– Куда мертвяка понесли? – раздался мужской голос.

– Да он же ранен, ты чего?

– Так ногами вперед несете.

– Врача давай, видишь – товарищу нашему плохо, ранен он.

– Сейчас. Поставьте пока носилки.

Вскоре к носилкам подошел военврач – в забрызганном кровью халате и с папиросой в зубах. Осмотрев Павла, он сказал:

– Оперировать надо, только медсанбат наш эвакуируется – немцы прорвались. Сейчас только перевяжем, и – на грузовик.

Павла перевязали прямо поверх окровавленного комбинезона.

– Ну, бывай, Стародуб! Может, еще свидимся.

Его боевые товарищи осторожно пожали ему руки, и танк, взрыкнув мотором, уехал.

Двое санитаров погрузили носилки с Пашей в грузовик, где уже лежали несколько раненых. В кузов забрались легкораненые, заняв все свободные места. Двое сели в кабину, а один даже встал на подножку – окружения все боялись, как огня.

Грузовик ехал долго, больше часа, пока легкораненые не закричали: «Волга!» Грузовики погрузили на паром и переправили через реку.

Госпиталь располагался в небольшом селе недалеко от Сталинграда, в здании школы.

После осмотра раненых носилки с Павлом понесли в операционную. Бинты разрезали вместе с комбинезоном. Хирург осмотрел ноги Павла и покачал головой:

– Эк тебя осколками нашпиговало! Потерпи.

Доктор сделал несколько уколов новокаина рядом с ранами и начал орудовать инструментами. Пашке все равно было больно, он ощущал, как доктор ковыряется в его теле пинцетом, извлекая осколки. Осколки военврач бросал в таз.

Пашка считал сначала – один, два, три, четыре… Потом он сбился со счета, потому что доктор спросил:

– Что ты там шепчешь?

– Осколки считаю.

– Чего их считать, я тебе их после подарю. Повезло тебе, парень, кости целы, а мясо срастется.

Пашку отпустило. В дороге он переживал, что перебиты кости, что он может остаться хромым или, еще хуже – что ноги ему отрежут. Видел он в Саратове, во время учебы в танковой школе, инвалидов без ног. Они ездили по тротуарам на самодельных тележках, на которых вместо колес стояли подшипники. Гремела такая тележка сильно. Инвалиды отталкивались от тротуара деревяшками, которые держали в руках. Пашку обуял ужас, когда он увидел безногого инвалида в первый раз. Но его миновала эта тяжелая доля.

Хирург наложил швы, перебинтовал:

– Все, герой.

– Почему «герой»?

– Не кричал, не матерился – достойно вел себя. Сестра, уносите его в палату.

Павла перенесли в палату, переложили на кровать. Как давно он не лежал на чистом белье! Он попытался вспомнить и не смог – провалился в сон.

Проспал Пашка часть дня и всю ночь. Утром же весь госпиталь был разбужен грохотом взрывов, от которых сотрясалось здание. Немцы бомбили село и переправу через Волгу.

Среди раненых пополз слух, что госпиталь будут эвакуировать в тыл.

На следующий день слухи подтвердились. Пришли грузовики, в госпитале началась суета. Грузили раненых, медицинское оборудование и везли до какого-то безымянного полустанка, где перегружали в санитарный поезд. Тяжелораненых располагали на нижних полках, Павла уложили на верхнюю, боковую.

Поезд загрузили быстро, часа за два. Он сразу же отправился с полустанка – боялись налета вражеской авиации. Мирно постукивали на стыках колеса, вагон раскачивало, и Пашка уснул.

Они ехали почти сутки. Павел выспался, отдохнул, отмяк душой. И все бы хорошо, да беспокоили раны. Из них сочилась сукровица, потом появился гной. Повязки промокали, и их приходилось часто менять. Когда отдирали от ран присохшие бинты, Павел едва не кричал от боли.

– Изверги, душегубы! – стонал он.

Поезд прибыл в Пермь, и раненых рассортировали по местным госпиталям. Павел попал в местную городскую больницу, ставшую госпиталем. В палате находились двенадцать раненых, или ранбольных, как их здесь звали, и это была не самая большая палата. В соседней, большой палате их было сорок.

В палатах и коридорах стоял тяжелый запах крови, гноя, лекарств.

Павлу начали делать уколы, накладывать повязки с мазями. Постепенно исчез гной, сукровица, и раны начали затягиваться. Павел стал выходить в коридор вместе с другими ранеными, подолгу стоял у географической карты, на которой флажками отмечали линию фронта. Флажки делались из использованных иголок и бумаги. А уж в двенадцать часов, когда передавали сводки Совинформбюро, у репродуктора собирались все ранбольные из числа ходячих. Слушали, сразу отмечали флажками на карте изменения, обсуждали.

Почти каждый день флажки приходилось переносить все дальше на восток. В сводках прямо не говорилось о сдаче городов – сообщали о тяжелых боях у населенных пунктов. Но раненые в госпитале были со многих фронтов, знали положение, города и села.

И вдруг, как гром среди ясного неба, радостное известие – 19 ноября наши войска начали наступление сразу в двух местах и 23 ноября соединились у города Калач, замкнув кольцо вокруг Шестой армии Паулюса.

В этот день госпиталь бурлил, никто не хотел спать в тихий час – ранбольные собирались у карты, обсуждали долгожданную новость, радовались.

– Не все немцам наступать, теперь сами в котел попали, пусть попробуют – каково оно.

А Пашка влюбился – в первый раз в жизни. Перевязки с мазями ему делала молодая медсестричка Лидочка. Небольшого росточка, с длинными, пышными волосами, которые выбивались из-под шапочки, с тоненькой фигуркой, нежными пальчиками, всегда улыбчивая.

Насчет пальчиков Пашка сразу обратил внимание. Как только перевязки делала Лидочка, раны болели меньше.

Раньше, когда Пашка был школьником, он внимания на девчонок не обращал. Больше общался с ребятами, и интересы у него были мужские – техника, моделирование самолетов, рыбалка, футбол. Скорее всего для любви просто не пришло время.

Теперь же, после танковой школы и боев на фронте, Пашка быстро повзрослел, возмужал. Казалось бы, пробыл он на фронте неполные три месяца, а опыта набрался, как за три года. Не зря на фронте год за три считался.

Лидочка улыбалась всегда, и Пашка считал, что улыбки предназначались ему. Но потом узнал от раненых, что она со всеми вела себя ровно и ласково.

Павел старался улучить каждую свободную минутку, чтобы поговорить с медсестричкой, даже просто полюбоваться на нее издалека. Походка у Лидочки была легкой, летящей.

Раненые заметили его интерес к медсестричке и стали давать советы:

– Парень, ты рот на нее не разевай! Кто ты такой? Раненый! Подлечишься – и поминай как звали. А женщинам – им стабильность подавай. Был бы ты офицером с денежным аттестатом – тогда другой вопрос.

Другой раненый тоже сообщил:

– Не подкатывайся, не обломится. Пробовал я уже. Она всех вежливо отшивает. А тому, кто понастойчивее, понаглее, так она и по морде съездить может.

Павел не представлял, как Лидочка может кого-то ударить. Хотя среди раненых разные люди встречались. Некоторые в госпитале кусок пожирнее урвать пытались – лишний кусок хлеба съесть, самокрутку с табачком у товарища выпросить. Их таких и на фронте хватало. Вроде и не трусили, и в атаку со всеми ходили, однако при удобном случае старались за спину товарища спрятаться, трофеями не брезговали.

Но если Павел и сам не прочь был разжиться едой в брошенных немцами или захваченных блиндажах, то эти не брезговали снять с убитого часы или стянуть сапоги. Такие хвастались своим умением жить, но Павел, как и большинство его собратьев по оружию, не то что их презирал, но относился брезгливо.

Павел не раз пытался поговорить с Лидочкой, но она была занята, работа – не место для пустопорожней болтовни. Он даже пытался напроситься в провожатые, но Лидочка лишь засмеялась в ответ на его предложение:

– Паша, ты собираешься провожать меня в исподнем? На улице холодно.

И правда, на улице уже лежал снег, а Паша, как и все ранбольные, имел на себе лишь нательную рубаху и кальсоны, а сверху – серый халат. На ногах – тапочки дерматиновые без задника. Цивильную же одежду взять было негде.