Я заказала бокал глинтвейна и пирожное. Именно эти маленькие радости, глинтвейн и пирожное, обсыпанное шоколадной крошкой, заставили меня настроиться на элегический лад. Я вдруг непонятно почему подумала, что меня ждет яркий вечер. А может быть, я просто очень сильно хотела отвлечься, погрузиться в другую жизнь, избавиться от своего одиночества, и мне показалось, что я могу это сделать?

От этих размышлений меня отвлекла официантка:

– Вам подать что-то еще? – спросила она на плохом английском.

– Нет. Спасибо, – пробормотала я, утыкаясь в бокал с глинтвейном.

Она улыбнулась холодной заученной улыбкой и отошла.

Я представила себе сегодняшний вечер в одиночестве, и он вдруг неожиданно померк. Так бывает, когда что-то уж очень радужное рисуешь в воображении, а потом словно включается какой-то рубильник – и мир, который еще совсем недавно, пару минут назад, был ярким, переливающимся всеми красками, становится уныло-серым. Я тряхнула головой. Наваждение не проходило.

Я перевела взгляд на мужчину. Он сидел и смотрел в окно; внезапно он нахмурился и посмотрел на меня. От неожиданности я вздрогнула и, придвинув бокал с глинтвейном, обхватила его обеими руками, как будто пытаясь согреться.

Он посмотрел на меня, лениво сощурившись, и вновь перевел взгляд на окно.

Я пыталась представить себе, кто этот мужчина, и вообразить его биографию, как когда-то учил меня Веня, мой шеф, учитель и мучитель в одном флаконе.

Закрыв глаза, я стала «рисовать» его жизнь: сейчас он холост, если и был женат, то очень давно, так давно, что само воспоминание об этом у него выветрилось. А теперь он свободен, аки волк в лесу, и гуляет сам по себе – красивый волк-одиночка… Я замерла и посмотрела на сидевшего в углу мужчину более пристально. Почему мне вдруг в голову пришло это слово – красивый? Почему? Раньше я называла мужчин мужественными, симпатичными, надежными и даже милашками. Было в моем лексиконе и такое слово. Но красивыми я их не называла. Никогда. Что в нем красивого? Я же помнила классическую присказку, что мужчина должен быть чуть покрасивее обезьяны. То есть красота настоящему мужчине вроде бы и ни к чему. Даже Веню я никогда не называла красивым…

Наверное, все дело – в его надменности и потрясающем взгляде. Сверху вниз – на всех. Это цепляет, интригует. «Сукин сын», – внезапно тихо выдохнула я – и сама испугалась своих слов: не подслушал ли кто-нибудь?

А следующий пункт его биографии? В смысле работы? Я открыла глаза и опять уставилась на мужчину. Он словно почуял мой взгляд и с вызовом посмотрел на меня, решив, что я флиртую – одинокая женщина сидит в кафе и пожирает мужчину глазами. «Непорядок, Ева! – приказала я самой себе. – Прекрати! Тебе нет до него никакого дела, у тебя есть вполне конкретное задание в этой командировке, и ты вполне можешь прекратить мучить себя догадками. Просто представь, что он просто не существует… Сдался он тебе, в конце концов…» Я отвела глаза и уставилась в бокал.

Я быстро съела пирожное, таявшее во рту, и отпила несколько глотков глинтвейна. Скорее всего, он банкир, решила я про себя. Почему же, милочка? – возразил мне внутренний голос. Только потому, что у него дорогие наручные часы?

Банкиры все-таки выглядят немного по-другому, более нудными, что ли. Он не похож на зануду.

А вдруг он… спортсмен? Ну нет, у спортсменов все-таки с ай-кью плоховато. Этот на дебила не похож… Препод из универа? Вряд ли… Менеджер фирмы по производству чего-то там… От труб до детских памперсов… Но может, у него серьезное дело? В промышленности или в энергетике? А здесь он просто в командировке. Похож, однако, на местного. Хорошо, а если он – врач?

Я вздрогнула: вот уже в третий или четвертый раз его глаза остановились на моей персоне. С чего бы это? Или его раздражает, что я тоже на него смотрю? Вряд ли я привлекаю его как женщина… Я посмотрела на свои руки: от мороза они немного покраснели и обветрились, я забыла перчатки в номере, и руки стали шершавыми. И еще я вылетела из номера как-то наспех и не успела привести себя в порядок – как следует накраситься, сделать вечерний мейк-ап.

Обычно я не выхожу никуда без минимального макияжа – это уже привычка. Но я торопилась выйти в город до наступления полной темноты. Хотя программа-максимум была – спать. А минимум – пройтись, несмотря на то, что глаза у меня слипались и хотелось завалиться, не раздеваясь, на кровать, накрытую бежевым покрывалом с маленькими ромбиками, но все-таки я себя пересилила и отправилась на прогулку по городу.

Наши глаза вновь встретились. Я невольно смутилась: получается, что я все-таки с ним заигрываю, он уже, поди, решил, что я готова прыгнуть к нему в койку. И зачем мне это надо? Я перевела взгляд на бокал. Кажется, пора мне допивать и уходить отсюда. Допив глинтвейн, я расплатилась с официанткой и поднялась со стула. Моя черная куртка висела на вешалке в углу, и, сделав несколько шагов по направлению к ней, я боковым зрением увидела, что мужчина все-таки опять смотрит на меня, и это принесло мне некое чувство удовлетворения. Я немного потешила свое женское самолюбие, которое в последнее время находилось на угрожающе низкой отметке.

Ага, ты на меня смотришь, значит, я тебе нравлюсь, невольно хмыкнула я про себя и, попав со второго раза в рукав куртки – наверное, все-таки из-за легкого волнения, – замоталась сине-бирюзовым шарфом и вышла в маленький коридорчик. Дубовая дверь с трудом подалась, и, выйдя на мороз, я невольно поежилась – там, в кафе, было тепло и уютно. На улице мела легкая поземка, морозец пощипывал лицо.

Впереди простиралась узкая улочка, где дома налезали один на другой, как бы подбоченившись. Я подняла воротник куртки и услышала:

– Девушка!

Резко обернувшись, я увидела мужчину, «Того-Кто-Сидел-В Углу». Он торопливо застегивал на ходу замшевую куртку и сердито встряхивал головой.

– Девушка, подождите!

– Да? – против воли мой голос прозвучал хрипло.

– Вы торопитесь?

«Это он так клеится?» – мелькнуло у меня в голове. «Вы торопитесь или нет?..» То есть располагаю ли я свободным временем? Я остановилась и поправила на плече сумку:

– Вообще-то – да.

Почему-то мне показалось, что он смеется надо мной или считает легкой добычей. Вот сидела молодая женщина в кафе, в одиночестве. Ясно, что под Новый год, когда все ездят вместе со своей семьей на отдых, женщина эта – без спутника. Скорее всего, она безнадежно одинока и будет рада любому мужскому вниманию. Кроме того, я читала в одном женском журнале, что у женщины без мужчины в глазах заметна тоска…

Я подняла на него глаза. Надеюсь, мой взгляд был достаточно строгим и даже сердитым, потому что в голосе мужчины неожиданно появились бархатные нотки:

– Скажите, пожалуйста, у вас не найдется свободного времени?

Типичная песенка, усмехнулась я. Сейчас прозвучит фраза: «А не могли бы вы скрасить мой досуг?» или что-то в этом роде…

– И что? – теперь в моем голосе прозвенел металл.

– Ничего, – кривая усмешка исказила его лицо.

На узкой улочке царил полумрак. Впереди и позади меня горели фонари, но здесь – в середине – был полумрак, исключая теплый матово-сливочный свет, разливавшийся кольцом над еловым венком.

В темноте его лицо приобрело очертания демонически-угрожающие, инфернальные. Глаза словно провалились и казались бездонными глазницами. Он стоял напротив и словно гипнотизировал меня. Мы молчали. Пахло апельсинами и хвоей. Я потянула носом: этот колдовской рождественский запах исходил от него. Надо скорее кончать с этим наваждением! Зачем мне все это, вяло подумала я.

– Простите, мне надо идти, – проговорила я почти скороговоркой. – Я тороплюсь.

– Чушь! – фыркнул мужчина. – Никуда ты не торопишься!

Его нагло-бесцеремонное «ты» поразило меня до глубины души. Я шагнула назад и прищурилась, собрав в кулак всю свою волю.

– Мы с вами на брудершафт не пили и на «ты» не переходили, – сказала я довольно-таки резко.