— Папа, папа, не умирай!

Реувен приподнял его над землей, так что их лица оказались вровень, и шутливым басом проговорил:

— Твой папа — герой, твой папа — сильный. Твой папа никогда не умрет.

Но Офер посмотрел на него очень серьезно и сказал:

— Нет, ты умрешь. В конце концов все всегда умирают.

— Ну и что, — снова пробасил Реувен, — а вот я доживу до ста пяти лет. Как мой прадед резник реб Рубен.

Уже по дороге домой, в «сусите», Офер вдруг сказал:

— Знаешь, пап, по-моему, не родиться вообще — это еще хуже, чем умереть.

— Это почему же? — спросил Реувен, улыбнувшись.

— Потому что умирают все, а рождаются не все, — ответил Офер. — Значит, нам повезло, что мы родились, и мы должны этому радоваться.

— Конечно, должны, сынок, — сказал Реувен. — Жить — это счастье.

— Но все равно, — продолжал Офер, — все люди — герои, и дети — тоже. Потому что они продолжают работать, ходить в школу, играть и жить так, словно они никогда не умрут, хотя на самом деле знают, что умрут. И когда они ложатся спать, они ужасно боятся, но никому про это не говорят. Даже самые важные дяди, даже сам премьер-министр. А старики вроде тебя, они еще большие герои. Потому что знают, что им осталось меньше времени, чем другим.

Реувен засмеялся, потрепал сына по головке и сказал:

— Ну какой же я старик? Я совсем не старый. Мне всего тридцать четыре.

Да, тогда ему было столько же, сколько сейчас Оферу… Когда в тот вечер они с сыном вернулись домой, в Ахузу, Эммануэлла встретила их лучезарной улыбкой. В доме вкусно пахло; на столе стояли омлет и салат. «Comment allez-vous?» — спросил он, поцеловав жену в макушку. «Excellent, merci», — весело ответила она. И только через много лет после развода у него вдруг возникло подозрение, что именно тогда-то она и начала встречаться с этим типом из Тель-Авива, а уроки французского были всего лишь предлогом. Эта мысль продолжала мучить его в течение нескольких недель, но никаких доказательств у него не было, а спросить саму Эммануэллу он не мог, тем более что тогда она как раз заболела и часто лежала в больнице, и он перестал об этом думать…

Молодой человек, говоривший по-русски, наконец-то повесил трубку. Реувен подошел к телефону и набрал номер суда. Он знал этот номер наизусть, так же как десятки, а может, и сотни других телефонных номеров, даже если звонил по ним редко. Было занято. Он повесил трубку, набрал номер снова, затем еще раз и еще, но с тем же успехом. Реувену было неловко перед солдатом в сиреневом берете, который нетерпеливо ждал, когда телефон освободится, и он сказал: «У меня занято. Можете пока позвонить». Солдат поблагодарил его и подошел к телефону. По донесшимся до него обрывкам разговора Реувен понял, что солдат разговаривает со своей девушкой. «А вот Офер, — подумал он с горечью, — никогда к нам в Кармиэль с девушкой не приезжал». И вдруг его как ошпарило: а что, если вчера Офер прошел проверку на СПИД и диагноз подтвердился? Может быть, именно поэтому он и не поехал сегодня в Иерусалим? Сидит у себя дома и не подходит к телефону. Может быть, надо съездить к нему, узнать, что с ним? Но с другой стороны, кто знает, что у него там и кто у него там? «Господи, — подумал Реувен, — как же плохо я знаю собственного сына…» А ведь когда-то, до развода, они были настоящими друзьями: часто ходили на пляж и в бассейн «Русалка», вместе доплывали до плотов на «Тихом берегу». Он учил сына плавать и прыгать с вышки, кататься на велосипеде и самокате, они играли в шахматы и ходили в боулинг. А вот футбола Офер, в отличие от него самого, не любил, и сколько Реувен ни пытался его к этой игре пристрастить, у него так ничего и не получилось. Иногда они ездили на Стелу Марис и сидели на скале, у подножия маяка. Зеленый склон горы Кармель круто обрывался в море, расстилавшееся внизу, и, глядя вдаль, они мечтали о дальних странах и путешествиях. Реувен складывал ладони лодочкой, прижимал их ко рту и гудел, подражая пароходной сирене, а потом начинал рассказывать Оферу о путешествиях Одиссея: о циклопе-людоеде, о прекрасной колдунье Цирцее, о нимфе Калипсо, о принцессе Навзикае, которая помогла Одиссею добраться до дома, когда его корабль утонул, о прекрасных и опасных песнях сирен, о верной Пенелопе и ее женихах, о Телемахе, который не узнал своего отца, о луке Одиссея, о его возвращении домой. Оферу эта история очень нравилась, и Реувен часто ему ее рассказывал. Когда Офер пошел в школу и научился читать, Реувен приносил ему книги из библиотеки Гистадрута, во время первомайских демонстраций носил сына на плечах, а однажды взял его с собой на съезд партии в «Бейт Берл». Голда Меир погладила Офера по головке, потрепала за щечки и спросила:

— Сколько тебе, малыш?

— Шесть с половиной, — ответил Офер.

— Красивый у вас сын, — сказала она.

Реувен не был уверен, что Голда его помнит, и на всякий случай представился:

— Я Шафир. Доктор Реувен Шафир.

Голда посмотрела на него с недоумением:

— Я знаю, кто вы.

Когда Эммануэлла ушла от него и переехала с Офером в Тель-Авив, все изменилось. Они продали квартиру в Ахузе, купленную для них ее отцом, и ему пришлось вернуться жить к своим родителям в двухкомнатную квартиру на улице Массады. Оферу он не звонил месяцами — боялся, что к телефону подойдет этот тип, а когда Офер звонил сам, обещал ему, что приедет, назначал день и время, но не приезжал и даже не звонил, чтобы сообщить, что не приедет. Тогда звонила взбешенная Эммануэлла: «Он тебя весь день прождал, как тебе не стыдно?» Однако, извинившись и назначив новый срок, Реувен снова не приезжал. В какой-то момент Офер даже перестал с ним разговаривать. Через несколько месяцев после развода сестра познакомила его с Хаей, и Реувен переехал жить к ней. Как-то раз он, Хая и Бени поехали в отпуск в Эйлат и по дороге заехали за Офером. Когда они подъехали к дому в Цахале и остановились возле забора, Эммануэлла, Офер и этот тип играли во дворе в «летающие тарелки». Они бросали друг другу красную пластмассовую тарелку, бегали за ней и весело смеялись. Реувен подошел к забору и позвал сына. Глядя в землю и волоча за собой сумку, тот неохотно пошел к калитке. За ним вышла раскрасневшаяся Эммануэлла в широком развевающемся платье и с сигаретой в руке. Тогда она уже была беременна. «Пусть отдохнет как следует, он это заслужил», — сказала она прищурившись. «Да, да, конечно», — буркнул Реувен и поспешно направился к машине. Однако когда они приехали в Эйлат, выяснилось, что Офер и Бени друг с другом не ладят. Бени, искренне желавший подружиться со своим старшим братом, постоянно прибегал в слезах: «Папа, папа, он меня все время бьет». Реувен провел с Офером разъяснительную беседу, объяснил ему, что Бени младше и слабее, а слабых бить нельзя, и сын пообещал, что больше этого делать не будет, но уже через несколько минут со стороны бассейна послышались отчаянные крики. Хая и Реувен бросились туда и увидели, что Офер схватил Бени за голову и пытается его утопить. Лицо Офера было багровым от злости. Реувен, в чем был, сиганул в воду и вытащил детей из воды. Бени уткнулся лицом в живот матери и зарыдал, а Реувен набросился на Офера и стал его бить. Сначала несколько раз ударил по лицу, а когда тот упал, стал бить его ногами. Офер свернулся калачиком и тихонько скулил. Реувен поставил его на ноги, встряхнул и закричал: «Я же говорил тебе, что слабых бить нельзя! Говорил или нет?! Ты же мог его убить!» Одним словом, отпуск был испорчен. В тот же день они сложили вещи и отправились домой. Всю дорогу до Тель-Авива они ехали молча; Бени и Офер спали или делали вид, что спали. А когда они подъехали к дому в Цахале, Офер молча вылез из машины и ушел даже не попрощавшись. «Думаю, Оферу пока не стоит к нам приезжать, — сказала Хая. — Пусть сначала привыкнет к сложившейся ситуации». С тех пор Реувен никогда больше Офера к ним домой не привозил. Даже после того, как они с Хаей поженились и переехали в Кармиэль. В то время Оферу было уже двенадцать. У него была своя собственная жизнь, и Реувену казалось, что он гораздо больше привязан к Эммануэлле и к своему новому отцу, чем к нему. В Кармиэль они переселились по настоянию Хаи. Она считала, что там гораздо лучше с экологией, и, кроме того, ей сказали, что там можно по дешевке купить участок земли. Она хотела, чтобы они построили там собственный дом. Реувену очень не хотелось жить вдалеке от хайфского отделения партии, но в конце концов он сдался и занялся постройкой дома. На это строительство он потратил кучу времени, денег и сил. Раз в два-три месяца Реувен приезжал в Тель-Авив на совещание в «Рабочем комитете», а после совещания заезжал за Офером, причем никогда не сообщал о своем визите заранее. Подходил к забору, звал сына и на час-другой забирал его погулять. Обычно они шли кататься на лодке в парке А-Яркон или отправлялись в луна-парк. Со временем они перепробовали там практически все, даже самые страшные, аттракционы, но Офер никогда не показывал, что боится. Даже на американских горках он сидел молча, не зажмуриваясь, и только крепко держался руками за поручни. Потом Реувен покупал ему мороженое в вафельном стаканчике — всегда одно и то же, потому что Офер любил его больше всего. Когда у Реувена кончались наличные — из-за больших расходов на строительство дома и алиментов у него постоянно не хватало денег, — он просил Офера заплатить из собственных карманных денег, оправдывая себя тем, что эти деньги Офер получает благодаря его алиментам. Только после службы в армии Офер стал бывать у них в Кармиэле. Как правило, он приезжал на Новый год, Песах и Шавуот. Особенно часто он стал приезжать после смерти Эммануэллы. После окончания праздничной трапезы Хая начинала убирать со стола, а Реувен с Офером, Бени и Йонатаном отправлялись на веранду. В последние годы вместе с ними там сидели также дети Бени. Пока Хая и жена Бени, Сарит, мыли на кухне посуду, они сидели на веранде, грызли семечки, смотрели на лесистые холмы напротив, и Реувен думал: «Нет, права была все-таки Хая, права. Хорошо, что мы построили этот дом. Здесь действительно прекрасный воздух, да и вообще…»