– Я бы тоже ввязался, – буркнул Джереми. – Терпеть не могу жидов. Я как-то стоял лагерем с «иорданскими хайлендерами», когда…
Но мы в тот вечер уже дважды слушали эту историю с вариациями. Джереми раскачивался на стуле, и я просто-напросто слегка пихнул его. Прежде, чем он смог справиться с последствиями, Грим заговорил снова.
– Фейсал в Дамаске, и Сирийский конгресс провозгласил его королем. Это не нравится французам, которые его терпеть не могут. Неприязнь взаимна. Когда Фейсал ездил в Париж на мирную конференцию, французы приняли его за простака. Решили: вот еще один восточный принц, который купится на старую уловку. Пригласили его в Оперу на спектакль, специально для него поставленный, а после – на ужин за кулисами, где за столом, как полагается, прислуживали красотки в полной боевой раскраске.
– А не пошли бы они? – усмехнулась Мэйбл.
– Вот именно. Фейсал так и решил. Он не из ночных бабочек – ты понимаешь, что я имею в виду. С тех пор французы объявили его лицемером. А поскольку он не уступает свои права, они усердствуют: без конца вставляют ему палки в колеса и требуют, чтобы он исправил то одно, то другое, и срочно. Они готовы из штанов выпрыгнуть, лишь бы сделать так, чтобы он оступился.
– К черту лягушатников! – брякнул Джереми и протянул к чайнику чашку.
– Но Фейсала не так-то легко сбить с пути истинного, – продолжал Грим. – Он один из тех редких людей, которые рождаются раз в эпоху и вынуждают поверить, что добродетель еще существует. В одних делах он почти младенец, в других подобен добродетельной женщине, но всегда остается мужчиной – стойким, храбрым. Он способен зажечь огонь в сердцах арабов, подобно Саладдину, который жил пятьсот лет назад.
– Он похож на святого, – заметил Джереми. – Я его видел.
– Но он силен не только духом, – продолжал Грим. – Он рос в пустыне среди бедуинов и унаследовал их безмерную выносливость, а вдобавок – терпение глубоко верующего человека. Возможно, здесь сказалось и то, что он потомок Пророка.
– С такими сражаться – сущее мучение, – проговорил Джереми. – Кого угодно измотают!
– И вот французы некоторое время тому назад решили втянуть кого-нибудь из людей Фейсала в некую авантюру, да так, чтобы он сам потом не мог отвертеться.
– А почему бы ему не собрать сорок-пятьдесят тысяч человек и не сбросить французов в море? – спросил Джереми. – Уж я бы ему помог. Я знавал одного лягушатника, который…
– Мы к этому сейчас подойдем, – перебил Грим. – Осмелюсь заметить: ты не слышал о Вердене.
Джереми ухмыльнулся.
– Возражение принимается. Так и запиши. Они не слабаки. Валяй дальше, старина.
– Так вот, они столкнулись с непредвиденным затруднением. А именно: среди офицеров их оккупационных войск есть достойные ребята. Горстка истинных джентльменов, которым не по нраву грязь. Не подумайте, что они передают Фейсалу какие-то секретные сведения или не повинуются приказам. Но если есть охота оставаться с кем-то честным, не обязательно сообщать ему об этом телеграммой.
Мэйбл опять поставила чайник на керосинку, чтобы подогрелся, и подбросила в него горсть чая.
– Еще одно, – продолжал Грим. – Французы до какой-то степени опасаются, что если они найдут предлог и сцепятся с Фейсал ом в открытую, он получит помощь от британцев. А британцы могут подбросить ему кое-что поважнее денег – то, чего он пока не может получить. Девяносто процентов британцев за Фейсала. Некоторые рискнули бы должностью, чтобы помочь ему в беде. Французам пришлось бы отвести этим людям глаза, прежде чем спокойно атаковать Фейсала.
– В каком смысле «отвести глаза»? – спросил Джереми. – Не все же англичане дураки! Всякие шишки в правительстве, генералы – это да. Ну, еще процентов шестьдесят младших офицеров, сержантов и рядовых… Остальных на мякине не проведешь, это славные парни. И понадобится кое-что посерьезней пустой болтовни, чтобы сбить их с толку.
– В яблочко, Джереми. Им надо кое-что показать. Например, почему бы не поднять восстание – здесь, в Палестине, от имени Фейсала? Взбаламутить народ, чтобы повсюду начались еврейские погромы, а потом кричать на каждом углу, что это дело рук Фейсала и его людей? Это как дважды два. Французские агенты под видом честных арабов втираются в доверие к самым преданным соратникам Фейсала и подбрасывают им занятную мысль: французы и британцы – союзники. Посему единственный способ помешать британцам помочь французам – это начать в Палестине заварушку, тогда британцам придется защищать себя и евреев, и им будет уже ни до чего. Тайные агенты твердят: хотя Фейсал против подобных мер, но ничего другого ему не остается. Они хорошо наварятся на обещании Фейсала защитить евреев, если те признают его королем независимой Сирии. Перебить загодя всех евреев, чтобы ему некого было защищать, когда придет срок. Вот решающий довод.
Тут Мэйбл не удержалась.
– И ты предупредил Фейсала? – она поставила оба локтя на стол и оперлась подбородком о ладони.
Смею сказать: в такой позе она выслушала уже с полсотни историй, за любую из которых газеты заплатили бы целое состояние.
– А как же! И он прислал сюда офицера из своего штаба – в качестве наблюдателя. Я видел этого штабиста нынче днем, он ехал в кэбе к Яффским воротам. О чем я и сказал тому парню в госпитале. И он изрядно перепугался: понял, что я могу найти предполагаемое письмо Фейсала и показать офицеру, который на самом деле пользуется его доверием. Я заметил, как парень струхнул, и все встало на свои места.
– Ты прямо Шерлок Холмс, – рассмеялся Джереми. – Спорю на новую шляпу: ничего из этого не выйдет.
– Спорь на здоровье, – ответил Грим. – Шляпа будет женская, и ее получит Мэйбл. Закажи что-нибудь дорогое из Парижа, Мэйбл, – Джереми оплатит. На самом деле, мы еще много всего знаем. Здешние войска предупреждены, что готовится еврейский погром. Письмо, вероятно, подтверждает, что это произойдет… но не только. В нем есть что-то, от чего зависит будущее Ближнего Востока – считай, будущее половины мира, а то и всего мира. Ибо триста миллионов мусульман наблюдают за Фейсалом и поступят соответственно. Индия, Персия, Месопотамия, Египет, вся Северная Африка… Ты не представляешь, сколько зависит от безопасности Фейсала, а французы не могут или не хотят этого понять.
Тяжелые армейские сапоги затопали по каменным ступеням снаружи, потом раздался кашель, который, я полагаю, узнал бы среди тысячи других. Нарайян Сингх кашляет либо один раз глубоким басом, и это означает, что все в порядке, либо дважды почти фальцетом, и тогда дело худо. На этот раз прозвучало одно низкое «кха!» Однако полминуты спустя раздались два визгливых покашливания, и Грим поднял руку, призывая к молчанию. Еще минута – и на веранде зазвучала заунывная песенка матроса-индийца, несущего вахту на носу корабля: «Хум декта хай» – «я смотрю вперед». Манера ее исполнения была воспроизведена безупречно.
Грим кивнул. Полагаю, сам себе, ибо никто с ним не говорил.
– Ты не откажешься выйти и забрать у него это письмо, Рэмсден? Будь добр, держись в тени и дай ему пистолет. Может пригодиться.
Я выскользнул за занавеску, служащую дверью, и с минуту пытался обнаружить Нарайяна Сингха. Я старый охотник, но мне это удалось не раньше, чем Нарайян Сингх шевельнул рукой в десяти футах от меня, нарочно, чтобы привлечь мое внимание. Очевидно, существовал риск, что меня заметят с улицы, причем это будет не случайный прохожий, а шпион, затаившийся поблизости. Поэтому я предпочел обойти вокруг дома и остановился слева от сикха, в густой тени дома. Но хотя я двигался со всеми предосторожностями, сикх услышал меня и через перила веранды передал мне письмо, а я отдал ему пистолет, который он взял молча.
Я успел разглядеть нашего связного. Его форма с одного боку была разорвана почти в клочья, тюрбан на голове сидел криво, словно размотался в стычке, и сикх слишком спешил, чтобы его поправить. Имейте в виду: тигр по весне не заботится о своих усах так, как сикх о тридцати ярдах ткани, которой обматывает свою голову!
