— Господ Таваци я знаю, — кивнула Деянира. — Их мастерские занимают целую улицу. А вот Гампилы…

Он выдержал долгую выразительную паузу.

— Мелкие ремесленники, — закончила за него Деянира. — Большая часть членов этой семьи так навсегда и застряла в подмастерьях. Нет ничего почтенного в том, чтобы называться Гампилами, — позорное клеймо предательства с их имени несмываемо. Им приходится платить гораздо более высокие подати, потому что вина их перед городом огромна и не окупится никакими деньгами. Я слышала об этом на собраниях гильдий, — прибавила Деянира скромно.

Она слышала об этом — и притом в самых нелицеприятных выражениях — на пирушках подмастерьев, но признаваться в подобных вещах ей не хотелось. Впрочем, Тиокан и без того вполне отдавал себе отчет в том, каковы информационные источники Деяниры. От ее невинной лжи он просто отмахнулся как от чего-то совершенно несущественного.

— Глупости. Чем вызван слух о предательстве Гампилов?

— Очевидно, самим их предательством.

— Теперь, когда я рассказал тебе истинную историю вражды и гобеленов в Гоэбихоне, ты должна понимать, что все это ложь и клевета. Не Гампилы якшались с пиратами, а Таваци.

— Да. Но в городе считают иначе.

— Более того, если ты внимательно слушала, Деянира, ты обязана понимать: иначе все и происходило. Джурич Моран ухитрился поменять прошлое. Однако далее козни Джурича Морана не отменяют того, что было на самом деле. Недаром Хетта Таваци обмотала нитку вокруг указательного пальца. Эта мудрая женщина догадывалась, что только таким способом ей удастся сохранить свою память в неприкосновенности. Но как только нитка сгорела, Хетта вошла в несуществующее прошлое, как и все остальные. А запись сохранилась.

— В книге уставов. Понимаю, — кивнула Деянира.

— И только хранители уставов ее читают.

— Почему же вы рассказали об этом мне?

— Попробуй назвать несколько причин. Докажи мне, что ты стоишь доверия. Убеди меня в том, что ты не полная дура.

Деянира призадумалась и наконец высказала первое предположение:

— Сколько бы я ни старалась стать здесь своей, для Гоэбихона я — чужачка. У меня нет здесь родни, поэтому Таваци и Гампилы одинаково мне безразличны. Мои предки не пострадали от пиратских набегов. Поэтому я могу служить истине, не подтасовывая факты и не изменяя мир себе в угоду.

— Иными словами, тебе все безразлично, кто из двоих одержит верх, — кивнул Тиокан. — Видишь ли, все хранители, как бы ни были они объективны, все-таки в душе остаются на стороне одной из соперничающих семей. Это неизбежно. Но ты — чужачка. Тебе действительно все равно.

Деянира молчала. На глазах у нее вдруг выступили слезы. Тиокан заметил это и забеспокоился:

— Что с тобой? Ты больна? Дурно себя чувствуешь?

— Просто грустно, — вздохнула девушка.

— Почему? — насторожился Тиокан. — Жалеешь Таваци?

— Нет, это из-за того, что я — чужачка. Всем. Всегда. И ничто этого не изменит.

— На самом деле в Гоэбихоне имеется средство все переменить, — сказал Тиокан. — Ну-ка продолжим испытание твоей сообразительности.

— Гобелен, — кивнула Деянира, вытирая глаза. — Гобелен, который соткал Джурич Моран. Он ведь заповедал хранителям гобелена, чтобы они никогда и ничего в нем не изменяли.

— Точно! — воскликнул Тиокан. — А теперь ответь мне, умница: как, по-твоему, выполнили Таваци завет Джурича Морана?

— Нет, — сказала Деянира. — Однозначно, нет.

— Они начали переделывать узор по своему усмотрению, — кивнул Тиокан. — Хранители уставов пытались отслеживать любые вмешательства, но далеко не всегда им это удавалось. Известно, например, что девушка из семьи Таваци влюбилась в парня из семьи Гампилов, и мать этой девушки, дабы пресечь всякие попытки ввести в их дом презренного Гампила, попросту изобразила кое-что на гобелене. Ей не составило труда пробраться к сундуку, где заперто было семейное сокровище, вытащить гобелен и внести туда изменение.

— А что она изобразила? Ведь картина на гобелене касалась лишь пиратского набега.

— Она приделала сбоку еще одну сценку. Изобразила Гампила со стрелой в груди. И как следствие — ухажер ее дочери попросту не родился на свет. Эта ветвь Гампилов пресеклась.

— Но ведь это… убийство! — воскликнула Деянира.

— Строго говоря, нет, — возразил Тиокан. — Обычное вмешательство в реальность. По большому счету куда более серьезное преступление, чем убийство. До сих пор, впрочем, изменения прошлого касались только частностей и мелочей. То выяснялось, что Таваци страшно разбогатели, потому что убили пирата и сняли с трупа огромное количество золотых украшений. То всем становилось известен подвиг очередного героического Таваци, бившегося с врагами. То увеличивалось число их детей и, соответственно, все больше потомков Таваци заполоняло Гоэбихон. Все это, конечно, создает досадные помехи, но… — Тиокан заморгал и устало потянулся. — Словом, все это терпимо. Вполне терпимо. В конце концов, лично мне тоже все равно, кто главенствует в городе и гильдиях. Таваци и Гампилы стоят друг друга… Принеси вина.

Деянира потянулась за кувшином.

— Там закончилось.

— Ну так сходи и купи!

Она вышла, ни словом не возразив. Она даже денег не потребовала. Купила на свои.

Тиокан и не вздумал благодарить. Выхлебал сразу пол-кувшина и размяк.

— Хитрая. Ты крепкое купила. Чтобы я выболтал тебе все секреты, да?

— Просто оно еще не разбавленное.

— По-твоему, слуги разбавляют мое вино? — Он нахмурился. — Это ты хотела сказать?

— Уже сказала. Вы пили разбавленное, а это — чистое.

— Ясно. Ясно. Ты все примечаешь, а?

— Это моя работа, — сказала Деянира. — Я хозяйка. И хорошая хозяйка, смею заверить.

— Мастер Дахатан уже пробовал жениться на тебе?

Деянира пожала плечами.

— Откажи ему! — посоветовал Тиокан. — Не соглашайся.

— Хорошо, — кивнула она. — Впрочем, я же не люблю его. Вряд ли когда-нибудь я соглашусь жить с нелюбимым.

— Ты плохо знаешь женщин, дорогая, — заволновался Тиокан. — Женщина, скорее, согласится на брак с тем, кого она не любит, нежели на брак с тем, кто не любит ее. Так уж они устроены.

— Стало быть, у Дахатана есть шанс?

— Это я и говорю.

— Я все равно ему откажу, — обещала Деянира.

— Умница, — Тиокан сразу успокоился. — Я называл тебя тупицей, но ты умница. Всегда об этом помни. Даже когда я снова назову тебя тупицей.

— Я так и считала.

— Что ты считала? — Он посмотрел на нее с подозрением.

— Что на самом деле я — умница.

— Самонадеянная дурочка. Ладно, слушай дальше. Итак, злоупотребления Таваци были поначалу незначительными… А потом случилось нечто. НЕЧТО, — повторил он с нажимом и молча уставился Деянире в глаза.

— Я должна спросить страшным шепотом: А ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? — осведомилась она.

— Да.

— А ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? — прошептала Деянира.

Тиокана передернуло.

— Брр! У меня мурашки по коже! Здорово ты пугаешь. Ладно, отвечу. Ты и так уже все знаешь. Все, кроме последнего. ГОБЕЛЕН ИСЧЕЗ.

— Как это?

— Кто-то выкрал его. Вот как, — Тиокан схватил кувшин и принялся жадно хлебать. — Вот так взял и выкрал. У кого теперь находится гобелен, какие перемены нам грозят в ближайшем будущем, — ничего не известно. А самое ужасное, Деянира, — мы ведь даже подозревать не будем о том, что какие-то перемены с нами уже произошли. Завтра меня или кого-то из Таваци — или даже всех Таваци — может не оказаться в Гоэбихоне. И никто не обратит на это внимания. Идеальное преступление, понимаешь? И вот здесь таится вторая причина, по которой я все тебе рассказал. Ты в городе чужая.

— Кажется, это была первая причина, — напомнила Деянира.

— Да, но смысл твоей чуждости в данном случае другой, — объяснил Тиокан. — Раз ты чужая, значит, твоих предков здесь не было… И, следовательно, никакая перемена, внесенная в картину гобелена, не сможет повредить тебе. Ты какой была, такой и останешься. Твоя память сохранится в неприкосновенности. Ты никогда не забудешь того, что сообщил тебе я.