Затем Моран выпрямился, еще раз широко улыбнулся убитому горем отцу и вышел из комнаты.

На похороны прибыли все Таваци. Их оказалось довольно много — человек пятьдесят, и в их числе Энел Таваци, у которого пираты убили сына и нескольких слуг. Джурич Моран разглядывал его с особенным любопытством. Все занимало Морана в этом Энеле Таваци: и как он смотрит на умершую, и как он утешает старого Таваци, и как обнимает Хетту, и как пьет вино, мрачно глядя в окно на скучную и узкую городскую улицу.

По обычаю, заведенному в Гоэбихоне, смертная кроватка с телом покойницы стояла на длинном столе из досок (в обычное время такого стола в доме, естественно, не держали и хранили его в разобранном виде в кладовой). Все родные расселись по обе стороны того же стола, а слуги обносили их блюдами.

Подобная трапеза восхитила Джурича Морана, и он решил уточнить кое-какие детали у своего соседа — а им как раз оказался Энел Таваци (такое вот удачное совпадение!).

— Почтенный господин Таваци, — заговорил Моран, наклоняясь к нему, — не могу не выразить своего восторга по поводу ваших традиций. Аристократия — даже если это аристократия трудовая, то есть низовая и в определенном смысле самозванная, — обязана поддерживать традиции. Но одни традиции таковы, что поддерживать их — одно расстройство и куча неприятностей, а другие просто великолепны. Ради них и стоило принимать на себя тяжкое бремя аристократизма.

— Я не совсем вас понимаю, — прошептал Энел Таваци.

— Ну, это как раз проще простого — понять меня, — возразил Моран. — Я, кажется, ясно выражаюсь… Может быть, все дело в том, что слишком много мыслей я вкладываю в одно высказывание. Вам трудно воспринимать. Хорошо, попробую членить мысли по репликам. Одна реплика — одна мысль. Так будет проще? Выпейте еще. Кстати, милая, — обернулся он к служанке, — принеси мне еще того чудесного пирога с мясной начинкой. В жизни не ел ничего вкуснее!

Энел Таваци молча ждал продолжения.

Это был худой, жилистый человек, совершенно не похожий на аристократа. Разве что манера молчать у него возвышенная, решил Моран. Светловолосый, как все Таваци, Энел выглядел старше своих лет. Он еще ни разу не улыбнулся по-настоящему.

Морану подали пирог. Тролль пробормотал благодарность в спину удаляющейся служанке и принялся жадно есть.

Энел Таваци следил за ним отстраненно, без осуждения и без всякого интереса.

Моран сказал:

— Между прочим, я стараюсь не чавкать.

— Это заметно, — отозвался Энел Таваци.

— Правда? — Моран обрадовался. Он обтер губы и потянулся за вином. — Отменно здесь кормят. Богатые люди. Я люблю гостить у богатых. Бедняки, конечно, очень сердечные и все такое, но я-то вижу, как они давятся, когда я у них пару лишних корок съем. А мне надо. Я обязан поддерживать в себе силы.

— Вы — странствующий мудрец?

Моран подбоченился:

— Наконец-то встречаю умного человека! Направляясь в Гоэбихон, я специально оделся, как странствующий мудрец, чтобы даже последний дурак в городе это осознал и преклонился перед моим умом. Но ваша родственница Хетта отобрала у меня соответствующий наряд и выдала эти траурные тряпки, в которых я похож на лакея, прислуживающего старику. Ужасная судьба! Никогда больше не буду кричать на лакеев, прислуживающих старикам, ведь я побывал в их шкуре и теперь познал, какая несладкая у них жизнь.

— Согласен, — сказал Энел Таваци.

— Но вы… — продолжал Моран, восхищенно кивая собеседнику. — Вы просто выдающийся мыслитель, коль скоро опознали во мне мудреца!

— Говоря по правде, мне сказала это Хетта.

— Да? — Моран ничуть не огорчился. Напротив, он засиял еще радостнее. — Хетта так сказала? Что я — мудрец? Выдающаяся женщина.

— В своем роде — да, — кивнул Энел Таваци. — Я брат ее мужа. Мы все знаем друг друга еще с детских лет.

— Следовательно, никаких сюрпризов. Очень похвально. Стабильные отношения. И если бы вы узнали, например, — ну, случайно, конечно, — что кто-то из ваших родственников убийца…

— Разумеется, среди моих родственников есть убийцы, — спокойно отозвался Энел Таваци.

— Да? — поразился Моран. — Так вам все известно?

— Это всем известно. Человек, который привел пиратов в Гоэбихон и обрек на смерть Готоба, моего второго сына, — Номун, внук Хетты Таваци. Конечно, он прятал лицо, но поступки говорили за него громче любых слов.

— Вы сказали — второго сына. Следовательно, у вас остались еще сыновья?

— Эти не унаследовали семейной склонности к ремеслу. Старший — солдат, младший — торговец. Ему просто нравится странствовать по свету. Сидеть дома — не для них. Один только Готоб намеревался продолжить мое дело. И у него были способности. Номун отлично знал, кого из Таваци следует казнить, чтобы причинить нам наибольший ущерб.

— Наверное, ваш сын дразнил его.

— Номун был ублюдком. Называть вещи своими именами — не значит дразнить.

— Когда как, — пробормотал Моран. — Кстати, о традициях. Мне нравится обыкновение здешних жителей обедать с покойниками. Очевидно, так поступали еще в те времена, когда распространено было людоедство. В голодные годы, вы понимаете. В жертву избирали какую-нибудь молодую упитанную красавицу. Ее закалывали и ели, попутно воздавая ей почести. Очень трогательно, не находите?

— По-вашему, мы здесь имитируем поедание мертвого тела? — спросил Энел Таваци и с интересом поглядел на усопшую.

— А что мы, по-вашему, здесь делаем? — удивился Моран.

«С точки зрения текстильного тканья, гобелен представляет собой полотно, в котором уток полностью закрывает основу, то есть представляет собой уточный репс. Рассматриваемый в функциональном отношении, гобелен предстает стенной шпалерой с фигурными или орнаментальными композициями, которая не только служит тепловой и акустической изоляцией помещений, но одновременно их украшает и членит.

Приемы гобеленовой техники в принципе так просты, что могут осуществляться с помощью самых примитивных устройств. Достаточно одной рамы с отвесно натянутыми нитями основы. Разноцветные нити утка пропускаются по основе в правильном полотняном переплетении и так плотно, что основа оказывается полностью покрытой.

Те шпульки с цветными нитками, в которых снова нуждаются на другом, не слишком отдаленном месте, остаются свободно висеть на оборотной стороне, и дальше ими продолжают ткать без перерыва.

Встречаются большие или меньшие отклонения от этого правила. Например, уток оказывается не все время пропущенным под прямым утлом к основе, но — поскольку он преследует определенную форму — накладывается косо, или он не всегда регулярно проходит только через одну нить основы, но также через две или три. В других случаях ткальная техника может сочетаться с узловязанием, деланьем петель или вышивкой.

Исходным для гобелена является эскиз, который картоньер переводит на картон в натуральную величину. Задача картоньера так обработать эскиз, чтобы каждая деталь могла быть реализована в ткальном переплетении. На долю ткача остается выбирать правильный оттенок и правильные заштрихования незаметываемых зазоров между соседними участками цвета.

Достоинство тканья зависит прежде всего от правильного натяжения основы, плотного пробивания уточной нити, правильного переплетения и качества сырья. Цветовой переход от темного к светлому совершается посредством ступенчатого убирания одного и придачи другого цвета…

В любом случае ткач перерабатывает картон как специалист, а не просто рабски переводит рисунок а ткань…»

Книга захлопнулась.

Джурич Моран открыл глаза.

— Я должен все это понять и повторить? — осведомился он слабым голосом.

— Ты должен отдавать себе отчет в том, что ремесло, за которое ты берешься… — начала было Хетта Таваци.

Моран перебил ее:

— Просто дай мне свой станок, нитки, натяни основу, подготовь шпульки и помоги с узором, а дальше я сам во всем запросто разберусь. Я же Мастер.

— Я тоже мастер, — возразила Хетта.