Вот тогда-то Моран и понял, что Деянира завершила работу. Портал готов.

Моран не шел, а бежал домой. Он мчался длинными затяжными прыжками, надолго взлетая над землей, и казалось, будто город, с нарисованными, плоскими, валящимися друг на друга фасадами, тянут мимо на веревочке, как картонную декорацию, а сам Моран просто завис в пространстве.

Старухин дом на Екатерининском канале не появлялся томительно долго, как будто нерадивый рабочий сцены передвигал декорации слишком медленно или вообще перепутал их и все время вытаскивал не те.

Наконец явился и зафиксировался на месте знакомый поворот, явился желтый тупой угол и убийственно-родимое дерево, от которого Моран недавно отпиливал ветку… Моран ворвался в подъезд, перескакивая через ступеньки, подбежал к входной двери и долго дышал, прежде чем достать дрожащими руками из кармана ключи.

Он вошел. Прислушался. В квартире было темно и пусто. Безлюдно. Он сразу понял, что Деяниры дома нет — ее дыхание наполняло комнаты особым живым теплом. «Очевидно, ради этого люди женятся или заводят кошку, — подумал Моран. — Чтобы входить в дом, где дышат. Но кошки мне не нравятся, а заводить жену, не собираясь провести с ней остаток вечности — просто нелепо…»

Он сбросил уличную обувь, швырнул на пол пальто и пробрался в комнату. Моран Джурич редко пользовался люстрой — она придавала помещению какую-то неприятную хирургическую обнаженность. Но сейчас ему требовался яркий свет и потому он бесстрашно щелкнул выключателем.

Деянира побывала здесь, и притом совсем недавно. На диване осталась вмятинка от ее тела. Чай в пиале недопит и не успел еще остыть (для проверки Моран сунул туда палец). А к стене (Моран ахнул) была прикреплена вышитая картина: лес, и замок, и всадники, и слуги, и собаки, и даже фэйри… Безумные нитки израсходовались все — пустая коробка, где они хранились, валялась, раскрытая, на полу. И хотя мастерица вышивала только по контуру, все предметы получились не только полностью раскрашенными, но и имеющими объем. Все это определенно выглядело куда более реальным, нежели Санкт-Петербург — только что, по пути от Мариинского домой.

Глядя на картину, Моран как будто ошалел. Рывком он отшвырнул диван на середину комнаты, и только тяжелый стол остановил плаванье изумленного дивана по паркету. Моран и на это даже не посмотрел, хотя лампа, стоявшая на столе, возмущенно качнула абажуром, а пиала звякнула.

За диваном обнаружился компрометирующий Морана мусор. Моран отнесся к этому обстоятельству наплевательски. Он зажмурился, потряс головой, прицелился и с размаху кинулся навстречу картине. «Должно получиться, должно получиться, должно!» — взрывалось у него в голове.

Затем нечто тяжелое, наподобие дубины, обрушилось на середину морановского лба. Джурич Моран, тролль из Мастеров, рухнул в кучу грязи и забылся долгим, неприятным сном.

Когда он проснулся, была ночь. Свет горел по-прежнему ослепительно, но теперь в пылании лампочек наблюдалось нечто истерическое: они как будто перекрикивали законную владычицу данного времени суток. Вопили из последних сил, срывая голос, и тем самым вгоняли в неврастению окружающих.

Моран пошевелился. Мусор и густая пыль зашевелились имеете с ним. Страдая, Длсурич Моран сел. Ухватился рукой за стену и растопырил ноги, как будто подставлялся копам для обыска. Наконец он выкарабкался, выпрямился и осмотрелся. Диван обнаружился где-то очень далеко, словно бы на другом конце земли. Моран сделал два шага, с трудом удерживая баланс, — перед глазами все так и плыло, — и вдруг диван вырос прямо перед ним.

И как только Моран взялся за спинку в накрахмаленном чехле, все сразу же вернулось на свои места, даже голова перестала кружиться. В комнате дикий разгром, но это ничего. Большая часть задиванного хлама налипла на самого Морана, так что подмести там теперь — самое ерундовое дело. Хоть что-то хорошо. Картина по-прежнему висит на стене, и это совершенно очевидно не портал. На лбу растет шишка — наглядное свидетельство того, что в своей теории Моран где-то допустил кошмарный просчет.

Он уселся на диван, обдумывая произошедшее.

Вдруг ему показалось, что на кухне кто-то есть. Мимолетное помрачение рассудка, не иначе, но Моран поддался:

— Деянира! — слабо позвал он. — Сделай мне, душенька, компресс на голову!

Он прислушался. Нет, никого. Просто ветер хлопнул форточкой. Обидно.

Однако там, на площади, он ясно различал радужные контуры и призрачные фигуры. Что-то здесь все же произошло. Просто так Джуричу Морану видения не приходят. Он же не визионер какой-нибудь из газеты бесплатных объявлений, который по сходной цене увидит вам что угодно.

— Деянира!.. — на всякий случай еще раз позвал Моран.

Нет. Пустота.

И вдруг ему показалось, что Деяниры вообще больше нет. Раньше, когда он думал о девушке, он мысленно ощущал ее отклик. Как будто легонько повеяло в лицо теплом. А сейчас — просто ничего. С тем лее успехом он мог подумать любое другое имя, например, «Брисеида».

— Брисеида, — сказал Моран вслух. — Ну и что? Ерунда какая-то.

Но в душе он уже знал, что случилось нечто непоправимое.

Броэрек свистнул псу, и тот нехотя отошел от куста, на который отчаянно лаял, виляя хвостом. Видно было, что пес сильно сконфужен. Какая-то вопиющая неправильность сбивала его с толку. Но теперь, когда за дело взялся человек, к животному вернулась его прежняя самоуверенность. В конце концов, это был породистый охотничий пес, привыкший гнать дичь и сотрудничать с человеком.

Пес забежал за спину Броэрека и разразился торжествующим лаем. Теперь все будет разрешено наилучшим образом. Теперь потеря лица (точнее, морды) никому не грозит.

Броэрек спешился, приблизился к кусту.

— Выходи, не бойся, — позвал он. — Кто бы ты ни был, обещаю тебя защищать.

Ветки зашевелились, затряслись, потом женский голос проговорил:

— Шнурки зацепились, погоди…

И наконец на тропинку перед всадником выбралась девица.

Обычная крестьянская девица из числа зажиточных: в длинной серой юбке, в красном корсаже со шнуровкой и в прехорошенькой блузе с длинными рукавами и низким вырезом. Впрочем, то, что можно было наблюдать в этот вырез, сильного впечатления не производило. И еще девица была простоволосая. Что также не говорило в ее пользу.

Пес перестал брехать и подбежал знакомиться. Девица рассеянно провела рукой по его голове.

Броэрек протянул руку и взял ее за подбородок. К Деянире еще никто так не прикасался. Так властно, так спокойно и уверенно. Она дернула головой, освобождаясь. Тогда он сказал:

— Посмотри-ка на меня, дитя мое.

Деянира подняла лицо и уставилась на него, брови ее удивленно взлетели, глаза расширились. Он был простоват, наверное, этот человек с собакой, зато разодет как персонаж из «Часослова герцога Беррийского». И это была его собственная одежда, не театральная и не карнавальная. Броэрек держался в ней совершенно естественно, как будто никогда в жизни ничего другого не носил.

Он продолжал расспрашивать:

— Кто ты, дитя? Как ты здесь оказалась?

— Меня зовут Деянира, и я понятия не имею… — Она вдруг замолчала.

Пес снова подбежал и обнюхал ее ноги, а затем вообще умчался, присоединился к остальным собакам.

Деянира потерла лицо ладонями.

— Там — замок? — спросила она, показав за спину Броэрека. — В том направлении есть небольшой замок, не так ли?

— Разумеется, — он немного удивился. Похоже, девушка спрашивала об очевидных и общеизвестных вещах. — Разумеется, там есть замок. Он принадлежит Геранну, моему старшему брату и господину. А я — Броэрек. Не бойся меня.

— Интересно, кто это здесь боится, — заявила Деянира.

Но Броэрек, конечно, был прав. Она боялась. Не самого Броэрека, естественно, — он, в общем-то, симпатичный и ласковый, — а вообще всего, что происходит. Все это выглядело слишком глупо. Деянира как будто слышала свою следующую реплику: «Как я здесь очутилась?» — и так далее. Но надобность в подобной реплике быстро отпала, если она вообще когда-либо существовала.