Питер Эртсен
Во всей разбираемой группе картин первые роли отведены деревьям, скалам и небу. Общий же их характер - панорамный и, как уже указано, скорее фантастический. Деревья изображаются с темно-зеленой, впадающей в синее, листвой, они стоят отдельными пышными экземплярами или целыми рощами (превосходный пример последнего - в картине Патинира собрания Е. А. Забельской "Бегство в Египет"). Сам род растительности часто трудно определить, и в этом сказывается один из признаков поворота к "стилю" (а иногда даже к манерности). Деревья на первом плане нередко уходят кронами за верхний край рамы (первым примером такого приема является, как мы видели, "Крещение" Давида в Брюгге). Если картина крупных размеров, то стволы на первом плане разработаны подробно [147], тщательно передана их округлость, блеск коры, структура разветвления (подобное дерево на картине "Мучения св. Евангелиста Иоанна" Метсиса). В далях деревья приобретают вид круглых, отливающих в одну сторону шапок. Произведения, считающиеся "ранними Блесами", отличаются более острой "разбликовкой" листвы и глухим темным тоном теневых ее частей. На подобных картинах встречаются отдельные деревья, перерезающие самую середину композиции или стоящие резкой кулисой у края (пример последнего - в прекрасной картине собрания Н. К. Рериха; здесь Блес очень близок к Патиниру). Встречается также (например в берлинском портрете, приписанном, на основании присутствия "совы", Блесу) манерно-ажурная техника листвы, которая станет типичной для мастеров начала XVII века: братьев ван дер Вельде и Аарта ван дер Нэра. Общий тон картины в "группе Патинира" более серо-зеленый, с синими и серебристыми тонами, в "группе Блеса" - более теплый коричневый и оливковый (отличным и эффектным мастером во второй группе является Гассельт). В вычурности, с которой художники трактуют скалы, чувствуется желание перещеголять друг друга виртуозным использованием заученных форм. Важной особенностью этой школы пейзажистов является красивое широкое письмо облаков, причем наконец появляются и тени от них на земле [148].
Лукас Лейденский. Мирская жизнь Марии Магдалины
Прекрасными примерами всего сказанного являются пейзажи в трех картинах Патинира: в "Крещении", "Святом Иерониме" и "Искушении св. Антония" (первая картина в Вене, две последние - в Мадриде). Особенно в "Искушении св. Антония" фон поражает своей правдивостью и достоин лучших позднейших "интимных панорам" гарлемской школы 1640-х - 50-х годов. Весь вычурный элемент (скалы) здесь отодвинут в сторону и представляет как бы отдельную кулису, по-своему красивую, но, в сущности, лишнюю. Относительный примитивизм сказывается больше всего в значительности пространства, отведенного первому и среднему плану - остаток приема "нагромождения" средневековых миниатюр, имевшего целью передавать удаление.
Совершенно не затронутым общим романическим и "романтическим" течением остается один мастер первой половины XVI века, голландец, переселившийся в южные Нидерланды, Питер Эртсен - (der lange Pier), и сравнительно слабо отражающие влияние Италии два других: наиболее искусный художник в Нидерландах этого времени Лукас Лейденский [149]и Ян Сандерс ван Гемессен. Эртсен замечательная фигура истории искусства, он первый "чистый" реалист: несколько как будто тупой, неуступчивый, цельный поклонник натуры. Это Курбе XVI века. В истории бытовой живописи ему принадлежит одно из первых мест, но и в пейзаж он внес свою особую ноту - тем, что он стал уделять видные места чисто деревенским подробностям. У него, например, уже встречаются те незатейливые заборы и крытые калитки, которые впоследствии Тенирс избрал своими любимыми мотивами. При этом Эртсен чудесный живописец мертвой натуры. Бесподобно написаны им ветчина, хлеб, стаканы и кружка на столе венской "Пирушки" (1550 г.), достойны "молодого" Веласкеса огурцы, капуста, горшок со сметаной в брюссельской "Кухарке" и не менее превосходны утки, бочки в будапештском "Рыбаке" (1561 г.), овощи и фрукты на картинах в собраниях П. В. Деларова и П. П. Семенова-Тянь-Шанского.
Эртсен, пожалуй, несколько скучный, безжизненный художник, но он то, что французы обозначают словами "trиs peintre", и в этом отношении он истинный родоначальник голландского жанра. Не сюжет играет роль в его картинах, а наслаждение живописца передавать на плоскости пластичность, характер и "вещество" разнообразных предметов. Простейшие вещи получают у него жизненность и какую-то необъяснимую способность нравиться; их хочется трогать, гладить; плоды и яства возбуждают аппетит. Разумеется, и в этом Питер Эртсен имеет рад конкурентов - предшественников, восходящих к дивному "натюрмортисту" Яну ван Эйку, но во всяком случае его личной заслугой является создание "мужицкой", более простой и близкой к действительности "мертвой натуры", и в этом отношении ему весьма многим обязан один из величайших художников истории - Питер Брейгель-старший - "мужицкий" [150].
Лукас Лейденский
Иными словами приходится характеризовать Лукаса Лейденского. И он, как человек, охваченный новыми свободными веяниями, был "предан" натуре, и он писал красивые картины звучных, ярких красок, но в общем он все же не столько живописец, сколько график, и не столько натуралист, сколько стилист. Во многом он уже "ренессансный" мастер, старающийся быть, прежде всего, изящным, тонким, остроумным. Много общего между его творчеством и творчеством Дюрера, которому Лукас в гравюрах прямо подражал. Но если у первого всюду сквозит резкое, прямодушное, чисто мужественное начало и несокрушимое здоровье, то в творчестве Лукаса Лейденского есть что-то измельченное, изнеженное, вычурное и болезненное. Это искусство высоко даровитого, скороспелого художника, попавшего в межвременье, в переходный период культуры, и обреченного на годы томительного недуга и на раннюю смерть (он умер в 1533 году - в тридцать девять лет).
В смысле пейзажа Лукас Лейденский является, с одной стороны, продолжателем реалистического пейзажа в духе Дюрера с другой - он уже и в этой области ренессансный стилист. Во всей же архитектурной части своих "декораций" он даже совершенный приверженец ренессанса. Нельзя сказать, что он одарил историю искусства новыми открытиями. Но на все, за что он брался, он наложил особый отпечаток чрезвычайной подвижности, почти даже какой-то "вертлявой" суетливости и легкой, пестрой красочности. Так и в пейзаже он идет по стопам и Метсиса, и Босха, он соединяет идеалистические схемы (совершенно во вкусе Леонардо исполнен в своей расплывчатости горный пейзаж в фоне эрмитажного "Исцеления слепого") с чисто реалистическими мотивами и всему придает ту нервную живость, тот характер быстрой импровизации (при большой изощренности техники), которые и составляют саму суть его творчества. Он хотя бы потому более ренессансный, нежели готический, художник, что главное для него не поэзия содержания, а блеск формы.
Между Питером Эртсеном и Лукасом Лейденским Гемессен занимает среднее положение. Поскольку он стремится изобразить народную жизнь - то в виде сложных сцен, разыгрываемых сотнями фигурок в широко раскинувшихся декорациях [151], то в виде бытовых картин, с персонажами в натуральную величину, он стоит ближе всего к Эртсену и к его ученику Бюкелару. Поскольку Гемессен старается отделаться от нидерландской грубости, старается быть изящным и "круглым" в позах и жестах, экспрессивным в типах, он подходит к Лукасу, а также к романистам. Брейгеля Мужицкого он предвещает, главным образом, помянутыми сценами в сложных пейзажах ("Насыщение пяти тысяч" - в Брауншвейге, "Се Человек" - в Амстердаме, "Несение Креста" - в Венской Академии и в Лувре, "Вход Господень в Иерусалим" - в Штутгарте). Эти пейзажи (то скалистые пустыни, то рощи, то городские улицы) отличаются от пейзажей Патинира, Блеса и подобных им тем, что они несравненно более просты и правдивы. Некоторыми из них почти целиком и мог воспользоваться Брейгель, придав, однако, формулам предшественника несравненно большую жизненность [152].
