Андрея Порубова освободили майским утром, в половине девятого.

– До скорой встречи, – напутствовал его офицер, выдавая справку об освобождении.

– Не дождетесь, гражданин начальник, – недобро зыркнул Андрей.

За вахтой ИТУ его никто не ждал. Впрочем, Порубов и сам знал, что встречающих не будет.

Солнце светило по-праздничному. Свежая весенняя зелень ласкала глаз, в блестящих лужах отражалось бездонное голубое небо, однако возвращаться в мир, с которым Андрей расстался на целых три года, было не так-то просто. Недавний зэк вступал в него с явной опаской. Отошел на несколько метров от вахты, вдохнул полной грудью свежий воздух и несколько минут постоял, чтобы хоть немного свыкнуться со свободой.

Сидящие в луже голуби поднялись от наехавшего грузовика, шумно пролетели над самой головой. Андрей проводил их долгим прищуренным взглядом, пересчитал мелочь и двинулся к автобусной остановке.

Спустя полтора часа он уже выходил из здания вокзала с билетом в руках. Наткнулся глазами на уличный таксофон, нащупал в кармане телефонную карточку и задумался: звонить матери или нет? С одной стороны, хотелось ее обрадовать – мол, сынок уже «на свободе с чистой совестью», но с другой – совершенно не хотелось напрягать: ведь мать наверняка бросит все дела и встанет у плиты, чтобы накрыть на стол. Неизвестно, есть ли у нее теперь деньги, да и со здоровьем у мамы последнее время неважно…

Андрей уселся на лавку рядом с зеркальной витриной и взглянул на свое отражение. По-арестантски стриженные волосы, напряженный взгляд, тонкая сеть морщинок вокруг глаз. Он выглядел куда старше своих двадцати пяти. Оно и неудивительно: строгий режим еще никому не прибавил здоровья.

– На моря бы какие съездить, – пробормотал Порубов, – отдохнуть, позагорать, с девчонками побарахтаться…

Через два часа пассажирский поезд, извиваясь на путях темно-зеленой гусеницей, медленно отчалил от платформы. За немытыми окнами проплыло обшарпанное здание вокзала, кирпичные пакгаузы, унылые бетонные заборы, обрисованные фаллической графикой и нецензурными комментариями.

Андрей растянулся на нижней полке и тут же поймал себя на мысли, что полка эта куда комфортнее зоновского шконаря. Смежил веки и сам не заметил, как заснул…

На зону Андрей как раз и пошел потому, что заступился за маму. Дело было таким же погожим майским днем, как и теперь. Они возвращались из поликлиники – мать чувствовала себя неважно, просила проводить. У ресторана «Золотой петушок» к ним подошли двое нетрезвых ментов из ППС: старлей и прапорщик. Старлей потребовал документы, а прапорщик – вывернуть карманы. Правоохранители явно искали бабла для продолжения банкета и потому цеплялись к вечерним прохожим.

Документы оказались только у Галины Федоровны Порубовой, вряд ли кто догадается взять с собой паспорт, провожая мать в поликлинику, о чем Андрей и заявил ментам. Прапорщик тут же обозвал Порубова козлом, а маму – старой сукой. Старлей выхватил мамину сумку, вжикнул замком-«молнией» и вывернул содержимое на асфальт.

Жизнь давно приучила Андрея не дожидаться милостей от природы, а действовать по ситуации. Ситуация же явно развивалась по нарастающей, тем более что старлей, заметив выпавший из маминой сумки кошелек, тут же наступил на него рифленой подошвой.

В свое время Порубов занимался боксом и даже стал кандидатом в мастера спорта… Резаный хук слева тут же свалил старлея на асфальт. Прапорщик потянулся было к кобуре, но достать пистолет не успел, потому что удар в челюсть отбросил его к стене и мгновенно вырубил. К счастью, в это время по улице проезжал на своем микроавтобусе дворовый приятель Толян Плещеев по кличке Клещ. Он грамотно оценил ситуацию, тут же остановился и, погрузив Андрея и Галину Федоровну в салон, отвез их домой.

А назавтра в их скромную квартиру завалилась опергруппа, усиленная несколькими омоновцами. Порубова немного помесили кулаками, «при оказании сопротивления», и вместе с мамой повезли в райотдел. Матери с сыном «шили», ни много ни мало, 317 статью Уголовного кодекса: «Посягательство на жизнь сотрудника правоохранительных органов в целях воспрепятствования законной деятельности указанных лиц по охране общественного порядка». Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы кореша Порубова не скинулись на хорошего адвоката. Тот не только установил, что менты были выпившими, но и раскопал запись уличной видеокамеры, из которой явствовало, что Галина Федоровна вообще никакого участия в драке не принимала.

На суде мать оправдали вчистую, а Андрей получил всего лишь три года – с учетом того, что прокурор требовал пять с половиной. К тому же у Порубова давно уже были проблемы с законом…

И в следственном изоляторе, и на зоне Андрей вел себя вполне достойно. Пальцы на блатной манер не крючил, но ни в «мужики», ни тем более в «актив» не записывался и в обиду себя не давал – ни ментам, ни местным беспредельщикам. Несколько раз приходилось кулаками отстаивать свое достоинство, трижды попадал в штрафной изолятор, однако пощады не просил и на ментовские обещания «скостить срок по УДО, если будешь нам помогать» не покупался.

Вскоре его зауважали авторитетные люди из братвы. Мол, хороший ты пацан, хотя и молодой, но «со стержнем». Но примкнуть к блатным Порубов отказался – мол, у вас своя жизнь и я ее уважаю, а у меня – своя…

Каждому освободившемуся из ИТУ всегда свойственно задумываться о перспективах: куда податься, чем заниматься, как дальше строить свою жизнь? У Андрея они выглядели очень туманными. Подмосковный городок, где жил молодой человек, ничего путного предложить не мог. Тут среди бела дня люди падали на улицах от перепоя, тут убивали из-за дешевых мобильников, а молодежь в подворотнях втыкала в прозрачные вены шприцы с самопальной «ширкой». Уезжать в Москву на заработки не хотелось: это означало бы бросить мать. А ведь она беспокоила больше всего: у нее были проблемы с сердцем, и опереться по жизни Галина Федоровна могла только на единственного сына Андрюшу…

– Да, мама, не все на зоне так страшно. – Андрей налил себе полную рюмку водки. – Твое здоровье…

С праздничным обедом мама, как говорится, «разбилась в лепешку». Красный борщ продирал перцем и чесноком. Барская роскошь отбивных золотилась луковой стружкой. Серебрилась в салатных листах каспийская сельдь. Обжаренная на огромном противне картошка хрустела корочкой и сочилась жиром. Ледяной компот щекотал обоняние фруктовым ароматом.

Мать – уже заметно поседевшая, усталая – то и дело вытирала о фартук натруженные руки и, не мигая, смотрела на сына.

– Что же ты там делал?

– Что скажут. Наш отряд, например, строительные рукавицы шил. – Порубов выпил, поддел вилкой маринованный гриб, закусил. – Шесть дней работаешь, седьмой – выходной. Короче, типа молодежного лагеря, только с трудовым уклоном и выход за территорию запрещен. Ладно, что мы все обо мне да обо мне! Расскажи, как ты… Какие у нас тут новости?

– Ну, новостей за три года много, я тебе писала уже, – вздохнула мама. – Сосед наш, Леша Порошин, богу душу отдал. В феврале еще. Напился как свинья, до дому не дошел, так и замерз в сугробе. Катя Сурикова, в соседнем подъезде жила, два месяца назад померла – наркоманка была со стажем. Ярыгины, что над нами живут, поддельной водкой отравились, всей семьей, насмерть. Друга твоего школьного, Никиту Чурикова, менты недавно убили.

От неожиданности Порубов аж выпустил вилку из пальцев:

– Как это убили? Он же мне всего месяц назад письмо прислал!

– Да так и убили. Тут у какого-то крутого машину украли дорогую, а у Никиты уже условный срок был за угон, год назад. Ну, его в отделение – и бить: мол, признавайся, твоих рук дело! Тот ни в какую – мол, я весь вечер в гараже был, это полдома подтвердить могут. Били его страшно, наутро помер. В протоколе написали – неожиданно потерял сознание, упал с высоты собственного роста, случайно ударился головой об угол стола… В закрытом гробу хоронили. Неделю назад всего…