— Тут совсем другие причины, — возразил Лагартиха. — Ты мне нравишься, и прекрасно это знаешь. А жениться я вообще пока не намерен, мое призвание — политика.
— Вот и спал бы с нею, — ехидно посоветовала Астрид. — Со своей роскошной политикой!
— Предпочитаю с тобой.
— Прекрасно, я ничего не имею против. Но мы с самого начала договорились, что это будет честная игра. Ты не стесняешь меня, я не стесняю тебя, и уж ревновать тут глупо. Согласен? Доедай сандвичи, они все равно пропадут. Тебе нужны деньги?
— Спасибо, я постараюсь разжиться у кого-нибудь из ребят. Если повезет, приглашаю в «Копакабану», — нужно же отпраздновать твое новое знакомство.
— Отличная мысль. Если не удастся достать денег, возьмешь у меня.
— Еще этого не хватало!
— Да взаймы, взаймы, чего кипятишься, — Астрид сняла темные очки и перевернулась на живот. — А пока я посплю. Ты еще будешь купаться?
— Пожалуй, разок окунусь.
— Ну, проваливай.
Лагартиха пошел купаться. Вернувшись, он растянулся рядом с Астрид и как бы невзначай положил руку ей на поясницу.
— Кабальеро, — сказала девушка сонным голосом, — вы на общественном пляже…
— Но это вполне целомудренное объятие, — возразил он, придвигаясь поближе. — Именно так Дафнис мог обнимать Хлою.
— Скажешь это полицейским… и проследи, чтобы фраза попала в протокол. Послушай, убери руку! Тебе что, голову напекло?
Лагартиха неохотно повиновался.
— Сколько еще в тебе мелкобуржуазных предрассудков, — вздохнул он. — И подумать, что вы — вообще все европейцы — считаете нас отсталыми…
— Плевать на предрассудки, я не хочу фигурировать в скандальной хронике. Не можешь ты, что ли, потерпеть до вечера?
— Еще как могу. Вообще должен сказать, что женщины занимают в моей жизни весьма второстепенное место.
— Оно и видно, мой Дафнис.
— Да, именно второстепенное, представь себе. Это просто как необходимая разрядка, понимаешь? Так мы идем вечером в «Копакабану»?
— Я же сказала, что приглашение приняла с благодарностью. И даже предлагаю финансировать это дело!
— Не беспокойся, я выколочу что-нибудь из своих ребят. Менендес Каррильо, например, он ведь мне должен почти триста национальных. А сам ездит в Пириаполис играть в рулетку, ну не сволочь?
— Просто гад, — сочувственно сказала Астрид. — Может, он продался тирану?
— Нет, этого я не думаю, провокаторы ведут себя осторожнее. Просто никакого чувства ответственности Однажды проиграл деньги из партийной кассы, представляешь?
— Представляю. Вы его предайте суду тайного трибунала — за растрату сумм, предназначенных для революции. Заочный приговор, потом удар кинжалом в темном переулке, это же так романтично. А я могу сыграть роль приманки — назначу ему свидание…
— Опять идиотские шуточки, — с неудовольствием сказал Лагартиха.
— Какие шуточки, милый, речь идет о жизни человека. Даже если это рогоносец, не платящий долгов и проигрывающий партийные деньги. Нет, мне его жалко, может у него нет в жизни других радостей? Не нужно убивать, пусть себе играет в рулетку, ты просто выцарапай у него сотню пиастров на сегодняшнюю оргию.
— А потом ко мне?
— Да уж куда от тебя денешься…
— И все-таки я не очень представляю себе, как мы сможем ее использовать, — сказал Полунин. — И будет ли от нее вообще польза. Что будет опасность — это точно.
— Конкретно? — спросил Филипп. Он отошел от окна и посмотрел на Полунина, лежащего на кровати. Тот на ощупь нашел на полу пепельницу, раздавил окурок и сцепил кисти рук под затылком.
— Что — конкретно? Ты ведь не можешь поручиться, что она не разболтает всем своим приятелям. Нам не хватает только широкого паблисити!
— По-моему, она не такая дура, это во-первых…
— В постели всякая женщина становится дурой, — сказал Дино. — И обычно — дурой болтливой. Тут Мишель прав.
— … во-вторых, — упрямо продолжал Филипп, — она не знает главного. Хорошо, допустим, она разболтает. Но что? Что мы собираем материал о нацистских колониях? Да черт побери, таких охотников за сенсациями тут уже побывала не одна сотня. Кого они беспокоят? Колонии так засекречены, что к ним не подобраться, — боши рассчитывают именно на это. А что мировая общественность в принципе знает о существовании этих осиных гнезд — им наплевать.
— Согласен, но за каждым нашим шагом будут следить.
— Мы должны учитывать и такую возможность.
— Учитывать возможность — это одно, а самим подставлять голову… — Полунин пожал плечами. — Не знаю, я бы, пожалуй, воздержался. Впрочем, что теперь говорить, — если твой шаг был ошибкой, то она уже все равно сделана.
— Да, теперь обсуждать поздно, — сказал Дино. — Будем надеяться, что ошибаемся мы с Мишелем. Но она хоть действительно не любит этих вшивых наци? Нынешняя молодежь к подобным вопросам скорее равнодушна.
— Она их ненавидит. Иначе почему бы она бросила семью? Ее отец всю оккупацию делал деньги, поставлял что-то для люфтваффе. Летом сорок четвертого установил контакт с бельгийскими макизарами [5], там в Арденнах действовало несколько отрядов. Помогал продуктами, медикаментами, даже один раз достал для них небольшую партию оружия. Представляете? Девчонка все видела — четыре года у них в доме толклись бошские офицеры. Потом родитель исчез, а в день освобождения Антверпена подкатил к дому на английском джипе, с автоматом, с трехцветной повязкой на рукаве, словом герой Сопротивления… Все равно у них потом чуть ли не каждую ночь били окна, а на стенах рисовали свастики.
— Сколько ей тогда было? — спросил Полунин.
— В сорок четвертом? Лет двенадцать, — сейчас ей двадцать три, посчитай сам. Короче, когда начались процессы над коллаборационистами, папа ван Стеенховен решил смотать удочки и срочно раздобыл себе какой-то пост в бельгийской оккупационной администрации в Германии…
— Беднягу неудержимо влекло к колбасникам, — меланхолично заметил Дино.
— Просто там было легче дождаться более спокойных времен. И потом точный политический расчет: Обвинить в сотрудничестве с врагом представителя короны — это уже скандал, вы ведь понимаете… Все это, повторяю, происходило на глазах у Астрид, а в молодости подобных штук не прощают. Потом у нее еще была какая-то история в университете, — она поступила туда, вернувшись из Германии, я толком не знаю, что случилось, расспрашивать было неудобно. Возможно, кто-нибудь напомнил ей о папочкиных делах во время оккупации. После этого она порвала с семьей, — как видите, у нее достаточно оснований не любить бошей.
— Ну а этот ее аргентинец? — спросил Полунин.
— Вот он-то и есть самое интересное! Собственно, я ведь ради него с нею и познакомился…
— Где у черта ты ее вообще откопал? — спросил Дино.
— Терпение, парни, терпение. Не перебивайте на каждом слове, иначе никогда не кончу! Дело было так. Звонит мне вчера некий Гренье, он здесь от «Франс суар», я его немного знаю еще по Парижу… Ну, встретились, посидели, выпили, я стал расспрашивать о местных делах. Он здесь уже второй год, неплохо ориентируется. Когда зашел разговор об Аргентине, он рассказал любопытную вещь… Скажи-ка, Мишель, ты там слыхал что-нибудь о так называемом «Национальном антикоммунистическом командовании»?
— Есть такое, — подумав, сказал Полунин. — Что-то вроде гестапо на общественных началах.
— На общественных? Гренье считает, что это организация правительственная.
— А черт ее знает. Выступает она под маркой общественности, а какие там у нее на самом деле связи с Розовым домом…
— Ладно, это несущественно. Важно вот что: можно ли считать, что вокруг этого «командования» гнездятся аргентинские нацисты?
— Да уж наверняка не без этого, — сказал Полунин. — Их, правда, скорее можно назвать фашистами, поскольку они не враждуют с католической церковью.
— Тем лучше Теперь слушайте дальше! Здесь живет некий Морено — аргентинец, очень богатый человек, адвокат, скотопромышленник, закулисный политический деятель, словом фигура довольно своеобразная… Из Аргентины он сюда перебрался еще до войны, а в тридцать девятом году занял твердую просоюзническую позицию. Особенно, впрочем, ее не афишируя Здесь в то время действовала довольно активная группа: некоторые депутаты парламента, один профессор — этого я даже знаю, Артюр, Артюс, что-то в этом роде, — мне попадалась его книга «Нацистский спрут»… Они били во все колокола, уверяя, что здесь не сегодня-завтра начнут высаживаться немецкие десанты, что местные немцы давно уже создали тайную боевую организацию и ждут только сигнала, чтобы взяться за оружие, — словом, в таком роде. Во всем этом, конечно, много было паникерства, едва ли Гитлер даже в то время мог всерьез нацеливаться на Южную Америку…
