— И я серьезно! Почему ты считаешь, что я отказалась бы поехать в Россию? Жить в доме из дубовых бревен, занесенном снегом, — что может быть лучше? У нас будут лошади — или хотя бы одна лошадь?

— Понимаешь, я никогда не жил в деревне, — сказал Полунин, подавив вздох. — А в городе тебе не хотелось бы?

— Можно и в городе, — согласилась Дуняша. — Пожалуй, это будет привычнее, во всяком случае не такой шок. Ты предпочитаешь Петербург?

— Ленинград, Дуня.

— О, конечно, я просто обмолвилась. А скажи, если я так обмолвлюсь там, меня не арестуют сразу?

Полунин улыбнулся.

— Удивятся, пожалуй. Евдокия! Я все-таки хочу, чтобы ты этот вопрос обдумала очень серьезно.

— Слушай, ты какой-то ужасно глупый. Неужели я никогда об этом не думала? Особенно с тех пор, как мы с тобой. Я ведь всегда знала, что ты рано или поздно соберешься ехать!

— Просто, понимаешь, это очень непривычная для тебя страна…

— Ну и что? Аргентина разве была привычной? И к Франции моим родителям тоже, вероятно, пришлось как-то привыкать. Однако же привыкли! И я привыкну к России. Правда, поехали, Мишель, это ты хорошо придумал. Но, ты думаешь, мне дадут визу?

— Дадут, надо полагать, если наш брак будет зарегистрирован.

— Да, я понимаю… Что ж, в конце концов это логично, если я подам на развод. Хорошо, что Перон успел провести новый закон, иначе пришлось бы ехать за границу. Я разговаривала с одной знакомой адвокатессой, она говорит, что теперь диворсируют в четырех случаях: адюльтер, — Дуняша стала загибать пальцы, — попытка убийства, жестокое обращение и добровольное отсутствие одного из супругов. Это именно мой случай — мсье Новосильцев добровольно отсутствует уже пятый год… Нет, но каков крапюль!

— Она не говорила, долгая это история?

— Развод? Я не спросила, но такие вещи обычно зависят от адвоката… Чем больше заплатишь, тем скорее. Я сегодня же ей позвоню и все узнаю.

Разговор этот, неожиданно оказавшийся таким коротким, оставил у Полунина двойственное впечатление. Тревожило то, что Дуняша очень слабо представляет себе сегодняшнюю Россию и вряд ли до конца отдает себе отчет, насколько жизнь там отличается от жизни на Западе. В то же время он поверил, что она действительно обдумывала уже этот вопрос и пришла к твердому решению. Она права в том, что эмигрантам не раз уже приходилось привыкать к чужим странам, — неужто труднее окажется привыкнуть к своей собственной?

А вот другого предстоящего разговора Полунин боялся больше. В согласии Дуняши ехать домой он, в общем, особенно не сомневался (хотя не сразу отважился спросить об этом прямо). Он был почти уверен, что она скажет «да». А вот не скажет ли им «нет» товарищ Балмашев…

Решиться на новое свидание с ним было не так просто. Полунин подумал даже, не позондировать ли почву, поговорив сперва с Надеждой Аркадьевной, — но что могла бы сказать ему она, сама уже потерявшая надежду на получение визы? Да и вообще, такие вещи нужно выяснять по-мужски, без посредников.

В тот же день он позвонил Балмашеву, разыскав полученную от него тогда визитную карточку с номером служебного телефона.

— Здравствуйте, Алексей Иванович, — сказал он, — это Полунин вас беспокоит… Помните такого?

— Как же, как же. Приветствую вас, Михаил Сергеич. Что у вас нового?

— Да есть кое-что! Работа моя — помните, я вам тогда говорил, что мне сейчас не совсем удобно у вас бывать? — так вот, работа эта кончилась, я теперь человек вольный. Дышу, так сказать, полной грудью! Словом, хотелось бы повидаться, Алексей Иванович, если вы Не против.

— Я-то не против, — не сразу отозвался Балмашев. — Но только вот — когда? Завтра мне придется выехать на некоторое время в провинцию…

— А-а… И надолго?

— Трудно пока сказать.

— Досадно, — сказал Полунин упавшим голосом. — А сегодня уже не успеть…

— Да, рабочий день на исходе… — Балмашев помолчал, потом сказал тем же ровным голосом: — А впрочем, давайте вот что сделаем. Подъезжайте-ка часикам к семи на Пласа Италия, там напротив памятника Гарибальди есть такая забегаловка, называется бар «Милонга». Посидим, пивка выпьем, заодно и побеседуем.

— «Милонга» на Пласа Италиа, в девятнадцать, — обрадованно повторил Полунин. — Договорились!

— До свиданья.

Полунин медленно положил трубку. Дуняша, сидевшая за своим рисунком, спросила, не оборачиваясь:

— Кто этот Алексей Иванович, который назначает тебе свидание в злачном месте?

— Почему «злачном»?

— По-моему, других там нет… Меня специально предупреждали — не появляться на Пляс Итали без провожатого, особенно вечером.

— Это дело другое.

— Но все же, кто он? Или это она, а «Алексей Иванович», как это сказать, для конспирасьон?

— Он, он, можешь не волноваться. Алексей Иванович Балмашев, сотрудник консульского отдела нашего посольства.

— Боже, как интересно! — Дуняша крутнулась вместе с вращающимся креслом и еще шире распахнула глаза. — Ты идешь насчет визы?

— Совершенно верно.

— Возьми меня с собой!

— К Балмашеву — зачем?

— Ну… — Дуняша подумала, почесала нос оборотным концом кисточки. — Возможно, я его очарую.

— Я тебя сейчас так очарую, что ты три дня не сядешь на свою вертушку.

— А вот это, сударь, уже непристойность!

— Кресло я имею в виду, кресло.

— А-а… Ну, как хочешь, я ведь для пользы дела предложила, — примирительно сказала Дуняша и вернулась к работе.

У бара «Милонга» Полунин появился за четверть часа до условленного срока. Балмашева еще не было, он постоял на тротуаре, закурил, подошел к журнальному киоску, — за стеклом был выставлен развернутый номер «Аора» с фотографиями каких-то развалин, он пригляделся и узнал здание, где помещался штаб ЦНА. Узнать, правда, было довольно трудно — дом выглядел как после прямого попадания, фасада не осталось, нижний этаж завалило рухнувшими перекрытиями. Полунину вспомнился первый визит к Келли, как охранник обыскивал его, а он пошутил по поводу бронированной двери. «Если понадобится, выдержим любую осаду», — сказал тогда синерубашечник. Вот тебе и выдержали…

Внезапно его ударила мысль о Кривенко. Черт возьми, забыл ведь совсем про этого дурака! Что, если он все еще торчит в Формосе и со своей эсэсовской верностью ждет инструкций? Вот еще навязал себе соратника, пропади он пропадом… не хватает только, чтобы его сцапали. Подумав немного, Полунин купил журнал и почтовый конверт, вырвал страницу с фотографиями, написал на полях по-русски: «Немедленно переходи границу, инструкции получишь в Асунсьоне». Вложив послание в конверт, он заклеил его, адресовал на имя Кривенко — Формоса, до востребования, — и бросил в почтовый ящик. Вообще, это была перестраховка, скорее всего бывший адъютант и сам уже сориентировался, но черт его знает, дуракам закон не писан.

Он едва успел получить заказанное пиво, как увидел в дверях Балмашева — в аккуратном и неприметном сером костюме, в светлой шляпе, надетой под точно таким углом, как носят аргентинцы, тот вошел в бар и, не озираясь, направился прямо к столику Полунина. Вероятно, высмотрел его еще с улицы.

— Присаживайтесь, — сказал Полунин, наливая пиво во второй стакан. — Не очень я нарушил ваши сегодняшние планы?

— Ничего, — сказал Балмашев. — После работы какие же планы.

— Вы извините, что проявил навязчивость, но очень уж не хотелось откладывать разговор до вашего возвращения… Тем более что вы сами не знаете, когда вернетесь.

— Да нет, я ненадолго. А что у вас за дело такое срочное?

— Дела, собственно, никакого, — соврал Полунин. — Просто хотел кое-что рассказать. Помните, я вам тогда сказал, что не могу пока бывать в консульстве?

— Помню, — Балмашев отпил пива, закурил. — И что же?

— Так вот: я тогда находился, по правде сказать, почти на нелегальном положении. Ну, и… не хотел, естественно, чтобы в случае чего связь со мной — пусть даже не связь, а просто хотя бы случайные контакты — могли обернуться для вас неприятностями…