Что касается того, чтобы смотреть в глаза Хорнеру, с этим трудностей не было. В конце ночной вахты чуть западнее, чем они предполагали, были замечены огни преследуемого корабля. Его обнаружили при первых проблесках рассвета; неизвестный фрегат, словно придавленный низким серым небом, как ни в чем не бывало шел прежним курсом. В одной ночной сорочке Джек вышел на палубу, где уже находился Хорнер. Канонир надел чистые белые полотняные панталоны и новую клетчатую рубаху. Из-за раненой или вывихнутой ноги он хромал, но расхаживал среди пушек, осматривая фитили, прицелы и замки с обычным хмуро-деловитым видом. Добравшись до шканцев, где стояли каронады, он несколько смутил окружающих, хотя сам ничуть не был обескуражен. Салютуя капитану, Хорнер привычно коснулся полей треуголки, держа в другой руке ночную подзорную трубу. Джек целиком отдался погоне; за два десятка боевых лет он стал своего рода морским хищником, который отбрасывал все второстепенное, как только появлялась возможность вступить в схватку с противником. Поэтому он приветствовал старшего канонира самым естественным тоном:
— Добрый день, мистер Хорнер. Боюсь, что наши шансы израсходовать ваши огневые припасы нынешним утром не слишком велики.
Взошедшее солнце подтвердило его правоту.
На палубе незнакомого корабля, облокотясь о поручни, стояло множество мужчин в небрежных позах. Некоторые из них курили сигары. Хотя на американском военном флоте и царили простые нравы, таких вольностей там все же не допускалось. И действительно, преследуемое судно оказалось испанским торговым кораблем «Эстрелла Полар», который шел из Лимы к реке Ла Плата, чтобы оттуда проследовать в Старую Испанию. Судно охотно легло в дрейф, чтобы отдохнуть часть дня; и хотя его капитан не мог предложить Джеку ничего, кроме нескольких ярдов парусины в обмен на полосовое железо, он щедро поделился с британцем новостями. Действительно, «Норфолк» вышел в Тихий океан и после благополучного перехода вокруг мыса Горн заправился водой в Вальпараисо. Ремонтироваться ему почти не пришлось, что было кстати, поскольку Вальпараисо известен тем, что в нем нет ничего; причем это «ничего» стоит втридорога и доставляется вам после бесконечных проволочек. Американец отплыл, как только пополнил запасы воды, после чего захватил несколько британских китобойных шхун. Капитан «Эстреллы» слышал о том, что одна из них ночью горела вблизи скал Лобоса, словно огромный факел. Он также разговаривал со шкипером второй из них, под названием «Акапулько», которую призовая команда вела в Штаты. Это было прочное, но, подобно большинству китобоев, тихоходное судно. «Эстрелла» могла убрать фоки грот-брамсели и при этом развивать скорость вдвое большую, чем она. Испанский капитан встретил этого китобоя возле линии тропика далеко отсюда — в двухстах милях к норд-норд-осту. Он будет рад доставить почту «Сюрприза» в Европу. Испанец пожелал Джеку счастливого пути, и оба судна, наполнив ветром марсели, с самыми учтивыми выражениями разошлись. Последние слова испанского капитана, произнесенные издали, прозвучали так: «Que no haya novedad».
— Что это значит? — спросил капитан Обри.
— «Только бы не было ничего нового», — перевел Стивен. — Смысл этого присловья в том, что лучшая новость — это отсутствие новостей.
Моряки «Сюрприза» обрадовались тому, что их письма попадут в Старый Свет; они были рады и половине куска парусины, так что попрощались с «Эстреллой» с самыми добрыми чувствами. Однако предвкушение удачной охоты не оправдало себя, и поэтому встреча с испанцем оказалась горьким разочарованием. Всех откровенно раздосадовали и та легкость, с какой «Норфолк» обогнул мыс Горн, и то, что американец захватил британские китобойные суда, которые они должны были охранять. У многих моряков «Сюрприза» были друзья или родные, работавшие на промыслах южных морей, и это добавляло остроты переживаниям. Особенно болезненно воспринял дурные известия мистер Аллен. Стоя на вахте, он всегда был суров и неулыбчив. Его ни в коем случае нельзя было назвать жестоким, поскольку он никогда не оскорблял и намеренно не обижал матросов, однако он был строг, и очень, а теперь эти качества проявлялись в нем особенно заметно. Он стоял на послеобеденной вахте в тот день, когда над морем сгустились тучи и полил дождь. Ветер тотчас стал заходить с разных сторон, и штурман то и дело гонял матросов ставить паруса, выбирать шкоты, а затем снова убирать паруса. Его сердитый, похожий на лай, голос не смолкая разносился над палубой.
Перед вахтой с ним долго совещался Джек Обри. На основании сведений, полученных от капитана «Эстреллы», было решено следовать курсом, которым китобои возвращались домой. Это был не тот курс, который вел прямо к Галапагосским островам, но штурман утверждал, что они потеряют совсем немного времени, если последуют по пути холодного течения, идущего вдоль побережья Чили и Перу и несущего тюленей и пингвинов чуть ли не до широты экватора. Доводы Аллена, помноженные на его опыт плавания в этих водах, показались Джеку убедительными, поэтому фрегат, поливаемый унылым дождем, шел курсом, по возможности приближенным к ост-норд-осту.
Унылым, невезучим было это плавание: отделавшись от одного неудачника в лице бедолаги Холлома, как стали теперь называть покойника, они получили в наказание другого, еще более худшего, который непременно накличет новую беду. Молодежь была искренне огорчена потерей миссис Хорнер, которая всегда была к ним добра, кроме того, они восхищались ее красотой. Капитан неожиданно добавил мичманам переживаний, заставив их трапезовать с Уордом, его писарем, Хиггинсом и долговязым американцем. Уорду не нравилось их общество (хотя у всех мальчишек были заплаканные глаза, и они вели себя тихо, как мыши), но это была только половина беды. Настоящей пыткой для юношей стало то, что они должны были разделять общество Хорнера.
Канонир отпраздновал возвращение холостяцкой свободы тем, что напился. Он напоил и одного из своих помощников — цирюльника Комптона, единственного человека из всей команды, которого можно было с большой натяжкой назвать его приятелем. Хорнер был хорошо обеспечен по части припасов: у него осталось три небольших бочонка испанского бренди, так что дым коромыслом стоял до самой «собачьей вахты». К ужасу находившихся на палубе вахтенных, снизу донесся его густой, грубый голос, певший про «Июньскую розу».
Много дней подряд «Сюрприз», раскачиваясь на волнах, рассекал бурные воды океана. Каждую ночь Хорнер пьянствовал с цирюльником, чей пронзительный, словно доносящийся из утробы голос вторил хриплому басу пускавшегося в пьяные откровения канонира. Эти громогласные откровения были слышны как на палубе, так и в нижних помещениях. У матросов его речи вызывали отвращение. Даже когда в один ясный полдень фрегат достиг прохладных бирюзовых вод Перуанского течения и белые зубчатые вершины Западных Анд засверкали в солнечных лучах где-то далеко на правом траверзе, настроение команды не изменилось. Моряки были угнетены и молчаливы; они считали Комптона сумасшедшим за то, что тот якшался с канониром, и не удивились, когда однажды вечером послышался шум драки и цирюльник с окровавленным лицом выскочил на палубу, преследуемый по пятам своим собутыльником. Хорнер споткнулся и упал. Его, мертвецки пьяного, подняли и отнесли вниз. У Комптона были порезана губа и разбит нос, коленки цирюльника дрожали. Тем, кто вытирал ему лицо, он признался:
— Я сдуру сказал ему, что она была беременна.
На следующий день канонир заявил, что желает проконсультироваться у доктора Мэтьюрина, который принял его в своей каюте. Хорнер полностью владел собой, но достучаться до него было невозможно. Он был так бледен, что загар будто бы смыло с его лица. У Стивена создалось впечатление, что, несмотря на внешнее спокойствие, его гостя душит лютая злоба.
— Я пришел повидаться с вами, доктор, — произнес он. Стивен поклонился, но ничего не ответил. — Она была беременна, когда заболела, — неожиданно произнес артиллерист.
