А вот это был уже полный беспредел. Руки, привыкшие к боевому мечу, не соразмерили силы удара. Харр, как и все кочевники не признававший стремян, вылетел из седла, и в этот миг оскорбленное и мстительное воображение принцессы выметнуло на пути его падения невидимую пелену, которую все джасперяне именовали стародавним, ничего не значащим словом «НИЧТО» и, пройдя, сквозь эту неощутимую границу джасперианского мира — и того химерического, который был подсказал принцессе ее дурманящей разум яростью, он с размаху плюхнулся в самое гнилостное, самое стылое, самое бескрайнее во всей Вселенной болото. В последний миг искра сострадания кольнула ее сердце, и она осветила зеленую ночь, простершуюся над неоглядной топью, жутковатой вспышкой одинокой звезды.

"Вот и пусть постранствует, — сказала она себе, одновременно пытаясь унять бившую ее дрожь и силясь улыбнуться — то и другое не очень-то у нее получалось. — Помыкается по такому-то свету. Охладится. И больше о нем не думать! "

Она пригнулась к шее коня, поднимая его в полет. Ветер и хлестнувшие слева игольчатые лапы исполинских деревьев вернули его к действительности. Не на прогулку же она выехала — надо искать место для Кукушонкова отпрыска. Она вдруг поймала себя на том, что думает о будущем птенце совсем как о человеческом детеныше. А почему бы и нет? Кукушонок — не поводырь в отставке. Он — член семьи.

Белая тень скользнула над ней — Гуен, пропадавшая неизвестно где все последние дни. Еще одно существо, состоящее со всеми ними в непонятных родственных отношениях. Исполинская птица легла на левое крыло, вместе с конем описывая широкий круг над лесистым островом, протянувшимся с запада на восток, точно гигантский ящер, подставляющий южному солнцу свой правый бок. Сходство подчеркивали четыре крошечных островка, попарно прилепившиеся к каждому боку — во время отлива они смыкались с сушей, так что на них можно было перебраться, не замочив ног. До сих пор ни у кого из островитян не появлялось желания совершить экскурсию на эти неуютные скалистые выступы, так же как и Бирюзовый Дол, несомненно, вулканического происхождения, тем более что два из них были непроходимо загажены сонмищем морских птиц; ввиду их сходства с игуаньими лапами их так и называли — Правая Передняя, Левая Задняя… Сокращенно ПэПэ, ЭльПэ, ПэЗе и ЭльЗе, а между собой, когда это не могло коснуться принцессиных смуглых ушек, дружинники величали их по-своему: Попа, Лопа, Пиза и Лиза. Копь и сова набирали высоту, так что все четыре «лапы» были видны сверху одновременно.

— Послушай, Гуен, — крикнула мона Сэниа, заглушая свист воздуха, рассекаемого кожистыми крыльями ее коня, — а если бы ты хотела свить гнездо — где бы ты это сделала?

Желтые солнечные глаза уставились на принцессу холодно и бессмысленно. Ах да, она ведь понимает только зычные команды, к которым приучила ее Таира… Но в следующий миг тугие белые перья сложились так, что птица стала похожа на наконечник громадного копья, направленного безошибочно на левый передний мыс. Конь едва поспевал за нею. Шелест игольчатых лап под его брюхом, потом отвесный обрыв с четкими уступами ступеней и обломки легкого мостка, переброшенного на островок, отделявшийся от массива суши во время прилива. Вогнутая верхушка конусообразного мыса была пестрой, словно ее забрызгали краской с кисточек Ардиени. По краям что-то настораживающе поблескивало.

Это место было миниатюрной копией Бирюзового Дола — радужная плошка не более тридцати шагов в поперечнике. И с какой-то сероватой дырой посередине.

Копь сложил крылья и следом за Гуен бережно опустил свою всадницу на многоцветный ковер. Не сходя с седла, она огляделась.

Пегая пелена, устилавшая впадину, оказалась безобидным мхом, а глинистая масса в середине — разрушенным свяничником; у солнечной стены был сооружен каменный навес из плитняка, в глубине которого виднелся нетронутый временем алтарь из белого камня, не загаженного ни плесенью, ни лишайником. Золотая фигурка свянича тускло мерцала в тени каменного козырька. Это место было священно, но не вызывало ни трепета, ни благоговения — здесь было просто тепло и покойно. Пушистый, завораживающий своей шелковистостью мох так и манил ступить на него босыми ногами, и, опустившись на него, можно было бы часами предаваться неспешным и несуетным мыслям. Но вот заниматься любовью здесь было бы просто неловко — уж слишком царственно и равнодушно взирало на гостей золотое жуковатое существо, забытое здесь много десятилетий назад.

— Спасибо, Гуен, — сказала мона Сэниа и, перегнувшись с седла, впервые рискнула погладить тугие белые перья.

Поздно вечером, когда, уложив малышей, мона Сэниа ожидала мужа, в притемненных спальных покоях зазвучал голос. Он то утихал до едва различимого шелеста, то резал ухо пронзительными металлическими нотами — так всегда бывает, когда звуки пересылает кто-то другой. Это было естественно Ких никогда не слыл виртуозом в области передачи голоса.

Поразило мону Сэниа другое — какая-то несвойственная Юргу потерянность.

— Мне придется немного задержаться… Ты понимаешь, это очень нужно…

— Что со Стаменом? — перебила она его.

— Со Стаменом? Со Стаменом все в порядке… То есть так же. Просто мне нужно слетать на космодром. Киху передали картинку по видеосвязи, он меня перебросит.

— Что…

— Сэнни, я не знаю, что будет. Вернусь — расскажу.

— Я сейчас возьму Юхани и буду рядом с тобой.

— Ох, только не это!

Она отшатнулась, точно ее ударили. С трудом разжала губы:

— Юрг, это… женщина?

— Да, да. О черт, все слова из головы вылетели… Юшку береги. Я скоро.

И — все. Тишина.

Она подняла с пола походный плащ, зябко закуталась. Впервые ее муж был в беде — и оттолкнул ее, когда она захотела встать рядом. Маленький кораблик, служивший им спальней, позволял сделать всего шесть шагов вперед — и столько же назад. Так она и металась, взад — вперед, налево — направо, точно жучок-водомерка на тихой заводи, пока в соседнем шатровом покое не раздался едва уловимый серебристый звон.

Сэниа замерла и вскинула голову — ее насторожила неопознаваемость этого мелодичного, совсем не опасного звука. Не оружие. И не посуда. Музыка?

Она выхватила из-под подушки маленький десинтор (на одной планете с крэгами жить — с оружием не расставаться!) и, загасив светильник, осторожно выглянула в соседнюю комнату — там, в плоской серебряной чаше, забытой на столе, наливалось живым свечением небольшое перламутровое яйцо, и жуки-фонарщики, не решаясь приблизиться, пугливо кружили над ним.

Юрг вернулся только к полудню — измотанный, растерянный и виноватый. Сразу прошел в детскую, даже не заметив Кукушонка, настороженно оберегающего свое яйцо, уселся прямо на пол возле колыбели, свесив руки между колен. Поматывая головой, словно пытаясь отогнать от себя кошмар прошедшей ночи, проговорил:

— Вернулась жена Стамена. — Мона Сэниа поняла, что он не в силах произнести: «мать Таиры». — Из марсианской кругосветки. Я не мог понимаешь, не мог, не имел морального права взвалить на Стамена ЭТО…

Она поняла, что значит «это» — Юрг не позволил Стамену пройти еще через одну муку — рассказ о гибели дочери. Принцесса не могла понять другого: что такое «моральное право», но почувствовала, что сейчас не время для расспросов. Командору и так досталось. Она опустилась рядом с ним на ковер, прижавшись щекой и теплым обручем офита к его руке.

— Сэнни, — прошептал он едва слышно, — что нам делать, чтобы уберечь нашего Юхани?..

Принцесса сама задавала себе этот вопрос тысячу тысяч раз, но сейчас, когда он с таким отчаянием прозвучал из уст мужа, чаша ее материнских страхов вдруг переполнилась.

— Мы найдем Светлячка, — твердо проговорила она, подняв на Юрга потемневшие до черноты глаза, — и после этого Юхани всегда и везде будет с нами — в путешествиях, сражениях, любой беде и опасности. Принц трех планет не должен расти под моей юбкой!