— Нельзя, — так же тихо отвечал тот. — Это ж по амантову приказу, не иначе.

— А не лихолетцы да подкоряжники?

— Не, куда им! У них ножи да мечи, а тут — ог-жигун. Да только против них он обернулся, так что на лодках, почитай, и в живых уже никого ни осталось.

— Яд?

— А то! Да еще и с заклятием. Жиру с ластышей озерных натопят, отравы подмешают и заклянут. Так они и от неприятеля отбиваются — запечатывают ог-жигун в бочонки и спускают их по дорожкам серебряным прямо в ровчик, там жир растекается, а поелику заговорен он, то сразу вспыхивает; ядовитый туман тут всех, кто к становищу рвется, и потравит, так что скотину потом на эти земли выводить нельзя.

— А как же сам город?

— Так он же на горе!

Харр присел на корточки у края плота, ополаскивая меч, вспомнил лысого аманта, уговаривавшего их остаться до утра. Не этот ли лодочников подослал? Нет, пожалуй, не этот. Другой, про которого коваль говорил: хват. А этот, похоже, знал, да жалостливым оказался. Видно, задумано было захватить одного Харра, и охряной лысун решил избежать ненужных жертв.

Да, похоже, в эту сторону ему теперь путь заказан. Только с чего бы?

Между тем подплыл кормщик и принялся торговаться — просил вдвое, а то грозился один в Межозерье податься. Менялы купецкие справедливо рассудили, что с одними шестами они далеко не уйдут, наутро их на свежих лодках неминуемо догонят (были уверены, что это обычный грабеж); выходило, что двойная плата не так уж страшна. Харр было возмутился, по Дяхон популярно объяснил ему, что все путем, поскольку, когда кормщика нанимали, уговору о возможной драке не было.

Харр плюнул в воду и махнул рукой — не свои же деньги, в самом деле. Тем паче что в кармане после расчета с ковалем оставались всего две монетки.

Когда добрались наконец до Межозерья, Харр употребил их на то, что выторговал на них у телеса, кормившего всю стражу, тонкую, с узором синеную чашу с подчашником; телес, само собой, чашу эту украл, но Харр-то купил ее честно, так что с совестью у него было все в порядке.

Махидушка, увидев чашу, от радости прямо зашлась — не в цене было дело, а в том, что мил-сердечный друг стал домашней утварью обзаводиться, а это несомненно было добрым предзнаменованием. Харр же, скользнув взглядом по стене, обнаружил жемчужную ниточку, все еще сиротливо висевшую на сучке. Ни о чем спрашивать не стал, и так видно, что не заходила.

К аманту на доклад отправился мрачнее тучи. Тот поначалу благодушествовал, похихикивал над менялами, но, когда дошло до нападения, взбеленился.

— Охамели, за своим рвом сидючи! Поговорить придется с менялами, чтоб разнесли это по окрестным становищам, — оставим серозадых без прибытка! А ты давай насчет женихов…

Он и это доложил — скороговоркой, потому как надо было вернуться к нападению.

— Сами виноваты, на звезды глядели, а вот горбани, те учуяли — глаз с кустов не спускали, в кучу жались.

— Они пирлей лучше нас углядывают, — согласился амант. — Одно слово твари. И те, и эти.

— Ну а нам на то и ум дан, чтоб от них отличаться, — с несвойственной ему назидательностью изрек менестрель. — Ежели б мы изготовились, то половину лодочников можно было бы положить прежде, чем они к плоту подойдут.

— Нет, — мотнул головой амант, — негоже. Я пробовал всем по копью выдать, да мало проку: весь поход с собой таскай, а потом один раз кинь — да мимо. И задержка выйдет: то ли копье в руке держать, то ли меч. Несподручно.

— Так, да не так, — упрямо гнул свое Харр. — Что словеса в воздухе развешивать — я тебе эту новинку в деле покажу. Одна у меня только загвоздочка…

— Я все-таки амант, ты забыл? Говори, все будет!

— Опять же словами не скоро объяснишь. Лучше дай мне какую-нибудь грамотку, а то знак, чтобы мне ни в чем отказу не было, ежели я на оружие попрошу. Не боись, для себя не разживусь.

— Я и не боюсь. Приглядывал за тобой — не вороват.

— Ну и на том спасибо!

Амант высунул голову за дверную занавеску, что-то вполголоса велел. Харр глазом не успел моргнуть — явился телес с резной коробочкой и глубокой чашей, из которой торчала тростинка. Амант кивнул на менестреля, телес подскочил, накрыл ему левое плечо полотенцем.

— Голову нагни! — велел амант, подходя.

Харр хмыкнул и пригнулся. Амант отделил с левой стороны тоненькую прядку белых волос, потом выбрал из коробочки два не то костяных, не то слюдяных кругляшка и протянул их телесу. Тот, боязливо оттопыривая мизинцы, достал из чаши тростинку — с нее сбежала вода, и на конце обозначилась жирная капля зеленища. Телес зазеленил с одной стороны кругляшки и ловко пришлепнул их на кончик седой прядки, так что она оказалась зажатой между ними.

— Посиди, пока застынет, — сказал Иддс, не снисходя до разъяснений. — А я тебе отрока моего пошлю, чтоб ты не соскучился.

Он вышел, даже не кивнув, — Харр счел это за добрый знак: с ним обращались уже как со своим, домашним. И тут же с двух сторон вылетели брат с сестренкой, не иначе как подслушивали, обезьяныши? У него даже чуточку потеплело на душе — ну хоть этим-то двоим его путешествие было в чистую радость!

— Погодите малость, — шепнул он им, — я тут кое-какую заковыку придумал, ежели получится — никакой хряк нам не страшен! Так что завтра спозаранку будьте готовы; в рощу наведаемся, а посторонних брать не хочу.

Он пощелкал ногтем по костяному талисману — вроде подсох; сдернул с плеча полотенишко и, вздохнув, как перед прыжком в воду, направился к дому рокотаншика.

Окна, в которое стучала Мади, он не запомнил — все они были одинаковы, так что, зайдя с нужной стороны, он брякнул в первое попавшееся рукоятью меча — звоном отозвались все соседние решетки. Не успел он приложиться к золоченым прутьям еще раз, как через два окна послышался стук, и из распахнувшейся дверцы выкатился кругленький, точно перекати-поле, коротконогий юнец. Румяное лицо его, еще не оттененное усиками, было красиво какой-то немужской, слащавой сусальностью, ну прямо не мужик, а пряник. Да, уж и окружил себя дедок-рокотанщик лепотой диковинной!

— По приказу аманта стенового, — небрежно кивнул по-Харада, многозначительно скосив глаз на костяную фиговину, дрыгавшуюся у него между плечом и ухом. — Веди к госпоже дома твоего.

«Пряник» согнулся — и как только пузо позволило! — и засеменил бочком, правой пухлой ручкой указывая путь, а левой умудрившись поймать гостя за полу лилово-пепельного джасперянского камзола. Отдернул струящийся бисером полог, и Харру открылась обшитая душистыми досками горница, где между полом и потолком были протянуты какие-то толстые нити. Возле одной из них сидела на низенькой скамеечке Мади и, по-детски приоткрыв рот, старательно обвивала толстую жилу чем-то прозрачным. Увидев Харра, она очень спокойно поднялась и пошла ему навстречу — по горенке побежали золотые блики, то ли вощеные досочки отражали медовый струящийся свет от ее шафранового одеяния, то ли немыслимые ее золотые глаза заслонили Харру все сущее на этой земле.

Поклон ее был тих и гибок, и в то же время было в ее движениях какое-то царственное бережение самой себя. Словно несла она в себе что-то, чему цены не было, и боялась расплескать.

— Да благословен будет твой бог, приведший тебя сюда, воин-слав, проговорила она радушно, и в ее голосе он уловил какие-то незнакомые ему воркующие потки.

— Господин мой амант… — начал он и поперхнулся — слишком резок был его деланно-чужой тон для этой горенки, напоминающей незамысловатую шкатулку. Надобны жилы крученые, на размах твоих рук, госпожа моя, и крепости наибольшей. Амант из казны заплатит.

«Пряник», вытянув шею, которой до сих пор у него не наблюдалось, так и подался вперед.

— Не сочти за обиду, воин-слав, — с нежной полуулыбкой проговорила «владычица дома», словно наставляла в какой-то детской игре, — но ладить струны на рокотан дозволено только моему мужу и господину.

— На все Миогоступенье! — колокольчиковым девичьим голоском зазвенел прекраснолицый.