин, раскинувшись навзничь, лежал на травянистом пятачке. Владимир засомневался, смогут ли бойцы подняться и пойти дальше. В первую очередь сомнения вызывали рядовые Гуламжонов и Файзуллин. Оба невысокие, щуплые, одежда на них мешком — меньше размера не было. Однако Рахимов убедил лейтенанта в том, что у них только вид такой замученный. На самом же деле сил у них невпроворот и бегают они по здешним тропам, как горные козлы, даже лучше. Рядовые смущенными улыбками подтвердили правоту его слов — мол, что есть, то есть, зачем же правду скрывать.

Самому Рахимову лейтенант был благодарен за то, что тот раздобыл для него подходящие кроссовки. Он вспомнил, как на следующий после приезда день пошел в горы в туфлях и натер себе ноги, и поежился. В кроссовках идти было очень легко.

— Ну, пошли, дети мои, — приказал Ратников. — Бегом марш! Как бы мне от вас не отстать.

И бряцая амуницией, группа удалилась вверх по тропе.

Когда Назар сказал Аскерову, что дочь находится у подруги, он был правдив лишь отчасти. Подруга подругой, но в первую очередь Лейла пошла к ней как к парикмахерше, а то давно не стриглась. Вернулась домой в приподнятом настроении, как всегда, когда была с новой стрижкой. Но узнав о том, что приходил Мансур, расстроилась. Когда же отец передал ей содержание разговора с капитаном, то страшно разозлилась.

— Ты так и сказал ему?! Ты мог ему такое сказать?!

— Как думал, так и сказал! Что ты указываешь мне?! Оставь меня в покое! Нужно вещи собирать! Вечером гости придут, угощать нужно! А завтра уедем, и не спорь со мной!

— Никуда я отсюда не уеду! Никуда! Сам поезжай, куда хочешь! Совсем с ума сошел с этим калымом! Что ты за человек, скажи мне?! Ты сам платил калым дедушке Файзулло?!

— Дедушка Файзулло, отец твоей матери, тридцать лет сидел на моей шее! «Что ты, Назар, какой калым, мы современные люди, ты комсомолец, иди ко мне в совхоз!» Лучше бы я сразу калым заплатил!.. Он все соки из меня выпил, упокой Аллах его душу. — Заметив, что Лейла собралась уйти в другую комнату, попросил: — Эй, дочка! Только не плачь! Не плачь, кому я сказал!

Несмотря на его увещевания, Лейла едва сдерживала слезы, а потом все-таки разревелась. Назар скорбно кивал в такт ее всхлипываниям, мол, давай, дочка, ругай отца, проклинай его. Все равно с годами поймешь, насколько он был прав, как добра хотел.

— Не поеду, — сказала Лейла, промокая глаза платком. — Я устала, я не могу так жить. Мне за тебя стыдно, отец.

— Это ты мне говоришь «стыдно»? Это все, что я заслужил?

— А что я могу сказать, если ты такой человек?!

— Какой человек? Я перво-наперво твой отец, только и всего. Никем другим не был и не хочу быть. В тебе заключается моя жизнь, ты моя любовь. — Успокаивая, осторожно обнял ее. — Сама подумай, разве я не хочу твоего счастья?

— Похоже, не хочешь. У тебя одна жизнь, у меня другая.

Назар усадил дочку в кресло, нежно обнял ее, с умилением восхищаясь, какая она красивая даже тогда, когда плачет.

— Успокойся, детка, сядь, послушай, я объясню, какая ты глупая. Разве я не люблю Мансура? Да если бы Аллах послал мне такого сына, я был бы счастлив. Но если ты, моя крошечка, выйдешь за него замуж — тебе придется жить моей жизнью, только гораздо хуже.