— О нет, делла-уэлла, оно уходит, незаметно и неотвратимо, и ты права: все мои толпы жрецов совершенно бесполезны, потому что с незапамятных времен они молят солнце остановиться, но оно обреченно скользит к востоку, и все человечество Тихри — бесчисленные караваны, движется следом за ним.
Таира невольно подергала себя за мочку уха, к которому был подвешен колокольчик транслейтора, — да что за путаница с переводом терминов «восток» и «запад»? Поэтому последние слова князя как-то не сразу дошли до ее сознания.
— То есть наступают холода — вы откочевываете в теплые земли, это что-то там связанное с эклиптикой, но астрономия у нас только в одиннадцатом классе, я тебе объяснить не смогу…
— Нет, — прервал ее Оцмар, — мы не откочевываем. Мы все время движемся на восток. Всю свою жизнь. Солнце обходит нашу Тихри за восемь раз по восемь преджизней, даже чуть дольше, и бывает так, что человек в глубокой старости снова попадает в тот город, где он появился на солнечный свет. Поэтому все новорожденные отмечаются особым знаком на Прощальных Воротах, под которыми проходят караваны, покидая города.
Таира оглянулась на принцессу, жадно слушавшую бесстрастный голос князя, — ее-то все подробности жизни на Тихри, проклятой планете, не желавшей отдавать украденного сына, наполняли неизбывным ужасом: а вдруг Юхани брошен в оставленном поселении?
То же самое пришло на ум и девушке:
— А если кого-то, больного или малолетнего, забудут где-нибудь под кустом и уедут?..
— Это исключено, делла-уэлла. Для того и зажигают Невозможный Огонь, чтобы анделисы, — (он произнес это слово с трудом), — могли слышать дыхание каждой твари. Если они заметят человека, они передадут весть об этом феям, а уж феи приведут к нужному месту кого-нибудь из травяных послушников. Я знаю, о ком ты думаешь, и сейчас разошлю приказ остановить все караваны, пока не будет найден тот, кто предназначен тебе в подарок. Я направлю гонцов к князьям соседних дорог… Сюда, моя повелительница, это последняя лестница перед покоями, приготовленными для тебя.
— Ну почему для меня? Найдешь другую, покрасивше, помоет она волосы хной…
— Ты хочешь знать, почему именно ты? Хорошо, через некоторое время ты поймешь это сама. А эти покои — впрочем, как и весь город — я начал строить, когда мне открылся смысл моей жизни. Видишь ли, быть хорошим правителем оказалось слишком просто: надо было разогнать всех старых советников и прорицателей, оставить одного верного слугу и утроить жалованье войскам. На весенние работы я стал ссылать не только преступников и перебежчиков с других дорог, но и тех, кто небрежен в постройках и заготовках на следующий год, когда, завершив полный круг, сюда снова придут дети и внуки нынешних тихриан. Мой Кадьян закупил столько горькой соли у разбойников с Дороги Свиньи, что теперь я могу иметь неограниченные запасы перлов. Да, он связался с татями, похитчиками, но на той дороге все вор на воре.
— А ты полностью доверяешь Кадьяну? — спросила как бы невзначай Таира.
— Он волен брать сокровищ сколько угодно — и не замечено, чтобы они убывали. Все мои рабыни и мальчики в его распоряжении — так ведь не усердствует. Знаешь, почему я ему верю? Как-то он мне признался, что служит мне, потому что ему интересно. Он находил травы и минералы для моих красок, он придумывал хитроумные приспособления, чтобы возводить над пропастями легкие мосты, привидевшиеся мне во сне, он научился призывать молнии в мою летающую рыбину, он говорит, что при желании мог бы даже переделать свое уродливое тело, но ему этого просто не нужно. Не прогоняй его, когда станешь после меня правительницей моей дороги…
— Оцмар, прекрати! Надоело повторять, что я не собираюсь никем править. Не хватало мне головной боли!
Он понял ее буквально:
— Не пугайся власти, делла-уэлла, я же сказал, что быть хорошим правителем, когда на твоей дороге установлен разумный порядок, совсем нетрудно. Если бы я захотел, я смог бы легко завоевать и соседние дороги их жители, прослышав про наше благоденствие, не стали бы упорно сопротивляться. Но я почувствовал, что мне этого не нужно. Мне вообще стало ничего не нужно, и я решил уйти из жизни. Но как раз тогда Кадьян и принес мне весть о странном предсказании, которое сделал изгнанный мною сибилло. Я отправил его в закатный край за то, что он по нерадивости или слабоумию не предупредил моего отца о том, что после его смерти некоторые из вельмож, осыпанных благодеяниями, составят заговор против его сына. Я не захотел казнить его — сибиллы бессмертны, если только не сжечь их и не развеять пепел по ветру. Я даже не заточил его. И вот он послал мне весть о грядущей встрече с солицеволосой девой… И моя жизнь обрела смысл. Я начал строить город-дворец в дар той, которую даже не видел во сне…
— Ну прямо принц Рюдель! — восхитилась Таира. — У нас про тебя уже написано: «Люблю я любовью безбрежною, нежною, как смерть, безнадежною; люблю мою грезу прекрасную, принцессу мою светлоокую, мечту дорогую, неясную, далекую…» Это не про меня, князь. Так что поищи светлоокую принцессу на какой-нибудь соседней дороге, как твой отец.
Неизвестно, как звучали бессмертные строки Ростана в ушах тихрианина, но, видно, транслейтор на этот раз не подвел — Оцмар отступил на шаг и замер, полузакрыв глаза. Лицо его побледнело так, что впервые стало заметно, что ресницы у него растут в два ряда: один — стрельчатый, а другой — пушистый… Ох, если бы не Скюз, бесстрашный и застенчивый Скюз…
— Не может быть, чтобы твой принц любил так же, как я, — прошептал он едва слышно.
— Успокойся, он вовсе не мой, и его вообще не существовало, — Рюделя вместе со всеми его песнями придумал один человек.
— Тогда найди в сокровищнице самый ценный дар и отошли этому человеку…
Таира решила не уточнять, как давно почил ее любимый поэт, — в истории французской литературы она была не сильна.
— Там видно будет, — сказала она. — Сперва покончим с нашими поисками.
— Сперва… — Он задохнулся и не смог договорить. Только взмахом руки указал на двустворчатую дверь, зловещим полукружьем чернеющую в глухой стене. Девушка легко вбежала по последним ступенькам, и створки бесшумно разошлись. Таира и принцесса переступили порог, и створки за ними мягко захлопнулись. Девушка, несколько удивленная тем, что их владетельный гид на этот раз не последовал за ними, обернулась — деревянная дверь была глухой. Никаких створок. И по всему видно, что пытаться ее отворить — дело бесполезное.
Таира только пожала плечами — знал бы творец всех этих секретов, на что способны джасперяне!
— Сориентируемся, — коротко бросила она принцессе.
Но это было легче сказать, чем сделать. Они находились в углу комнаты, своими размерами больше напоминающей тронный зал, хаотично заставленный всевозможной драгоценной мебелью и утварью. Было очевидно, что Оцмар собрал здесь творенья мастеров не только своей, но и сопредельных дорог. Самым приятным открытием был приличных размеров бассейн, ничем не огражденный и устроенный вровень с полом; наиболее настораживающим оказалась необозримой ширины постель с обманчиво одинокой подушкой. Одного взгляда было достаточно, чтобы удостовериться в том, что на ней никто в обозримом прошлом не спал. Вазы с фруктами напоминали о желательности обеденного перерыва, и пушистые крылатые зверьки, запрыгивая в комнату через широкое, во всю стену, окно, стремительно порхали от одного столика к другому, привычно воруя пропитание.
— А вот и ты, — проговорила принцесса, указывая на картину, висящую над изголовьем.
Она или не она, это еще был вопрос, но картина была именно та, о которой рассказывал Полуденный Князь: девушка под вуалью, сидящая на диковинном троне. Справа и слева, обрамляя ее, расположились серебряные раковины, образующие подобие Бахчисарайских фонтанов.
— Не знаю, как ты, а я бы окунулась, — заметила Таира. — Пока мы одни.
Но они уже не были одни. То тут, то там планочки наборного паркета начинали вращаться, раздвигаясь как лепестки диафрагмы, и снизу, точно дежурные призраки на театральной сцене, поднимались серебристо-серые воздушные создания с покорностью в движениях и потупленными взорами. Но когда их глаза ненароком подымались, в них сверкало жгучее любопытство. Они помогли снять пингвиньи балахоны и, разделившись на две молчаливые стайки, подвели принцессу к глубокому парчовому, как и было обещано, креслу, а Таиру — к точной копии изображенного на картине не то трона, не то скамьи подсудимого, потому что черный бархатный табурет был огражден изразцовым полукольцом и еще рядом ощерившихся кактусов. «Злые травы» — это Оцмар точно подметил. Все это до мельчайшей детали соответствовало картине, висевшей над изголовьем, и точно такое же, как и нарисованное, расшитое жемчугами платье ожидало Таиру.
